Линдси Фэй - Тайна семи
Десять футов…
Малквин так и покатился со смеху. Ему нравилось, что я молю о пощаде. Ему нравилось сражаться со мной, в точности так же он обращался и с женщинами в постели. Слабыми и молящими о милосердии. Омерзительно!..
– Так и быть, отпущу. Но только после того, как выпущу тебе кишки и раздавлю их!
Два фута…
Я вжался в стену спиной. Потом сгруппировался и накинул на голову пальто, как ребенок, боящийся темноты. Я вовсе не был уверен, что избрал правильную стратегию, послушался голоса, призывающего меня припереть Малквина к стенке заведения дядюшки Неда. Что, если я ошибся? Тогда сожалеть об этой ошибке мне придется недолго.
Если эта уловка не сработает, пожалуйста, не надо сообщать Мерси или Валу о том, что меня загнали в угол как крысу и распороли пополам.
Под ногами хрустнул снег, прямо передо мной.
А затем приподнятую руку, ту, которой я придерживал пальто, кольнула боль. И послышался плеск. А потом прямо у меня над головой с грохотом захлопнулось окно. И кто-то начал кричать, пронзительно, истошно, со всхлипами, и жуткий этот звук вонзался мне в голову, как ланцет.
Откатившись в сторону, я приземлился на заледеневшем снегу. Пальто зашипело, попав во что-то мокрое. В воздухе висела вонь прогорклого кухонного жира или масла, в котором жарили рыбу, и свиные рульки, и бараньи кишки, и еще бог знает что, причем несчетное число раз. Я сунул руку в потемневший от сажи снег. На месте небольшого ожога на руке уже вздувался волдырь.
Но Малквин пострадал куда как больше.
Я обернулся и увидел – он лежит на спине, на снегу. Крики прекратились. Зеваки толпились вокруг и жужжали, как шершни. Какая-то женщина громко рыдала; ее обнимал за плечи джентльмен, видно, друг, заглядывал ей через голову, и на лице его читалось крайнее отвращение. Потом он отодвинул ее в сторону, и я увидел своего врага во всей красе. Как раз в этот момент в ноздри проник запах горелой плоти.
И я тут же покинул Пять Углов и перенесся в другое место. И в другое время. Центр города, семь месяцев тому назад. Мир вокруг походил на размытую водой акварель, краски смешивались, шли рябью, перетекали одна в другую – часто посещающий меня ночной кошмар.
Ты был счастлив. Ну, или почти счастлив. Ты привык к тому, как устроена эта жизнь. А потом вдруг оказывается, что у тебя просто отсутствует часть лица, и с тех пор ты чувствуешь себя уродом, нацепившим карнавальную маску.
И еще, когда это произошло, было страшно больно. Просто жуть до чего больно…
Я приподнял голову. Полицейские, приспешники Малквина, хватали горсти снега и бросали его на лицо и шею своего друга.
Вряд ли это поможет. Я видел растрескавшуюся кожу, красную, как спелое яблоко, видел, как она отслаивается от десен. И от глазниц тоже. И от Адамова яблока.
Я сплюнул как раз перед тем, как желудок начало выворачивать наизнанку. Он сам принял за меня решение. Захотел жить своей независимой жизнью. Пошатываясь, я поднялся на ноги и глянул вверх, на окно, из которого выплеснули котелок кипящего масла. За стеклами было темно. В комнате наверняка уже никого, а в котелке разогревают суп. С запозданием и яростным криком краснощекий малыш-полицейский бросился к двери заведения «У дядюшки Неда» – видимо, решил излить гнев на оставшихся там чернокожих.
Никто ему не препятствовал. И я был уверен, что к этому времени их там уже не осталось. Лишь закрытое темное окно символизировало молчаливую ярость этой общины. Ее сплоченность, силу и волю.
– Вам не стоит здесь оставаться, – сказал бармен.
Я поднял глаза – он стоял всего в нескольких дюймах от меня.
– Думаю, вы только что спасли мне жизнь. Так что и вам тоже не стоит.
– Вы правы. Давайте подумаем, как уладить ситуацию. – Морщинка на лбу между карими глазами немного разгладилась.
Мои же глаза – вернее, один глаз, потому как второй, левый, совсем заплыл – невольно покосились в ту сторону, где в грязи, раскинув ноги, лежал Малквин. Черноволосый ирландец орал пожарным, чтобы вызвали «скорую». Двое тут же помчались выполнять приказ. Малквин уже еле дышал, хотя пальцы рук все еще шевелились. Типичные признаки агонии обезображенного тела. Кипящее масло вылилось ему на голову, шею и верхнюю часть груди.
– Ваша лавочка через считаные часы запылает, как факел, и это еще в лучшем случае, – заметил я. – Белый полицейский напал на заведение чернокожих? Если нам повезет, сюда примчатся банды. Пахнет бунтом. В любом случае к утру Пять Углов превратятся в сущий ад.
