Коглин - Деннис Лихэйн
— И он, скажем так, склонен к обильным возлияниям, — прибавил Гувер.
— Так подошлите к нему кого-нибудь из ваших людей, пусть с ним подружится.
Финч покачал головой:
— Не пойдет.
— Почему?
— Честно говоря, нам не хватает на это финансирования. — Финч казался даже смущенным. — Поэтому мы пришли к вашему отцу, и он нам рассказал, что вы уже начали подготовительную работу с радикалами. А мы хотим, чтобы вы занялись всем движением. Чтобы сообщали нам номера машин, передавали списки участников. И все время следите, не покажется ли на горизонте Бишоп. Рано или поздно ваши пути пересекутся. Как только вы к нему подберетесь, вы подберетесь и к остальным сукиным сынам. Вы слышали об Обществе латышских рабочих Роксбери?
Дэнни кивнул:
— Здесь у нас их называют просто «латышами».
Финч склонил голову набок, словно для него это была новость.
— По каким-то дурацким сентиментальным причинам у Бишопа это любимая группировка, — поведал агент. — Он дружит с типом, который ею заправляет, с официантиком по имени Луис Фраина, а у того — документально подтвержденные связи с Россией. До нас доходят слухи, что Фраина, возможно, главный организатор всей этой истории.
— Какой истории? — спросил Дэнни. — Меня держали в режиме «сообщаем только то, что вам нужно знать».
Финч посмотрел на Коглина-старшего. Тот развел руками и пожал плечами.
— Возможно, на весну у них запланировано кое-что крупное.
— Что именно?
— Общенациональное первомайское восстание.
Дэнни рассмеялся. Остальные — нет.
— Вы серьезно?
Отец кивнул:
— За серией взрывов последует вооруженное восстание, оно будет скоординировано между всеми радикальными ячейками во всех главных городах страны.
— И что дальше? Вашингтон они вряд ли возьмут.
— Царь Николай то же самое говорил о Петербурге, — заметил Финч.
Дэнни снял шинель, стащил голубой китель и остался в майке; расстегнул ремень с кобурой и повесил на дверцу шкафа. Налил себе рюмку, но больше никому не предложил.
— Получается, этот тип, Бишоп, контактирует с «латышами»?
Кивок Финча:
— Иногда. У «латышей» нет явных связей с галлеанистами, но все они радикалы, так что у Бишопа имеются контакты и с теми и с другими.
— С одной стороны большевики, — проговорил Дэнни, — с другой — анархисты.
— А соединяет их Натан Бишоп.
— Значит, я внедряюсь к «латышам» и выясняю, готовят ли они бомбы к Первому мая и… и связаны ли они как-то с Галлеани?
— Если и не с ним, то с его последователями, скажем так, — добавил Гувер.
— А если не готовят и не связаны? — спросил Дэнни.
— Тогда добудьте список их адресатов, — произнес Финч.
Дэнни налил себе еще.
— Что?
— Список адресатов. Это ключ к тому, чтобы разрушить любую подрывную группу. Когда я в прошлом году накрыл «Хронику», они как раз допечатывали свежий номер. И я заполучил имена всех, кому они этот номер рассылали. Все имена до единого. На основании этого списка Министерству юстиции удалось выслать шестьдесят из них.
— Ага. Я слышал, Минюст однажды выслал парня за то, что назвал Вильсона недоноском.
— Мы пытались его депортировать, — поправил Гувер. — К сожалению, судья посчитал, что тюремный срок правильнее.
Даже отец Дэнни не поверил этому:
— За то, что он назвал кого-то недоноском?
— За то, что он назвал недоноском президента Соединенных Штатов, — уточнил Финч.
— А если я встречу Тессу или Федерико? — На Дэнни вдруг повеяло ее запахом.
— Выстрелите им в лицо, — произнес Финч. — Потом скажете: «Стой».
— Что-то я не улавливаю связь, — заметил Дэнни.
— Улавливаешь, улавливаешь, — возразил отец.
— Большевики — болтуны. Галлеанисты — террористы. Это вещи разные.
— Но вполне сочетаемые, — вставил Гувер.
— Пусть так, они…
— Секунду. — Финч заговорил резко, глаза у него стали прозрачные. — Вы говорите «большевики», «коммунисты» так, словно здесь есть оттенки, которые мы, все остальные, не в состоянии уловить. Поймите, они не отличаются друг от друга, все они просто вшивые террористы. Все до единого. Наша страна катится к открытой борьбе, полисмен. Мы считаем, что эта борьба вспыхнет в Первомай. Тогда здесь шагу нельзя будет ступить, чтобы не наткнуться на террориста с бомбой или винтовкой. Страну разорвет в клочья. Только представьте: трупы невинных американцев усеивают наши улицы. Тысячи детей, матерей, рабочих. И почему? Потому что эти сволочи ненавидят нашу жизнь. Потому что она лучше, чем у них. Потому что мы лучше, чем они. Мы богаче, мы свободнее, нам принадлежит множество лучших земель в мире, который в основном состоит из пустынь и океанской воды, непригодной для питья. Но мы не прячем наших богатств, не сидим на них, мы щедро ими делимся. И как же благодарят они нас за то, что мы гостеприимно встречаем их здесь, на наших берегах? Они пытаются нас убить. Пытаются сокрушить наше правительство, как они это сделали с гнилыми Романовыми. Но мы-то не гнилые Романовы. Мы — единственная преуспевающая демократия в мире. И мы не собираемся просить за это прощения.
Дэнни чуть-чуть подождал и зааплодировал.
Гувер, казалось, снова изготовился его куснуть, но Финч лишь отвесил поклон.
Дэнни опять увидел перед глазами Салютейшн-стрит, вспомнил, как из стены брызжет белый дождь штукатурки, как из-под ног уходит пол. Он никогда об этом ни с кем не говорил, даже с Норой. Как описать словами эту беспомощность? Никак не опишешь. Проваливаясь с первого этажа в подвал, он чувствовал, как его охватывает твердая уверенность, что он больше никогда не будет есть, не пройдет по улице, не ощутит подушку под щекой.
«Я в твоей власти», — подумал тогда Дэнни. К кому он обращался? К Богу, к случаю, к своей беспомощности?
— Сделаю, — произнес он.
— Патриотизм или гордость? — Финч поднял бровь.
— Одно из двух, — ответил Дэнни.
После того как Финч и Гувер отбыли, Дэнни с отцом уселись за столик и принялись потягивать ржаной виски.
— С каких это пор ты разрешаешь федералам лезть в дела БУП?
— С тех пор как страну изменила война. — Отец улыбнулся и приложился к бутылке. — Видишь ли, если бы мы оказались на проигравшей стороне, мы еще могли бы остаться такими же, как раньше. Но вышло иначе. Закон Волстеда, — он поднял бутылку и
