Борис Акунин - Любовник смерти
– Видишь ли, Сеня, – сказал он. – Вероятно, с нами поедет ещё одна особа. – А помолчав, добавил тише, без большой уверенности. – Или даже две…
Ну одна-то понятно кто, насупился Скорик. После каши, которую нынче ночью заварит Эраст Петрович, Смерти оставаться в Москве будет никак невозможно. А вот вторая-то особа кто? Неужто сенсей решился у швейцара Михеича его супругу Федору Никитишну увезти?
И стало Сеньке жалко бедного Михеича – каково-то ему придётся без компотов, без пирожков, без Федориной ласки? А ещё жальче стало себя. Мука мученическая будет смотреть, как у инженера со Смертью по дороге в Париж ихняя любовь обустроится. Не хватало ещё чтоб через это рекорд сорвался.
Господин Неймлес прервал Сенькины размышления, снова звякнув брегетом:
– Без десяти три. Пора приступать к операции. Я еду за приставом. Авто оставлю в участке – целее будет. Заодно проверю, ограничится ли Солнцев одним помощником. А ты, Сеня, ступай в Ерошенковскую ночлежку, к месту встречи. Веди Упыря подземным ходом и помни, что ты д-дурачок. Членораздельного ничего не говори, просто мычи. Там будет критический момент, когда появятся Князь с Очком. Если сильно запахнет жареным, мальчик Мотя может обрести дар речи. Скажешь: «А серебро – вот оно» и покажешь. Это займёт их как раз до моего появления. – Инженер задумался о чем-то, пробормотал вполголоса. – Скверно, что я остался без «герсталя», а добывать другой револьвер нет времени…
– Да как вы без пистолета к этим волкам пойдёте? – ахнул Сенька. – Вы же его в карман совали, я видел! Обронили, что ли, где-нибудь?
– Именно что обронил… Ничего, обойдёмся и без револьвера. План операции стрельбы не предполагает. – Эраст Петрович бесшабашно улыбнулся и щёлкнул Скорика по наклеенному носу. – Ну, еврей, гляди б-бодрей.
Как Сенька вертел головой
Ух, как же его тошнило от Ерохи – от гнилого подвального запаха, от темнотищи, от приглушённых звуков, что доносились из-за запертых дверей «квартер»: ночь-полночь, а подземные жители всё собачились промеж собой, или дрались, или пели дурными голосами, или плакали. Но чем дальше уходил Сенька по сырым коридорам в ерохинское чрево, тем делалось тише, будто сама земля гасила и поглощала шум человеческой жизни-жистянки, а по-научному сказать экзистенции. И тут накатили на Скорика воспоминания, во стократ хуже подвальной вонищи и пьяного ору.
Вот здесь на Сеньку сзади бросился неведомый душегуб, драл волосы и ломал шею. Рука сама потянулась совершить крёстное знамение.
А за той дверью проживало семейство Синюхиных – вдруг померещилось, что они пялятся из тьмы багровыми ямками вырезанных глаз. Бр-р-р…
Ещё пара поворотов – и колонная зала, будь она неладна. Из-за неё все напасти.
Тут вот валялся мёртвый Михейка. Сейчас как шагнёт из черноты, растопыря пальцы. А-а, скажет, Скорик, падла, давно тебя поджидаю. Через тебя ведь я смерть принял.
Сенька скорей-скорей шмыгнул подальше от нехорошего места, на всякий случай косясь назад и держа наготове пальцы щепотью – перекреститься, если привидится какая фантасмагория.
Лучше бы перед собой смотрел.
Налетел на что-то, но не на колонну, потому что потолочная опора – она твёрдая, кирпичная, а это, на что он налетел, было упругое и ухватило Сеньку руками за горло. Да как зашипит:
– Явился? Ну, где ваш жидовский клад?
Упырь! Здесь уже, в темноте поджидал! Скорик от испуга только замычал.
– Ах да ты ж немой, – выдохнул в самое лицо страшный человек и горло отпустил. – Ну давай, веди.
И в самом деле один пришёл! Не захотел-таки с товарищами богатством делиться. Вот она, жадность.
Ещё малость погукав и помычав, Сенька повёл доильщика в угол, за последнюю колонну. Вынул камни, махнул рукой: айда за мной! И полез в дыру первым.
Нарочно шёл помедленней, хотя Упырь зажёг лампу, и можно было бы до сокровищницы добраться в пять минут. Только куда торопиться-то? Ведь придётся с этим монстром (а проще говоря чудищем) целых пятнадцать минут наедине миловаться, пока Смерть своих чудищ не доставит, Князя с Очком. Ну, что тогда начнётся – об этом лучше было пока не задумываться.
Однако как ни тянул Сенька, как ни канителил, а все ж таки вывел лаз к выложенной белым камнем горловине. Отсюда три шажка, а там и заветная камора.
– Гы, гы, – показал Скорик на кучи серебряных заготовок.
Упырь отпихнул его, ринулся вперёд. Зарыскал туда-Сюда по подземелью, высоко подняв лампу. По стенам и сводчатому потолку запрыгали тени. У заваленной битым кирпичом и камнями двери доилыцик остановился.
