Светлана Гончаренко - Уйти красиво и с деньгами
– За что? – опешила Лиза.
– Если б он мне вот так же предложил руку, я бы согласилась. Не думая ни минуты! Но нет, всегда все достается тебе одной.
– А как же Адам?
Всю дорогу они молчали. Лиза развлекалась тем, что из-за зонтика наблюдала, как трусит сзади, кротко кивая, извозчичья лошадка, а в пролетке покачивается соглядатай, истомленный долгим ожиданием у дома чаеторговца Соколова. Он сбил канотье на затылок, его плосконосое лицо блестело на солнце, на животе топырились ряды жилетных складок. Лиза подумала: «А я бы вот этого с удовольствием проткнула!»
Дома ее встретила трепещущая тетка: в гостиной сидел Пианович и, кажется, сердился. Лиза прошла к нему, на ходу снимая шляпу и даже не посмотрев на дежурные конфеты и букет.
– Бетти, где ты была? – спросил Игнатий Феликсович глухим страстным голосом.
– Каталась с Катериной Пшежецкой на извозчике. Захотелось проветриться, – отвечала Лиза весело. – Могу я позволить себе невинные развлечения? Конечно, гимназисткам самим брать извозчика не к лицу, но я уже взрослая, правда?
– Не забывайся, Бетти! Подобные прогулки допустимы только со старшими. И со мной.
– Но ты такой занятой! Тебя долго не было, я скучала.
Лиза полюбовалась произведенным эффектом – от игривого «ты» Игнатий Феликсович обмяк.
– Я виноват, но у меня сегодня было столько дел, – нежно сказал он. – Давай что-нибудь придумаем вечером для твоего развлечения – небывалое, взрослое, запретное. В ресторан я тебя уже возил. Может, в кафешантан, а? Местный дрянной, но там весело.
– Я знаю, – ответила Лиза и запела бойким визгливым голоском:
Когда я пьяная,Я очень странная —То я рыдаю,То хохочу – ха-ха-ха-ха!
Пианович снова помрачнел:
– Откуда ты это знаешь?
– Борис Владимирович Фрязин недавно пел под рояль. Мы очень смеялись!
– А! Этот может, – с облегчением вздохнул Игнатий Феликсович. – Песни у него, резвость всякий час! Фрязины семейство почтенное, но сиволапое. Будет шутить, я о серьезном. Ты, Бетти, конечно, удивляешься, что я тебя не спрашиваю о твоем выборе.
– Каком выборе? – не поняла Лиза.
– Вчера у Натансона мы смотрели бриллиантовые вещи. Ты, конечно, ждала, что сегодня я привезу обещанный подарок, но это придется отложить. Временно. Мы купим что-нибудь другое в том же роде и в другом магазине.
– Не нужны мне бриллианты.
– Еще как нужны! Но не эти. Случилось ужасное: нынче ночью Натансон ограблен и убит. Он и его сын.
– Что?
Вчерашний визит к ювелиру, совершенно стертый из памяти поездкой к Матлыгину, вдруг припомнился Лизе до мелочей. Даже бриллианты в бархатных коробках, которые она вчера не очень-то и рассматривала, так и зарябили перед глазами.
– Как это произошло? – спросила Лиза.
– Тебе лучше не знать подробностей.
– Лучше знать! Я не слабонервная.
– Да я сам еще деталей не уяснил, – неохотно сказал Игнатий Феликсович. – Ночью, кажется, был налет, но соседи особого шума не слышали. В магазине открыты шкафы, взломан сейф, взяты лучшие вещи, в том числе те, которые мы вчера видели.
– А что с Натансоном?
– Старик, очевидно, услыхал шум, спустился в магазин и получил удар по голове. Череп, говорят, проломлен. Старший сын у него живет на Скобелевской, а младший – Давид, кажется – с отцом. Давид зарезан на лестнице. Грабителей никто не видел, но около двух ночи по Офицерской проехал экипаж. Так говорят, а толком никто ничего не знает.
«Это же Володькина бриллиантовая шайка! – подумала Лиза. – Они и до Нетска добрались! Теперь они, должно быть, далеко – сбежали».
– Бетти, у меня сейчас есть минут сорок свободных. Давай поедем к Бергу, – предложил Игнатий Феликсович. – Подберем что-нибудь там. Не хочу выглядеть в твоих глазах человеком, который не держит слова.
– Пустяки! – отмахнулась Лиза. – Я никуда не поеду – устала. В другой раз купим бриллианты, которые будут мне к лицу, когда я растолстею. Ты так, кажется, вчера говорил?
– Не так! Ты станешь еще прекраснее, хотя вообразить это трудно. Ты уже совершенство и моя погибель. Проводи меня, а то дел сегодня по горло.
Отбыв дежурное прощание, дежурный поцелуй и дежурный приступ отчаяния, Лиза поднялась к себе. Еще недавно эта комната именовалась детской, потом классной. Как теперь ее называть? Стол исчерчен рожицами, столбиками забытых вычислений. На столе тетрадка, в которую Лиза собиралась помещать свои душевные излияния, но написала лишь одну фразу на первой странице: «Погода сегодня прекрасная». А на дне ящика, под старыми учебниками, спрятана Ванина записка, которая давно выучена наизусть. А в шкафу – узел с вещами на случай побега! Солнечный луч, сломавшись пополам, лежит на потолке и стене.
