Борис Акунин - Пелагия и белый бульдог
Итак, начнем с того места, где свидетельница, произнеся слова присяги, приступает к собственно показаниям.
«Лисицына: Господа судьи и присяжные, Бубенцов не совершал убийств, в которых его обвиняют.
В зале шум и крики. Среди присяжных заметно волнение.
Председатель: Интересное заявление. А кто же тогда?
Лисицына: Бубенцов, конечно, злодей, владыка всё это очень верно описал, но он не убийца. И Вонифатьевых, и Аркадия Сергеевича, и Наину Георгиевну с горничной убил вон тот человек. Он и меня дважды пытался убить, да уберег Господь.
Показывает на подсудимого Спасенного. Тот хочет что-то крикнуть, но не может по причине поврежденного горла. Сильный шум в зале.
Председатель (звоня в колокольчик): Какие у вас есть основания делать подобное заявление?
Лисицына: Можно я сначала объясню, почему Бубенцов не убийца? Вот с головами этими… Мне всё покою не давало, отчего это Наина Георгиевна Бубенцову и намекает, и даже грозит, а он никакого беспокойства не проявляет и своим пренебрежением распаляет ее всё больше. Зачем уж так-то было с огнем играть? Ведь довольно бы слово ей сказать, и она стала бы как шелковая. Непонятно. С другой стороны, никого другого, кроме Бубенцова, княжна в таком страшном деле покрывать бы не стала, да и по всей ее манере было видно: она знает про него нечто особенное. А сегодня, когда владыка обратил на это наше внимание, доказав неосновательность подозрений в адрес Мурада Джураева, я вдруг вспомнила слова Наины Георгиевны, произнесенные в последний вечер, когда после следственного опыта Бубенцов собрался уходить. «Тот самый плащ. И фуражка та самая. Как она блестела в лунном свете…» Никто из присутствующих этих слов не понял, да и привыкли все, что княжна любит выражаться загадочно. Но сейчас у меня словно пелена с глаз спала. Когда Наина Георгиевна это сказала, Бубенцов уже шел к дверям, и видела она его со спины. Понимаете?
Председатель: Ничего не понимаю. Но продолжайте.
Лисицына: Ну как же! Я теперь очень хорошо вижу, как всё было. В ночь убийства Вонифатьевых она гуляла по саду. Может быть, надеялась, что выйдет Бубенцов, к тому времени к ней уже охладевший, поскольку у него появился расчет затесаться в наследники Татищевой без участия Наины Георгиевны. А может быть, она просто не могла спать, охваченная понятным волнением. И вдруг видит среди деревьев Бубенцова — вернее, его силуэт: плащ, знакомую фуражку. Вероятно, видит издалека, потому что иначе непременно окликнула бы. Бубенцов ведет себя таким таинственным образом, что барышня решает не выдавать своего присутствия и проследить за ним. Не знаю, успел ли уже убийца к этому времени сбросить тела в реку, но то, как он закапывает отрезанные головы, Телианова, несомненно, видит. Будучи девушкой впечатлительной и склонной к фантазиям, она, наверное, восприняла эту невероятную сцену как некий таинственный ритуал. Или же окоченела от ужаса — что даже и естественно при подобных обстоятельствах. Именно в таком состоянии — ужаса и окоченения — я и застала ее тремя днями позднее, когда прибыла в Дроздовку. Наина Георгиевна усердно оберегала тайну захоронения, для чего ей даже пришлось умертвить белых бульдогов, столь драгоценных сердцу ее бабушки, но относительно Бубенцова княжна пребывала в полнейшем смятении. Однако когда Владимир Львович появился вновь и объявил о начатом следствии против кровожадных язычников, Наина Георгиевна вообразила, что теперь понимает план ее возлюбленного: чудовищно дерзкий и захватывающе бесчеловечный. Тогда-то она и заговорила о Демоне. Должно быть, ей показалось, что сатанинские игры с людскими судьбами — искусство куда более пьянящее, чем театр или живопись. Не она первая, кто подпадает под этот соблазн.
Председатель: Всё это очень правдоподобно. Но почему вы решили, что преступник непременно Спасенный?