– Ну, это как посмотреть. Еще неизвестно.
– Неужели?
– Да, – ответил он, поправляя воротник. – Все зависит от того, арестуют ли подозреваемого. Если убийцу засадят за решетку, большинство людей в этом районе вздохнут спокойнее.
Я не находил нужных слов. Большинство людей… Он говорил о своей семье, своих друзьях. Его дом, который, к несчастью, располагался на Пяти Углах, опутывала сеть из тончайших ниточек глубоких привязанностей, любви, дружбы, мимолетных симпатий. Сеть, которую он сплетал всю свою жизнь. За которую сражался. А теперь собирался разорвать.
– Вы ведь нашли виновного, я правильно понимаю? – спросил он.
Я лишь вздохнул и продолжал смотреть на этого человека. Его седые волосы, его лицо в глубоких морщинах – оно приняло теперь такое умиротворенное выражение, – его аккуратный шерстяной воротничок и темную, со слегка золотистым оттенком кожу. И сердце у меня тоскливо заныло.
– Пожалуйста, прошу вас, не надо. Я не хочу…
– А мне, черт возьми, совершенно плевать, чего вы там хотите, а чего нет.
– Но почему? – воскликнул я. – Вернее, из-за кого?
– А вот это уже другой разговор. Моя племянница Роузи, – ответил он и кивнул. – Она, слава богу, еще пока что в городе. И не одна, а с младенцем, который родился от ирландца-полицейского. Я думал, что лучше отравить его или застрелить из пистолета, но тут подвернулась такая возможность… и вы, по счастью, оказались отличным борцом. А теперь давайте, займитесь своим прямым делом. Не собираюсь стоять тут в снегу и подсказывать, что и как. Вы свою работу знаете. Сделайте все, как положено, мистер Уайлд, ясно и четко. Вы уж постарайтесь.
Он протянул мне руку. Ладонь была теплая, сильная и мозолистая от перекладывания бесчисленных бутылок со спиртным, пальцы загрубелые, покрытые тысячами залеченных шрамов.
Очень похожая на мою.
Я схватил его за плечо, не так резко и грубо, как казалось зевакам, и толкнул к стене. Словом, действовал решительно и с виду бессердечно, а он смотрелся так униженно. А потом я схватил его за воротник и встряхнул. Не сильно. Так, опять же для виду.
– Вы арестованы. По подозрению в умышленном убийстве, – крикнул я.
Взоры всех присутствующих обратились к нам.
– И это все, на что вы способны? – тихо и удрученно спросил он. А потом плюнул мне на ботинок.
Я заставил его встать на колени. Прямо в снег.
– А ну, извинись!
– Да я скорее перед свиньей извинюсь.
Наверное, я все же жуткий трус, подумал я, потому как в этот момент мне хотелось только одного: чтобы он прекратил все это. Хотелось закончить все миром, оказаться на лужайке, укрыться где-нибудь в ямке и слышать, как шумят деревья и прорастают их корни над моей головой.
– Вот брошу тебя на козлы и прикажу пороть до тех пор, пока не станешь просить о смерти.
Смех его эхом разнесся по улице.
– Да гори ты в аду!
Я пнул его носком ботинка в спину, и он упал лицом в грязь.
Я стянул с шеи шарф и стал связывать ему запястья. На этот раз бармен был, видимо, удовлетворен и молчал. А потом я заставил его подняться и повел через толпу. Нет, скорее, это он меня вел. Идти было недалеко – от тюрьмы нас отделяли квартала два, не больше. Но я почти ничего не видел из-за заплывшего глаза, и потому все-таки это он вел меня.
Позже, выписывая ордер на его арест в Гробницы, я вдруг почувствовал, что руку снова начало жечь, как огнем. Что неудивительно – ведь на нее попала капля кипящего масла, совсем небольшая, с фасолину. Следя за тем, как расползается по бумаге, точно чума, эта моя писанина, я выводил следующие строки: «Подозреваемый во всем сознался, но действовал исключительно в целях самообороны, что подтверждаю я, Тимоти Уайлд, полицейский, номер жетона со звездой 107». И боль в руке казалась благом, она отвлекала от саднящей боли в груди.
Не так уж сильно она и болела, моя обожженная рука.
Придя вечером домой, я увидел миссис Боэм. Она сидела за кухонным столом, на нем тарелка сахарного печенья; сидела, попивала джин из маленького стаканчика и листала журнал с картинками женской моды и разными скандальными новостями. Волосы расчесаны небрежно, но пробор ровно посередине, кожа казалась еще тоньше и прозрачней, чем обычно. Неужели заболела?.. Она подняла глаза, хотела что-то сказать, но при виде меня слова так и замерли на губах. Последнее время я, пожалуй, слишком уж часто произвожу на людей такое впечатление.