Лиза бросилась на кровать и раскинула руки. Раньше такая вольность была под запретом – днем дозволялись лишь табурет, лишь прямая спина. Теперь все погибло и все можно.
Постучала Артемьевна:
– Лизушка, спишь?
– Нет. Что тебе?
– Барышня фрязинская третий раз прибегат, а к Анюте зайти не хочет. Тебя спрашиват.
Лиза устремилась к двери, но няня сильной рукой ухватила ее за юбку, легко, как куклу, крутнула и поставила прямо перед собой.
– Смотри, не дури, девка! Прежний парнек у тебя на уме. Забыть его надо!
– Отпусти, няня! Это все вздор!
– Слушай меня, – снова тряхнула ее няня. – Твой-то, Игнат, мушшина ласковый, сладкий, как сахар. Таки-то сладкие больней всего бьют! Этот, вижу, не отступится. Не угодишь ему – в гроб вгонит.
– Что за ужасы ты говоришь!
– Много видала, вот и говорю. Я сразу пойму, какой мушшина жену пожалет, какой бить будет. Твой будет! Глаз у него кошачий, так и горит.
Лиза все-таки вывернулась и убежала к Мурочке.
– Где тебя носит все утро! – накинулась та. – Бегаю за тобой, как белка.
– Что случилось?
– Он приехал. Твой Рянгин, – произнесла Мурочка свою привычную фразу.
Лизу обдало жаром: вот когда все решится!
Мурочка предупредила:
– Только в обморок сейчас не свались – на тебе лица нет. Послушай лучше меня! Он, конечно, убит. Он, конечно, вправе не слушать твоих оправданий, но… если ты настаиваешь… В общем, я тоже решила заделаться светской особой: ровно в пять устраиваю чаепитие у нас в большой беседке. Так в Англии делают. Она в гостях у кузины, отец по больным поехал, однако все будет чинно-благородно – не придерешься.
– Зачем чаепитие? – удивилась Лиза.
– Для солидности. Своим скажешь, что у нас прием. Тетка твоя теперь нос задрала, нас с Володькой на порог не пускает – мы, мол, детвора, а у нее высший свет. Поэтому ты не просто придешь в саду пошептаться, а посетишь чаепитие. Отпустит тетка?
– Думаю, да.
– То-то! Рянгин, если тебя видеть захочет, тоже придет. А противный тип в канотье, что за тобой следит, к нам не сунется.
– Как ты все предусмотрела!
– Еще бы. Теперь быстро пиши Рянгину записку. Я и от себя приглашение пошлю – и знаешь, с кем? С нашей горничной Гашей. Саня, конечно, надежнее, но она не согласится. А Гаша очень милая: она всегда в кого-то влюблена, врет всем напропалую и ее терпеть не может.
Лиза бросилась в свою комнату, схватила почтовый конверт и бумагу. Сердце колотилось туго и часто, а вот слова никак не шли на ум. «Будь у Фрязиных в пять часов», – написала она. Глупо, сухо – в корзину! «Я тебя люблю и хочу рассказать, почему…» Длинно, ненужно – в корзину! Она комкала листок за листком, писала его имя и боялась самих этих букв – они будто укоряли ее и, совсем чужие, недосягаемо сияли на листе – Ваня, Иван, Ванечка Рянгин.
Наконец из ящика стола Лиза достала пачку своих фотографий. В последние недели сниматься приходилось много: Игнатий Феликсович заказал массу портретов невесты в новых платьях, шляпках, во всевозможных позах и на разных фонах. Он любовался этими карточками наедине с собой, показывал приятелям и каким-то неведомым деловым партнерам: пусть завидуют! Они завидовали и облизывались – так он говорил. Часто будущие супруги позировали вдвоем, и оба казались на фотографиях старше своих лет. Игнатий Феликсович выглядел почти грузным, с определившимся животиком, а Лиза мраморной, холодной и злой.
Сейчас Лиза выбрала снимок, который нравился ей больше других. На нем не было никакого Пиановича, зато глаза ее вышли не обычные, фотографически-стеклянные, устремленные в фальшивую даль, а вполне живые. Они кротко глядели прямо в аппарат, из которого никогда не вылетала птичка. На этом снимке, прямо по собственным плечам, по кружевам и жемчугу, нисходящему в туман, который всегда напускают для красоты фотографы, Лиза наискось написала: «Все твое!» Нетерпеливо брызгая чернилами, в углу мелко приписала: «Сегодня в пять у Фрязиных» – и сунула снимок в конверт.
Мурочка устроила самое настоящее чаепитие. Беседка с полосатыми занавесями выглядела очень нарядно, поскольку скатерть тоже была полосатой. Варенье подали крыжовенное и смородинное, а в центре стола красовалась громадная коробка шоколадных конфет, которую днем Пианович принес Лизе. За столом восседало избранное общество – Лиза, Мурочка и Володька. Они обсуждали последние городские новости, то есть кровавые убийства и похищение бриллиантов.
