Оливер Пётч - Дочь палача и дьявол из Бамберга
– Ну, будучи цирюльником, ты и сам должен это знать. Это белена, она-то и воняет так, – пояснил Куизль с явным удовлетворением. – Она присутствует во многих колдовских зельях, потому что ей приписывают магические свойства. В действительности это сильный наркотик. В сочетании с маком, мандрагорой и болиголовом ее используют как снотворное. Надеюсь, об этом ты помнишь.
– Снотворное?
Симон недоуменно взглянул на Куизля. Действительно, он и сам порой пропитывал губки подобными наркотическими настоями. Их прижимали к лицам пациентов, чтобы успокоить или, если потребуется, усыпить. Дозировать снотворное было очень трудно: если добавить слишком много, больной мог и не очнуться.
– Вы думаете… кто-то усыпил проститутку и только потом убил? – спросил Симон, затаив дыхание.
– Может, и не ее одну. – Куизль кивнул. – И этот кто-то превосходно разбирается в травах. По мне, так точно замешать снотворное могут только, – он принялся загибать пальцы, – лекари, цирюльники, знахарки и…
– Палачи, – прохрипел Симон.
– Верно. Я и сам, бывает, пользуюсь таким снотворным, когда хочу облегчить арестованному пытку. Среди палачей и их помощников это излюбленное средство. Кто убивает и причиняет страдания, должен и в травах разбираться.
Симон смотрел на подчеркнутые строки, описывающие рецепт такого снотворного.
– Полагаю, это вы подчеркнули абзац и сделали пометки? – спросил он тихо.
Куизль покачал головой:
– Это Бартоломей, узнаю его руку.
Палач вытряхнул пепел из трубки, потянулся и поднялся так медленно, будто великан, слишком долго проспавший в пещере.
– Боюсь, придется задать несколько неприятных вопросов брату и его помощнику Алоизию.
* * *– Заря уж близится, и солнце, зри… э… зайдет.
– Взойдет! Солнце, зри, взойдет! Черт, неужели так сложно прочитать с листка?
Сэр Малькольм схватился за волосы и поднял глаза к балкону над сценой, на котором стояла Барбара в окружении еще четырех артистов. Девушка чувствовала, как кровь приливает к вискам, живот сжался в тугой комок. Они репетировали все утро, и она начала сомневаться, действительно ли обладает тем легендарным «талантом», который обнаружил в ней сэр Малькольм. При этом роль ее была не такой уж и большой. Поначалу Барбара даже испытала разочарование, когда обнаружила, что в пьесе ей уготовано всего несколько строк.
Но теперь даже эти несколько строк казались ей настоящим испытанием.
– Заря уж близится, и солнце, зри, взойдет! – произнесла она громким голосом и посмотрела в потолок, словно там действительно занимался день.
Сэр Малькольм довольно кивнул и взглянул на Маркуса Зальтера, стоявшего в поношенном плаще рядом с Барбарой.
– Э, смотришь и диву даешься. Стоит помыслить о волке, а он тут как тут. Что нужно, э, что нужно…
Маркус тоже запнулся, и сэр Малькольм так яростно завращал глазами, будто сам превратился в волка.
– Черт возьми, Маркус! – негодовал он. – Не верю своим ушам! Сколько раз мы уже ставили эту пьесу? Пять? Десять?
– Да целую сотню, – простонал драматург.
– Тогда я тем более не пойму, почему ты такой рассеянный. У тебя во всей пьесе меньше всего слов! И вообще, что с тобой происходит в последнее время? Вечно ты какой-то вялый, тоскливый, на репетиции опаздываешь…
– Мне пришлось в спешке добывать необходимые костюмы и реквизит, – ответил Маркус тихим голосом. – И по ночам я еще перевожу «Тита Андроника» и этот вычурный «Напрасный труд любви». Вы хоть представляете, насколько это сложно – подобрать нужные рифмы?
– Нет, не представляю. Зато я знаю вот что: никто из вас так и не понял, что эта чертова пьеса важнее всех, что мы играли до сих пор! – Сэр Малькольм строго посмотрел на артистов. – Дьявол, если мы провалимся, то зимовать будем в каком-нибудь сарае среди телят и ослов! Это вы понимаете?
Артисты робко зашептались, после чего репетиция продолжилась. При этом режиссер то и дело прерывался, чтобы внести правки, или театрально закатывал глаза, когда кто-нибудь запинался.
