Иван Любенко - Маскарад со смертью
Пейхович молчал. Васильчиков тем временем неторопливо сдергивал поочередно с каждого пальца правой руки коричневую перчатку, и через мгновенье непременный атрибут повседневного офицерского мундира полетел в лицо коммерсанта.
– Я вызываю вас, господин… как вас там зовут… на дуэль. А чтобы уравнять шансы между военным и штатским – стреляться будем через платок. Дуэль завтра, на рассвете… в семь… у лодочной станции Ртищевой дачи. Позаботьтесь о секунданте.
Пейхович, не проронив ни слова, развернулся и пошагал к дому.
К этому времени Фаворский и Ардашев уже стояли рядом. Клим Пантелеевич поднял брошенную перчатку и, передав ее Брониславу, проговорил:
– Поручик, вам придется изменить решение: Пейхович – человек не военный и принимать участие в дуэли на «тяжких» условиях может лишь в исключительном случае, каковым данный инцидент не является. Это противоречит правилам. А значит, стреляя друг в друга, любой из вас совершит преднамеренное убийство. Более того, вы ставите в сложное положение господина Фаворского, присутствующего при этом разговоре. В случае обнародования этого факта на карьере ротмистра можно будет поставить крест, – убеждал разгоряченного офицера адвокат.
– Если для кого-то следующий классный чин или новое воинское звание выше понятия офицерской чести, то я очень сожалею, что имел неосторожность считать этих людей своими друзьями. К сожалению, нам не по пути. А дуэль может не состояться только по одной причине – либо до нее меня убьют на другом поединке, либо этот господин незамедлительно принесет свои извинения. О секунданте я позабочусь сам. Честь имею, господа! – Васильчиков ушел.
Фаворский закурил и вместе с папиросным дымом выпустил досадное замечание:
– Ну что, Клим Пантелеевич, хорош финал? А? Знаете, мне иногда кажется, что эту смертельную карусель нам никогда не остановить. Ну, посмотрите, злодеев поймали, награды раздали. Я успел даже попросить руки Вероники и получил согласие… Да и Васильчиков вроде бы успокоился. Звание ему вернули. Так нет! Надо было этому Пейховичу выйти в сад и наговорить целый воз обидной ерунды! Когда же кончится эта круговерть?
– Когда найдем убийцу Жиха, – заложив руки за спину, проговорил Ардашев и медленно пошел в дом по каменным плитам садовой дорожки.
39
Сатисфакция
I
В лампе почти выгорел керосин, и, потрескивая, она коптила последними чадными вспышками, отсвечивая то синим, то красным пламенем. Мирно тикали настенные часы. Напротив окна, в кресле, укутавшись в теплый шотландский плед, сидел человек. Он чувствовал, как его тело покрывается липким, как мед, по́том, а во рту опять становится сухо. Дрожащей рукой он поднял стакан и, стуча зубами о стеклянный край, вылил в себя содержимое. Чиркнув спичкой, закурил. Хрустальная пепельница белела в папиросных окурках, которые, попадая в отблески света, казалось, двигались и наползали друг на друга, напоминая собой жирных опарышей, до поры спокойно обитавших в старой навозной куче и теперь кем-то внезапно потревоженных.
«За поповым перелазом подралися как-то разом: поп и дьяк, и пономарь, и губернский секретарь…» – нелепая детская считалочка прочно засела в мозгу и крутилась как заезженная патефонная пластинка. «Какая глупость! Погибнуть от руки полкового пьяницы, бабника и хама? Уйти навсегда в темную и холодную бездну по слепому жребию? Отдать жизнь в руки нелепого случая?» – Мысли глухими толчками отдавались в усталой голове, и кровь шумела в ушах, заглушая угасающее шипение фитиля. Но силы встать и наполнить лампу керосином не было. Страх, всепоглощающий и неизлечимый, как заморская лихорадка, покрывал и опутывал тело паутиной мелкой дрожи; он сковывал волю и судорогой сводил одеревеневшие скулы. В животе противно урчало, а к горлу подступал удушливый комок.
Пейховичу, как и любому другому человеку, хотелось жить, но отказаться от дуэли – значит выставить себя посмешищем в этом маленьком глухом городишке, где каждый каждому сват, брат и деверь. После такого бесчестья ему придется уехать отсюда навсегда. «А как все хорошо складывалось! Но поручик спутал все карты, и уже через пару часов меня может вовсе не быть! И в это невозможно поверить!»