– Туда что ль?
Сенька всё жался у входа. Была у него мысль – не дёрнуть ли обратно? Да что толку? Налетишь на Князя, который, наверно, уже движется сюда подземным ходом.
– Где клад-то? – подступился к Скорику монстр. – А? Клад, понимаешь? Серебро где?
– Бу, бу, – ответил мальчик Мотя и затряс головой, замахал руками. Чтоб потянуть время, произнёс целую речь на психическом языке. – Утолю, га-га хряпе, арды-бурды гулюмба, сурдык-дурдык ого! Ашмы ли бундугу? Карманда! Сикось-выкось шимпопо, дуру-буру гопляля…
Упырь послушал-послушал, да как схватит полоумного за плечи и давай трясти.
– Где серебро? – орёт. – Тут мусор один да лом железный! Надули? Я тебя, пейсатого, лапшой настругаю!
У Сеньки голова вперёд-назад мотается, нехорошо Сеньке. Вот уж никогда не думал, что будет с таким нетерпением Князя ждать. Где они там, уснули, что ли в подземном ходе?
Или уже открыть Упырю про прутья? Эраст Петрович сказал: «Если сильно запахнет жареным, мальчик Мотя может обрести дар речи». Куда уж жареней? Прямо искры из глаз!
Открыл Сенька рот, чтоб не по-безумному, а по-понятному заговорить, но тут вдруг Упырь его трясти перестал – дёрнулся, навострил уши. Никак услыхал что-то?
Через малое время Скорик тоже услыхал: шаги, голоса.
Доилыцик пнул ногой лампу, что стояла на полу. Та упала, погасла. Стало тёмным-темно.
Однако ненадолго.
– …всё молчишь-то? – глухо донеслось из узкого прохода, и сразу оттуда же, качаясь, вызмеился узкий яркий луч, зашарил по своду, по стенам. Застывших Упыря и Сеньку пока что не зацеплял.
Вошли трое. Первый, в длиннополом сюртуке, держал в руке электрический фонарь. Второй была женщина. Говорил третий, ступивший в камору последним.
– Ну молчи, молчи, – горько сказал Князь. – Променяла меня на черномордого и молчишь? Стерва ты бесстыжая, а не Смерть…
Чиркнула спичка – это первый из вошедших зажёг керосиновую лампу.
В помещении стало светло.
– Оп-ля! – тихо воскликнул валет, быстро поставил лампу на пол, а фонарь погасил и сунул в карман. – Какая встреча!
– Упырь! – выкрикнул Князь. – Ты?!
А доилыцик ничего им не сказал. Только шепнул на ухо Сеньке: «Ну хитры вы, жидяры поганые. Прощайся с жизнью, сучонок».
Но и Князь, похоже, решил, что его подсекли. Повернулся к Смерти:
– Гниде этому продала меня, сука?
Замахнулся на неё кулаком, а в кулаке-то кастет! Смерть не отшатнулась, не попятилась, только улыбнулась, зато Скорик от страха завопил. Ничего себе операция! Сейчас их обоих порешат, и вся недолга!
– Погоди-ка, Князь, – сказал Очко, вертя головой. – Это не подсека. Он тут один, малец не в счёт.
Валет пружинистой походкой прошёлся по подвалу, быстро бормоча при этом:
– Что-то не то, что-то не то. И серебра никакого нет… Вдруг повернулся к доильщику:
– Мсье Упырь, вы ведь тут не из-за нас? Иначе не пришли бы один, верно?
– Само собой, – насторожённо ответил тот, выпустил Скорика и сунул обе руки в карманы. Ой, мамочки, как начнёт палить прямо через портки!
– А из-за чего? – блеснул стёклышками Очко. – Не из-за некоего ли клада?
Глаза Упыря проворно перемещались с одного противника на другого.
– Ну.
– «Ну» – стало быть, да. А кто сыпанул наводку? – Валет остановился, подал Князю знак – погоди, мол, ничего не делай. – Часом не кавказец по имени Казбек?
– Нет, – сдвинул жидкие брови Упырь. – Старый жид насыпал. И провожатого дал, вот энтого жидёнка. Очко защёлкал пальцами, потёр лоб.
– Так-так-так. Что означает сей казус? Открылась бездна, звёзд полна…
– Что ты удумала? – накинулся Князь на Смерть, но руку с кастетом опустил. – Зачем нас тут свела?
– Погоди ты, не булькай, – снова остановил его валет. – Она ничего не скажет. – И кивнул на Сеньку. – Пощупаем лучше христопродавца.
Тот втянул голову в плечи. Уже кричать про клад или ещё погодить?
Упырь дёрнул подбородком:
– Он малахольный, только мычит. А начнёт языком молоть – ничего не разберёшь.
– Непохоже, чтобы совсем уж малахольный. – Очко не спеша двинулся к Скорику. – Ну-ка, дворянин иерусалимский, поговори со мной, а я послушаю.
Сенька от него, бешеного, шарахнулся. Валет на это засмеялся:
