Алексей Поярков - Ликвидация. Книга первая
— Михал Михалыч, перетряхни квартиру. А мы с Виталием потянем Родю до УГРО…
— А я? — растерянно встрял Якименко.
— А ты давай понятых. И Довжику помогай…
— Считайте, легкая царапина, — озабоченно говорил Арсенин, заканчивая делать Роде перевязку. — Пуля прошла под кожей. Ушиб грудины. Возможно, трещина в ребре. Но в целом, можно сказать, ему очень повезло…
— Ему повезло?! — весело фыркнул Гоцман. Он перестал безостановочно кружить по своему кабинету, потыкал себя пальцем в грудь. — Нескоро будет! Это мне повезло еще как! Я б себе в жизни не простил, если бы потерял такой сочный фрухт! Родя, обойди всю Одессу от Ланжерона до Слободки — нет человека, шобы радовался за тебя, как я это делаю! Даже б твоя мама отдохнула! У меня ж до тебе разговоров — таки языка не хватит…
— Я ничего не знаю, — простонал Родя, закатив глаза.
— Конечно! Без второго слова!.. — рубанул воздух ладонью Гоцман и внезапно резко склонился к раненому: — А я ж тебе поверил, Родя… На горе на моем ты сыграл… Слизень ползучий!..
— Давид Маркович! — строго заметил Арсенин, оттеснил Давида и принялся надевать на раненого рубашку.
— Ой-ой-ой-ой!.. — Родя скривился от боли, покорно протягивая врачу руки. — Не знаю я ничего! О-о-о-ой…
Кречетов стоял у двери кабинета Гоцмана. Рядом, не сводя с майора преданных глаз, вытянулся низенький плотный Лужов, от старательности часто моргавший. На его застиранной до белизны гимнастерке смешно топорщились погоны и болталась медаль «За отвагу».
— Бегом, бегом, Охрятин!.. — Кречетов зло смотрел на неторопливо шагающего по коридору конвойного Охрятина. В руках у того был графин с водой. — Неделю тебя тут ждать, что ли?
Охрятин послушно перешел на бег. Он был похож на медведя, которого научили бегать в цирке из-под палки. Вода тяжело забултыхалась в графине.
— Вот, товарищ майор, — тяжело выдохнул он, притопнув от усердия сапогами. — Вода.
— Свободен пока, — кивнул Кречетов, принимая графин. — А ты, Лужов, стой здесь, и чтобы ни на шаг!..
В кабинете резко пахло нашатырем. Арсенин как раз выбрасывал использованную ватку в корзину для бумаг. Одетый Родя время от времени сильно вздрагивал и морщился.
— Уже не надо, — помотал головой врач, глядя на графин в руках Кречетова.
— Откуда кровь?
Майор взглянул на свои пальцы.
— Это я испачкал. Сотрудника у меня сегодня убили… — Он смочил руки водой из графина, вытер полотенцем, которое протянул врач. — Замечательный был парень, двадцать три года всего…
— Сочувствую… Минут через двадцать его начнет знобить. — Арсенин вновь повернулся к Гоцману, кивая на Родю. — Лучше все-таки дайте ему горячего чаю. В случае чего я у себя…
Кречетов приоткрыл дверь, выпуская врача из кабинета, заодно крикнул Охрятину, чтобы организовал горячий чай. И, присев напротив Роди, стал наблюдать, как нетерпеливо выписывает кренделя по комнате Гоцман. Он снова напомнил майору большого сильного зверя, который выжидает момент, чтобы вцепиться в жертву.
— Ну шо, Родя… — словно в задумчивости произнес Гоцман. — Начнем с Фимы?
— Я его не убивал, — быстро проговорил Родя. — Клянусь.
— А кто?
— Я вам клянусь же… — Родя поднес руку к груди и болезненно охнул, — все было, как я вам и рассказал.
— Та накладная была твоя работа?
— Опять за рыбу гроши! — простонал Родя не столько от боли, сколько от досады. — Не мой это фасончик, Давид Маркович!
Гоцман с ухмылкой взял со стола двумя пальцами поддельный паспорт Чекана.
— А это так тоже не твое?.. И спецмастика, и спецчернила…
. — Это мое, — покорно кивнул Родя. — Пришел человек. Дал ксиву, дал портрет. Сказал, нашлепни, шоб было как на настоящем…
— И человека того ты не знаешь… — утвердительным тоном произнес Гоцман.
Родя усиленно закивал, выпучив глаза:
— В первый раз!
— …и за Чекана того ты не слышал.
— Какого Чекана?
Гоцман тяжело вздохнул, присев боком на край стола:
— Скучаю, Родя.
— А мне, думаете, весело?
— Ты не хами! — рассердился Гоцман. — Разговор еще и не начинался! Кто такой Академик?!
— Не знаю я никакого Академика… — Неожиданно для сидевшего напротив Кречетова Родя начал всхлипывать и через минуту уже натурально плакал в три ручья. — Не знаю! Мне плохо, плохо!.. У меня ранение в груди…
Кречетов, быстро переглянувшись с Гоцманом, как можно проникновеннее произнес:
— Родя. Послушай. Чем скорее ты скажешь, тем скорее все кончится. Только не морочь нам голову. Допустим, кто убил Фиму, ты не знаешь. Но Чекана ты должен знать!
— Не знаю я никакого Чекана, — упрямо помотал головой Родя, хлюпая носом, — и никакого Академика.
— Ты же с ксивой к нему пришел! — не выдержал Кречетов. — И стучал условным стуком!
— Не знаю ничего… О-о-ой, больно как…
В дверь постучали, Кречетов забрал у Охрятина стакан горячего чаю. На столе у Гоцмана тихо затрещал телефонный аппарат.
— Але! Але! Товарищ подполковник!.. — донесся до Гоцмана сквозь помехи заполошенный от усердия голос. — Говорит постовой Перов! Майор Довжик срочно просил вас приехать!..
— А шо случилось?
— Сказал, срочно!.. Але! Ал-ле!..
В трубке раздались короткие гудки. Кречетов взглядом спросил у Гоцмана: что там такое?
— Поехали, — коротко бросил Давид, поднимаясь с места. — Шо-то в квартире…
В сопровождении Охрятина они отволокли охающего и стонущего Родю в дальний угол коридора УГРО. Там с довоенных лет размещался небольшой закуток, нечто вроде каменного шкафа, где в полусогнутом положении с трудом мог поместиться человек. Охрятин, сопя, звенел ключами, пытаясь открыть дверь, потом сильно дернул ее, и она распахнулась, задев Кречетова.
— Вот черт, — выругался майор, державший в руках стакан чаю. — Аккуратней, Охрятин! Из-за тебя руку обварил… На вот, держи теперь сам. — Он сунул стакан растерявшемуся Охрятину.
— Здесь тесно! — плаксиво пожаловался Родя, пытаясь избежать заключения в шкаф.
— А ты хотел номер с видом на море? — рявкнул Гоцман, впихивая задержанного в закуток и захлопывая за ним дверь. — Охрятин, стоишь здесь как привязанный! И не дай бог хоть на шаг отойти! Головой ответишь понял?..
Гоцман и Кречетов бросились к выходу. Охрятин растерянно сжимая в левой руке связку ключей, а в правой — стакан с горячим чаем, потоптался на месте, потом вздохнул и осторожно поставил стакан не пол.
…На хазе Чекана обыск шел полным ходом. Довжик неторопливо диктовал Якименко протокол, в углу жались испуганные понятые. И по удивленным взглядам подчиненных Гоцман сразу понял, что предчувствие, закравшееся в душу еще во время телефонного разговора с постовым, было необманным, верным.
— Ну?.. — на всякий случай, надеясь из последних сил, все же спросил он, вглядываясь в Довжика.
Тот недоуменно пожал плечами: в чем дело-то?
— Не звонили?..
— Не-ет…
— А дураками же родятся, Виталий, — зло бросил Гоцман Кречетову и бегом бросился обратно на лестницу.
— Ну вот, — пожал плечами Кречетов, издалека увидев, что Охрятин стоит на посту. — А ты боялся…
— Открывай, — тяжело дыша, бросил Гоцман конвойному.
Дождался, когда тот отомкнет замок, рванул дверцу на себя и… подхватил рухнувшее на него тело Роди. Глаза были выпучены, по шее шла ярко-красная полоса.
Кречетов, закусив губу, сдернул с шеи задушенного черный шнурок, изо всех сил надавил на грудную клетку Роди. Подняв глаза на Охрятина, прохрипел Гоцману:
— Дава, держи его…
Но Давид уже и сам притиснул растерянного младшего сержанта к стене коридора, выдернул у него из кобуры наган, быстро охлопал карманы. Послышался суматошный топот сапог ничего не понимающего Лужова.
— Доктора!.. Арсенина, бегом!.. — прорычал Кречетов, снова вжимая руки в грудь мертвого Роди. — Дыши, дыши, зараза…
Но Родя не хотел дышать. И после смерти у него было обиженное, горькое выражение лица.
— Ах ты сволочь… — захрипел Кречетов, кидаясь на Охрятина.
Гоцман быстро, умело и необидно усмирил его порыв. Засунув голову в каменный бокс, быстро осмотрел… Метр на метр — и никого!.. Он бегло простучал пальцами стены, подергал запор — все прочно, неразболтанно.
— Готов, — обреченно обронил за спиной подоспевший Арсенин.
Гоцман тяжко вздохнул, попробовал было набрать воздуху в легкие — и тут же забыл об этом. Окинул тоскливым взглядом вжавшегося в стену Охрятина. Тот растерянно хлопал своими медвежьими глазами, явно не понимая, в чем его обвиняют.
— За-чем? — очень медленно, тяжело проговорил Гоцман, сгребая гимнастерку на груди конвойного в кулак.
— Та я его ж не трогал, — прошептал Охрятин. — Я дверь не открывал…
— Зачем?!
— Та я же говорю вам…