Никогда раньше вопросы смерти не овладевали сознанием коммерсанта с такой силой, как сейчас. Да и кто станет задумываться об этом в молодости? Вот лет в семьдесят или восемьдесят, а то и позже… Когда человек становится немощным и уставшим от жизни, когда пища уже не доставляет былого удовольствия, когда слабеет зрение и трясутся руки, тогда, видимо, и возникает мысль о вечном сне, который представляется уже не столь нежеланным. Однажды глаза закрываются, и человек больше не просыпается. Люди в таких случаях говорят: «Да, бедный Яков… Он уже очень дряхлый. И это, пожалуй, даже лучше для него».
«Но я молод, черт побери! Мне нравится жизнь! Я не хочу умирать!»
Усилием воли он встал и на тяжелых, словно протезных, ногах с трудом доплелся до окна. Светало. Первые робкие блики солнца двигались по земле на ощупь и постепенно набирали силу, отвоевывая пространство для нового сентябрьского утра. На крыше соседнего дома сидела грациозная черная кошка и старательно вылизывала густую шерсть. Мимо прогрохотала телега, а за ней выскочила крохотная, но злая собачонка и зашлась рваным лаем, пытаясь нагнать страху на идущую ровным шагом рыжую лошадь. Проснувшиеся воробьи весело купались в клубах придорожной пыли, чирикая от удовольствия на разные лады. Молчаливые деревья, окутанные утренним паром, просыпались от таинственных снов и благодаря легкому восточному ветру стряхивали с листьев капли ночной росы.
С ужасом негоциант понял, что эта картина уже не для него и скоро он может навсегда лишиться этого… Он никогда больше не увидит, как цветет вишня, не услышит утренней трели соловья, не почувствует запах ночной фиалки, раскрывшейся тихим и теплым вечером. Он никогда не обнимет женщину и не ощутит ее горячее дыхание. Никогда больше… Никогда больше… Теперь ему стало ясно, что все его прежние волнения по поводу срыва многообещающей сделки или недостачи товара – мелочь, не стоящая и ломаного гроша.
«Кто-то из великих сказал, что смерть – это врата в покровы вечности. И, наверное, именно там обитает Бог. А значит, если я погибну, то смогу наконец его увидеть. А потом я встречу недавно умершую мать и так рано ушедшего отца», – пытался найти успокоение в философских рассуждениях коммерсант, но и это не помогало. Беда казалась неминуемой, и в оконных предрассветных тенях мерещилось лицо хихикающей старухи с гнилым и беззубым ртом…
Яков рывком задернул шторы и медленно опустился в кресло; будто пытаясь отгородиться от надвигающейся катастрофы, он придвинул стол на себя. От ощущения безысходности навернулись слезы, его нижняя челюсть затряслась, плечи вздрогнули, и пальцы рук, вцепившись в столешницу, стали судорожно царапать скатерть. Пейхович плакал.
II
Поручик открыл глаза, зевнул и, сладко потянувшись, соскочил с кровати. Он чувствовал себя великолепно. С удовольствием раскурив трубку, Васильчиков ощутил уверенность в том, что удача и на этот раз не изменит ему. Спокойствие перед поединком – вещь незаменимая, но для дуэли через платок это не особенно важно. Совсем другое дело – драться на тридцати шагах. Перед такой схваткой необходимо иметь твердую руку, верный глаз и холодный рассудок. Сейчас же все по-другому – судьба сама сделает выбор.
Стреляться через платок придумали в России, и здесь не может быть ни раненого, ни промахнувшегося. Ведь из двух совершенно одинаковых пистолетов только один будет заряжен и никто не знает, кому он достанется. Противники, выбрав поочередно оружие, должны будут взяться за диагонально противоположные концы карманного платка и по команде распорядителя нажать одновременно на уже взведенные курки. И только оставшийся в живых поймет, в чей пистолет вложили патрон…
Поручик давно не боялся смерти, потому что терять ему на этой земле было нечего. Он не имел ни дома, ни жены, ни детей. Что ожидало его в старости? Скудная офицерская пенсия и смерть в приюте для немощных и калек? Стоило ли дорожить таким будущим? Он жил одним днем и широкой горстью черпал в жизни все, что хотел. Сдерживать свои прихоти и страсти Васильчиков не считал нужным.
Для драгунского офицера это была далеко не первая дуэль, и еще на заре военной карьеры он выработал для себя определенный образ мыслей, за который якорем цеплялся рассудок, оставаясь холодным и лишенным всякой сентиментальной ерунды. Бронислав никогда не задумывался о целесообразности поединка и понимал, что стоит лишь начать об этом рассуждать, как незаметно в душе поселится сморщенная, как яблочная гниль, плесень человеческого страха. Мягкая зараза быстро выест изнутри все честолюбивые помыслы и благородные намерения, превратив смельчака в труса, отчаянного храбреца – в тщедушного паникера.