Лисицына: Он сам рассказал, что выспрашивал Сытникова о приезжем купце. И лишь со слов Спасенного нам известно, что разговор этот был затеян по просьбе Владимира Львовича. К тому же, хоть Бубенцов и по уши в долгах, тридцать пять тысяч не такая сумма, которая его бы выручила. У нас в городе поговаривают, что за Бубенцовым долги числятся на сотни тысяч. Разве стал бы он мараться из-за столь незначительной по его понятиям суммы? Другое дело Спасенный. Для него тридцать пять тысяч — целое состояние. А кроме обогащения, была у него и другая цель: помочь своему покровителю в карьере и вознестись вместе с ним. Так что головы он резал не только чтобы следы замести, но еще и с дальним умыслом, отлично удавшимся. Может быть, Спасенный-то и подвел Бубенцова к идее использовать безголовые трупы для зытяцкого дела. (Волнение в зале.) Тихон Иеремеевич — человек редкой предусмотрительности. Совершая преступление, он всякий раз принимал меры предосторожности. Когда отправился убивать Вонифатьевых, взял плащ и фуражку своего начальника — на всякий случай. Вдруг увидит кто. И ведь увидели же! И Мурада Джураева в ночь убийства Поджио наверняка подпоил тоже Спасенный. Ему ничего не стоило отлучиться на часок, пока Черкес пил в очередном кабаке.
Председатель: «Ничего не стоило» — это не доказательство.
Лисицына: Вы правы, ваша честь. Но если вы позволите мне… (Подходит к столу с вещественными доказательствами и берет фотографическую треногу. Подходит с нею к подсудимому Бубенцову.) Владимир Львович, прошу вас протянуть руки. (Подсудимый Бубенцов сидит неподвижно, глядя на Лисицыну. Потом вытягивает над барьером скованные руки.) Попробуйте обхватить треногу пальцами. Видите, господа? У него маленькие руки. Он просто не смог бы достаточно крепко ухватить этот увесистый статив, чтобы нанести удар такой мощи. Отсюда со всей очевидностью следует, что Аркадия Сергеевича Поджио убил не он.
Сильный шум в зале. Выкрики: «А ведь верно!», «Ай да монашка!» и прочее подобное. Председатель звонит в колокольчик.
Лисицына: Позвольте уж и еще одну демонстрацию. (Подходит с треногой к подсудимому Спасенному.) А теперь, Тихон Иеремеевич, попробуйте-ка вы.
Спасенный проворно прячет руки, доселе лежавшие на перилах барьера, за спину. В зале многие вскакивают на ноги. Председатель звонит в колокольчик.
Лисицына: Статив настолько велик, что обыкновенному мужчине обхватить его пальцами вряд ли удастся, а у господина Спасенного руки необычайной величины. Для него эта задача трудности бы не составила… И еще у меня есть к суду просьба. Нельзя ли произвести телесный досмотр господина Спасенного? А именно — обследовать его правое бедро и ляжку. Дело в том, что когда в дроздовском парке мне накинули на голову мешок, я дважды воткнула вязальные спицы в ногу нападавшего. Довольно глубоко. Должны были остаться четыре следа от уколов.
Спасенный (вскакивает и сипит с места): Ведьма! Ведьма!»
XII
ЧЕРНЫЙ МОНАХ
После выступления сестры Пелагии заседание продолжалось еще некоторое время, но исход дела уже был ясен, да и внимание публики рассеялось. Тихона Иеремеевича увели освидетельствовать, и точно — на правой ляжке у него обнаружились четыре розовые точки. Прений между сторонами не возникло, потому что прокурор от стольких крутых поворотов пришел в некоторое отупение, а адвокат выглядел совершенно довольным: дела его клиента складывались неплохо, а судьбу Спасенного защитник на своей ответственности не числил.
Тихон Иеремеевич, как ни странно, плакать и канючить не стал. На вопрос, признает ли себя виновным в убийствах, только покачал головой. Сидел с неподвижным лицом, полуприкрыв глаза, и, казалось, не прислушивался ни к напутствию судьи, ни к ответу присяжных, ни даже к приговору. Его сморщенное личико разгладилось и даже обрело некоторую значительность, прежде совершенно этой физиономии несвойственную. Бубенцов же, напротив, вел себя до чрезвычайности нервозно: всё вертелся, то поглядывал на своего секретаря, то выворачивал шею, чтобы посмотреть на сестру Пелагию, и вид у него в такие моменты делался озадаченный и даже глуповатый. Монахиня, впрочем, до самого конца процесса просидела, ни разу не подняв глаз, так что несолидное поведение Владимира Львовича, вероятно, осталось ею незамеченным.
Приговор никого не удивил. Тихон Иеремеевич Спасенный, который так и не повинился и похищенных денег не вернул, получил пожизненную каторгу. Владимира Львовича же освободили из-под стражи прямо в зале суда, и час спустя он уже покинул нашу губернскую столицу, опозоренный в глазах большинства, но и оплакиваемый втайне некоторыми особами.
А дальше все в Заволжске стало понемногу успокаиваться и устраиваться. Будто упал в пруд камень, и поначалу взъерепенилась от этого вода, полетела брызгами, и волны побежали кругами, но вскоре их бег замедлился, сник, и сровнялась гладь, снова уснула тихая заводь, хоть и долго еще выпрыгивали на поверхности звонкие пузырьки.
