Филипп Ванденберг - Беглая монахиня
— Лучше бы мы не затевали вскрытие трупа Великого Рудольфо, — нахмурив лоб, заметил Альбрехт. — Известие о его смерти и так уже дошло до Рима. Если бы мы похоронили канатоходца на следующий день, то были бы от многого избавлены.
— Вы имеете в виду нахлынувшие людские массы?
— Именно их!
Иоахим Кирхнер задумался, после чего произнес:
— Мне не пристало предвосхищать мысли вашей милости…
— Давай, говори. — Кардинал благосклонно кивнул.
— …Однажды вы сказали, что подозревали Великого Рудольфо в причастности к Девяти Незримым, владеющим тайными познаниями человечества. И пришли к выводу, что канатоходец использовал эти познания во время своих отчаянных выступлений.
— Да, говорил, и это было бы внятным объяснением его умений и нечеловеческих способностей.
— Если ваше предположение оправдается, то тогда, ваша милость, было бы логично, что остальные восемь из Девяти Незримых решили проститься со своим товарищем. Об этом свидетельствует хотя бы присутствие великого Эразма Роттердамского и столь же высокообразованного Агриппы из Неттесгейма. Если ваша милость заинтересована в их знаниях, нам надо не спускать с них глаз.
— Еще бы я не был заинтересован! — взорвался Альбрехт Бранденбургский. — Ты же знаешь мое положение: я, кардинал и курфюрст Майнцский, полный банкрот, неплатежеспособен. Я, ты, все мы живем за счет милости и щедрот богача Фуггера. Если Маттеус Шварц будет настаивать, мне придется заложить Майнцский собор! Боже мой, какой позор! Гнусный епископ Шпейерский совершил бы молебствие и три дня праздновал бы свою победу. Я даже не смею думать об этом. А если бы нам удалось обнаружить одного из Девяти Незримых и выкупить у него его познания, мы бы избавились от всех своих проблем!
— Да откуда же взять на это деньги? — рассудительно заметил секретарь. — Могу себе представить, какую огромную сумму заломят Незримые, если вообще хоть один из них готов обнаружить себя и раскрыть свою тайну. Что же вы намереваетесь предпринять, ваша курфюрстшеская милость?
— Это уж моя забота, — с лукавой ухмылкой отрезал Альбрехт.
Кирхнера одолевали сомнения, что князь-епископ будет в состоянии отыскать еще один источник финансов. Маттеус Шварц не даст ему ни гроша, пока он не выплатит хотя бы проценты по существующим долгам. Что же до богатых евреев, завладевших целым кварталом между Флаксмарктом и Бетцельгассе, то эти были чересчур хитры, чтобы пускаться в финансовые авантюры, исход которых был столь же неопределенным, как гороскоп звездочета.
Кирхнер нерешительно повторил:
— Ваша курфюрстшеская милость, перед городскими воротами все еще ждет достойного приема папский посланник, кардинал папской курии Джустиниани.
Альбрехт гневно отмахнулся:
— На что мне этот Джустиниани? Я его не приглашал, он о своем приезде меня не извещал. Пошли к воротам каноников. Только пусть наденут чистое белье, чтобы не воняли!
Погребальная процессия Великого Рудольфо неожиданно попала на настоящие народные гуляния. Леонгард Куенрат, великан из Равенны, одетый в маскарадный костюм — медвежью шкуру, лишь местами прикрывавшую его мускулистое тело, — вез двухколесную повозку с гробом канатоходца. И где бы он ни появлялся, публика встречала его громом аплодисментов. Люди, провожавшие артиста в последний путь, бросали цветы на повозку. Казалось, все забыли, что Великий Рудольфо умер не естественной смертью, а стал жертвой покушения. Но бродячий артист считался свободным как птица, и его кончина не вписывалась в свод принятых законов.
За похоронной повозкой горделиво вышагивал одетый в черное, словно поп, зазывала Константин Форхенборн. В своем черном плаще он резко отличался от остальных циркачей, провожавших канатоходца в пестрой шутовской одежде: жонглер Бенжамино был в зеленых шароварах, его обнаженный торс обвивали золотые ленты; польская женщина-змея Ядвига облачилась в тонкое шелковое платье, тесно облегавшее ее тело; горбатый знахарь был в огненно-красной накидке и такого же цвета головном уборе, а королева карликов четырех футов роста надела то самое тончайшее прозрачное платье, в котором выставляла себя напоказ во время представления.