Барбара глубоко вздохнула и полностью сосредоточилась на своей следующей реплике. Они играли «Петера Сквенца», комедию некоего Андреаса Грифиуса. Барбара даже прочесть толком не успела эту короткую пьесу. По сюжету, несколько простодушных ремесленников собираются устроить представление перед королем и его свитой, и затея их проваливается самым дурацким образом. Барбаре досталась роль принцессы Виоландры и сводилась лишь к тому, чтобы хлопать ресницами, блистать красотой и время от времени выдавать что-нибудь высокопарное. Сэр Малькольм играл главную роль: учителя Петера Сквенца. Барбара в изумлении наблюдала, как он без видимых усилий превращался в глупого шута. Все у него получалось совершенно легко и естественно. Казалось, он действительно мог войти в любой образ, какой ему заблагорассудится. Вот и теперь режиссер раболепно поклонился перед королевским балконом и прошепелявил, как старый беззубый крестьянин:
– Ва-ва-ваше высосочество, с-слишком много п-при вашем д-дворе ду-ду-р-р-аков!
Чем больше Барбара думала о предстоящем выступлении в замке Гейерсвёрт, тем сильнее у нее съеживалось нутро. Малькольм обещал ей роскошное платье, которое за ночь еще следовало немного перешить. Старое перед самым приездом в Бамберг утонуло в реке, когда перевернулась повозка. Сейчас Барбара была в простом сером платье с грязным корсажем. У нее дрожали колени, и чувствовала она себя никакой не принцессой, а скорее служанкой, забывшей свое место.
«И зачем я только ввязалась в этот балаган?» – подумала девушка.
Но потом ей вспомнился Матео. Ведь он томился в камере неподалеку отсюда. Сэр Малькольм ясно дал ей понять, что Матео сам попросил бы ее сыграть эту роль – только ради того, чтобы артисты не лишились теплого и безопасного крова.
– Спокойствие, спокойствие, Pax vobis! Стыдиться нечего! Стойте же, стойте! – восклицал сэр Малькольм в роли Петера Сквенца.
Между тем один из артистов в жалком костюме льва ползал по сцене на четвереньках. Оставалось только надеяться, что епископ не обделен чувством юмора.
– Прочь отсюда, мастер лев! – крикнул сэр Малькольм, закрыв глаза ладонью. – Прочь…
В это мгновение со стороны окон донесся грохот и звон. Барбара оглянулась и заметила, как за выпуклым стеклом мелькнула размытая тень.
– Дьявол, это прихвостни Жискара! – закричал сэр Малькольм. – Черт бы их побрал!
С необычайным проворством он спрыгнул со сцены, подскочил широкими, неуклюжими шагами к окну и распахнул его.
– Сволочи! – прокричал режиссер и погрозил кулаком. – Ха, это вам не поможет, Жискар! Мы все равно лучше!
Барбара подбежала к окну и увидела во дворе опрокинутую лестницу. Рядом какой-то человек поднялся на ноги, потер ушибленные руки и бросился наутек. В самом углу Барбара заметила наконец Жискара. Французский режиссер насмешливо покривился.
– Хо-хо, «Петер Сквенц», значит! Mon dieu, до чего пошлая и плоская пьеса! – выкрикнул он тонким голоском. – Епископ определенно даст вам приют. В свинарнике! Ха-ха, именно этого и заслуживает ваша бездарная комедия!
– Еще посмотрим, Жискар! Готовьтесь к холодной, чертовски холодной зиме! Тогда у вас будет уйма времени, чтобы сочинить хоть одну собственную пьесу, вор и неудачник!
Малькольм закрыл окно и медленно выдохнул, словно пытался собраться.
– Думаете, они теперь тоже начнут репетировать «Петера Сквенца»? – встревоженно спросил Маркус. – Если Жискар первым выступит перед епископом, нам придется несладко.
Малькольм отмахнулся. Его злость и волнение словно улетучились.
– Вздор, они репетируют скучного «Папиниана». Этой слезливой дрянью сейчас никого не прельстишь.
– «Папиниана»? – Маркус недоуменно взглянул на режиссера: – Откуда вы знаете?
Тот осклабился, как крокодил.
– Ну, не только Жискар может шпионить. Я тоже. С тем лишь отличием, что остаюсь при этом незамеченным. – Он невинно пожал плечами: – Это, между прочим, была моя идея, чтобы Жискар поставил «Папиниана».
Теперь и Барбара окончательно растерялась.
– Ваша идея? Но как…
Малькольм прижал палец к губам и заговорщически ей подмигнул:
– Тсс. Неизвестно, может, нас снова подслушивают, – прошептал он, осторожно посмотрел в окно и только потом продолжил с улыбкой: – Я дал гульден одному смышленому парню из охраны епископа, чтобы тот по секрету сказал Жискару, будто «Папиниан» – любимая пьеса его превосходительства.
– А на самом деле нет? – спросила Барбара.
