Борис Акунин - Статский советник
Глеб Георгиевич взглянул на ордена собеседника и чуть поморщился.
— Я иногда увлекаюсь и, кажется, вас обидел. Вы должны меня простить. У нас с вами возник род глупого мальчишеского соперничества, и я не смог отказать себе в удовольствии подшутить над вами. Шутка получилась злой. Еще раз прошу извинения. Я знал о вчерашней депеше, в которой ваш патрон просил государя утвердить на должность обер-полицеймейстера вас. Долгоруковский секретарь, тишайший Иннокентий Андреевич, давно уже уловил, в какую сторону дует зефир, и сделался для нашей партии поистине незаменимым помощником. Но моя телеграмма легла на стол государю на полчаса раньше. Неужто вы подумали, что я после Брюсовского сквера и в самом деле спать пошел?
— Я об этом вовсе не д-думал, — сухо сказал Эраст Петрович, в первый раз нарушив молчание.
— Все-таки обижены, — констатировал Пожарский. — Ну виноват, виноват. Ах, да забудьте об этой шалости. Речь идет о вашем будущем. Я имел возможность оценить ваши незаурядные качества. Вы обладаете острым умом, решительностью, отвагой, а более всего я ценю в вас талант выходить из огня, даже не опалив крылышек. Я сам человек везучий и умею распознавать тех, кого опекает сама судьба. Давайте проверим, чья удача крепче, ваша или моя?
Он вдруг вынул из кармана маленькую колоду карт и показал ее статскому советнику.
— Угадайте, какая карта сверху, черная или красная.
— Хорошо, только положите к-колоду на стол, — пожал плечами Эраст Петрович. — Доверчивость в этой игре однажды чуть не стоила мне жизни.
Князь ничуть не оскорбился, а наоборот, одобрительно рассмеялся.
— Правильно. Фортуна фортуной, но нельзя загонять ее в угол. Итак?
— Черная, — не задумываясь, объявил Фандорин. Пожарский подумал и сказал:
— Согласен.
Верхняя карта оказалась семеркой пик.
— Следующая т-тоже черная.
— Согласен.
Вышел валет треф.
— Опять черная, — терпеливо, словно играя с ребенком в скучную детскую игру, сказал Эраст Петрович.
— Маловероятно, чтоб три раза подряд… Нет, пожалуй, красная, — решил князь и открыл трефовую даму.
— Так я и подозревал, — вздохнул Глеб Георгиевич. — Вы истинный баловень судьбы. Мне было бы жаль лишиться такого союзника. Знаете, я ведь поначалу счел вас субъектом хоть и полезным, но опасным. А теперь я вас больше за опасного не держу. При всех блестящих качествах у вас есть огромный недостаток. Вы начисто лишены гибкости, не умеете менять цвет и форму применительно к обстоятельствам, не способны сворачивать с намеченного пути на кружную тропинку. А стало быть, не подсидите и не воткнете нож в спину. Это искусство вы, конечно, уже не постигнете никогда, что меня вполне устраивает. Что же до гибкости, то тут я мог бы многому вас научить. Я предлагаю вам союз. Вместе мы сможем своротить горы. Речь пока не идет о какой-то определенной должности для вас, об этом мы еще договоримся. Мне нужно пока ваше принципиальное согласие.
Статский советник молчал, и Пожарский обезоруживающе улыбнулся:
— Хорошо, не будем спешить. Давайте пока просто сойдемся поближе. Я поучу вас гибкости, а вы меня — умению угадывать масть. Идет?
Фандорин немного подумал и кивнул.
— Отлично. Предлагаю перейти на «ты», а вечером скрепим и брудершафтом, — просиял князь. — Так что? «Ты» и «Эраст»?
— «Ты» и «Глеб», — согласился Эраст Петрович.
— Друзья зовут меня «Глебчик», — улыбнулся новоиспеченный обер-полицеймейстер и протянул руку. — Что ж, Эраст, до вечера. Мне скоро уезжать по важному делу.
Фандорин поднялся и руку пожал, но уходить не спешил.
— А как же поиски Грина? Разве мы не будем ничего п-предпринимать? Кажется, ты, Глеб, — не без усилия выговорил статский советник непривычное обращение, — говорил, что мы будем «строить козни»?
— Об этом не беспокойся, — ответил Пожарский с улыбкой Василисы Премудрой, говорящей Ивану Царевичу, что утро вечера мудренее. — Встреча, на которую я спешу, поможет окончательно закрыть дело о БГ.
Сраженный этим последним ударом, Фандорин ничего больше не сказал, а лишь уныло кивнул на прощанье и вышел вон.
По лестнице он спустился все той же понурой походкой, медленно пересек вестибюль, накинул на плечи шубу и вышел на бульвар, меланхолично помахивая цилиндром.
Однако стоило Эрасту Петровичу чуть удалиться от желтого здания с белыми колоннами, как в его поведении произошла разительная перемена. Он вдруг выбежал на проезжую часть и махнул рукой, останавливая первого же извозчика.
— Куда прикажете, ваше превосходительство? — молодцевато выкрикнул сивобородый владимирец, углядев под распахнутой шубой сверкающий орденский крест. — Доставим в наилучшем виде!
Важный барин садиться не стал, а зачем-то оглядел лошадку — крепкую, ладную, мохнатую и ударил носком сапога по ободу саней.
— И почем нынче такая упряжка?
«Ванька» не удивился, потому что работал по московскому извозу не первый год и всяких чудаков насмотрелся. Они, кстати, и на чай давали щедрее, чудаки-то.
— Почитай, сот в пять целковых, — похвастал он, конечно, малость приврав для солидности.
И тут барин в самом деле учудил. Достал из кармана золотые часы на золотой же цепке.
— Этому алмазному брегету цена самое малое — т-тысяча рублей. Забирай, а сани с лошадью мне.
Извозчик захлопал глазами и разинул рот, как околдованный глядя на яркие искорки, что заплясали по золоту под солнцем.
— Да соображай живей, — прикрикнул сумасшедший генерал, — а то д-другого остановлю.
«Ванька» схватил брегет, сунул за щеку, да цепь не поместилась — повисла поверх бороды. Вылез из саней, кнут кинул, рыжуху на прощанье по крупу хлопнул и давай Бог ноги.
— Стой! — крикнул ему вслед чудной барин, видно, одумавшись. — Вернись!
Обреченно извозчик поплелся назад к саням, но добычу из-за щеки пока еще не вынимал, надеялся.
— М-м-ма-м, мымым, мамымы муммы мумы, ма-момокумы, — промычал он с укоризной, что означало: «Грех вам, барин, такие шутки шутить, на водочку бы полагается».
— Д-давай еще меняться, — предложил малахольный. — Твою доху и рукавицы на мою шубу. И шапку тоже снимай.
Натянул бараний тулуп, нацепил овчинный треух, а «ваньке» бросил бобра с суконным верхом и нахлобучил замшевый цилиндр. Да как гаркнет:
— Всё, чтоб д-духу твоего здесь не было!
Ванька подобрал полы длинноватой ему шубы и припустил через бульвар, топоча латаными валенками, только цепь золотой ниткой болталась возле уха.
Фандорин же уселся в сани, почмокал лошади, чтоб не нервничала и стал ждать.
Минут через пять из двора обер-полицеймейстерского дома к подъезду подали крытый возок. Появился Пожарский с букетом чайных роз, нырнул в карету, и она тут же тронулась. Следом отъехали сани, в которых сидели двое господ — тех самых, Эрасту Петровичу уже знакомых.
Немножко выждав, статский советник залихватски свистнул, гикнул:
— Н-но, ленивая! Вали!
И рыжуха тряхнула расчесанной гривой, звякнула бубенчиком, пошла в разбег.
* * *Ехали, оказывается, к Николаевскому вокзалу.
Там Пожарский из кареты выскочил, букет расправил и легко, через ступеньку, взбежал по вокзальной лестнице. «Ангелы-хранители» последовали за ним, держа обычную дистанцию.
Тогда мнимый извозчик вылез из саней. Как бы прогуливаясь, приблизился к возку, уронил рукавицу и нагнулся. Распрямился не сразу. Исподтишка поглядел вокруг и вдруг сильнейшим, но из-за молниеносности почти незаметным ударом кулака переломил крепление рессоры. Карета вздрогнула, чуть покосилась. Кучер обеспокоенно свесился с козел, но ничего подозрительного не увидел, потому что Фандорин уже распрямился и смотрел в другую сторону.
Потом, пока сидел в санях, несколько раз отказался от ездоков с питерского поезда, причем одно предложение было исключительно выгодным: до Сокольников за руль с четвертаком.
Пожарский вернулся не один, а с весьма миловидной молодой дамой. Она прятала лицо в розы и смеялась счастливым смехом. И князь был не таким, как обычно, — его лицо светилось беззаботностью и весельем.
Красотка обняла его свободной рукой за плечи и поцеловала в губы, да так страстно, что у Глеба Георгиевича съехала на бок кунья шапка.
Фандорин поневоле качнул головой, удивляясь неожиданностям человеческой натуры. Кто бы мог подумать, что хищноядный петербуржский честолюбец способен на столь романтическое поведение. Однако при чем здесь БГ?
Стоило князю подсадить свою спутницу в возок, как тот самым решительным образом просел вправо, и сделалось ясно, что ехать в нем нет никакой возможности.
Тогда Эраст Петрович натянул шапку пониже на глаза, поднял воротник и, лихо щелкнув кнутом, подкатил прямо к месту происшествия.