За ними следовал запряженный двумя лошадьми, раскрашенный в синий и красный цвета цирковой фургончик с надписью «ВЕЛИКИЙ РУДОЛЬФО» с обеих сторон, за которым гурьбой топали возничие, хриплыми глотками оравшие старую цирковую песню: «Мы странствуем, мы странствуем по разным городам…»
Когда овации горожан начали стихать, кто-то выкрикнул из толпы:
— Мы хотим видеть Великого Рудольфо на канате!
Ликование вспыхнуло с новой силой, еще громче, чем раньше, и каноники, с достоинством замыкавшие процессию, начали беспокойно озираться по сторонам, опасаясь, что народ может взять штурмом процессию и убежать с гробом канатоходца.
Большинство горожан впервые видели мрачно поглядывающего вокруг старика, облаченного в дымчато-серую меховую накидку, которого несли в паланкине восемь слуг в ливреях. Это был кардинал папской курии Джустиниани; время от времени он высовывал правую руку в перчатке и осенял толпу крестным знамением, на которое, впрочем, мало кто обращал внимания.
Альбрехт Бранденбургский и его личный секретарь Иоахим Кирхнер имели все основания подняться на галерею восточных хоров, которыми заканчивался продольный неф собора. Оттуда, из укрепленного колоннами прохода, на высоте, залитой воздухом и светом, открывался лучший вид на Либфрауэнплац и на то место, где погиб Рудольфо.
Когда Куенрат с повозкой поравнялся с этим местом, он на мгновение остановился и опустил взгляд на землю. Потом посмотрел вверх, на правую из двух круглых башен у восточных хоров, и погрозил небу кулаком. Затем продолжил свой путь.
— Что это значит? — поинтересовался князь-епископ у секретаря, не отрывая глаз от траурной процессии. Ибо вслед за папским посланником и его эскортом шли почетные гости и сановники, которых скорее можно было бы ожидать на погребении короля, чем канатоходца.
— Грозить сжатым кулаком в сторону соборной башни? — задумчиво уточнил Кирхнер. — Я бы сказал, это была угроза. Возможно, он знает, кто убил Рудольфо!
Альбрехт Бранденбургский растерянно взглянул на секретаря:
— Ты это о чем? Ну говори уже!
— Ни о чем, ваша курфюрстшеская милость! Но тот факт, что циркач живет вне законов, ведь не означает, что нельзя пытаться найти его убийцу. Или я не прав?
Князь-епископ задумался.
— Посланник богача Фуггера! — неожиданно воскликнул он и возбужденно показал вниз. И в самом деле, Маттеус Шварц примкнул вслед за майнцским бургомистром и его советниками к похоронной процессии, как всегда, щегольски одетый, с наброшенной голубой бархатной накидкой.
— Это заговор! — разволновался Альбрехт Бранденбургский. — Настоящий заговор, вот что это такое! Уверен, что, когда я отправлюсь в свой последний путь, на моих проводах не будет и половины столь именитых гостей.
— Не говорите так, ваша курфюрстшеская милость, — попытался успокоить Кирхнер кардинала. — Ваше время еще не пришло. И если это доставит вам радость, последние почести вам окажет гораздо больше людей. — Кирхнер вдруг умолк.
Он взглянул сбоку на князя-епископа, чтобы понять, узнаёт ли тот благородных мужчин, двумя рядами по четверо проходивших как раз под ними.
— Ведь это же… — промямлил Альбрехт, — это же…
— Эразм Роттердамский.
— А бородатый рядом с ним?
— К сожалению, этого я не знаю. А вот тот, который дальше, кажется мне знакомым.
— Это Николай Коперник, астроном, выступающий на прусских ландтагах как депутат от Вармии. Я его знаю, — заметил курфюрст с гордостью, смешанной с презрением. — И если не ошибаюсь, то мужчина с редкими волосами и с папским жеманством возле него — фаворит клана Медичи, Никколо Макиавелли. Кирхнер, ущипни меня за бок…
— Господа во втором ряду — это Агриппа из Неттесгейма, исцелитель-чудотворец Парацельс, прорицатель Нострадамус, а четвертого вы наверняка знаете лучше, чем я!
— Грюневальд, художник Матиас Грюневальд, нищий, которого я десять лет вскармливал на своей груди, которому заказал три алтарные иконы для Майнцского собора и который втерся ко мне в доверие, вызвавшись написать мой портрет выше человеческого роста в образе святого Эразма, избавляющего от болей в животе. Я все же выслал его из города, а он снова здесь! Грюневальд должен еще сегодня покинуть город. Скажи ему об этом. Я не желаю его больше никогда видеть!
Приват-секретарь внимательно посмотрел на кардинала.
— А что, если художник Грюневальд — один из Девяти Незримых?
— Этот-то?
— Вспомните о канатоходце, ваша курфюрстшеская милость! От циркача этого еще меньше можно было ожидать.
