Паспорт предателя - Алан Хинд
— Правильны ли эти данные, герр Себольд?
Себольд обернулся к человеку, который привел его с пристани.
— Так вот что у вас называется простой формальностью!— воскликнул он гневно.
— Берегитесь, герр Себольд,— сказал человек за столом. — Вы находитесь в Третьей империи. Вы обязаны оказывать почтение фюреру.
— Я американский гражданин, — резко ответил Себольд, — и не собираюсь выдавать секреты моей второй родины, которые могу быть использованы против нее.
— Я прошу только подтвердить эти цифры.
— Отказываюсь, — ответил Себольд. — А теперь могу идти?
Человек за столом поднял голову.
— Хорошо, — сказал он, — можете идти. Но вы еще вспомните об этом несчастном инциденте.
Себольд знал, что квартира, где жила его семья в Мюльтейм-на-Руре, невелика. Поэтому он остановился в отеле Хандельсхоф, а затем отправился повидаться с родными. Он не был в Германии уже пятнадцать лет. Все вокруг выглядело точь в точь, как в дни его детства, и в то же время нечто неопределенное, но явственно ощутимое меняло облик этого уютного маленького приречного городка. «Переменились люди», говорил себе приезжий, приближаясь к родному дому. Некоторые вели себя вызывающе, другие казались испуганными.
Встреча с родными прошла тепло и радостно. Но когда он упомянул об инциденте на гамбургской пристани, в комнате воцарилось молчание.
— Как, ты отказался дать гестапо сведения?! — спросил, наконец, один из братьев.
— Разумеется.
— Ну, дело плохо. Ты на всех нас накличешь беду. С гестапо шутки плохи.
Братья Себольда, работавшие на военных заводах, объяснили, что Третья империя готовится обороняться против агрессии США. Рузвельт, сообщили они, замышляет завоевать Германию с тех самых пор, как занял свой пост в 1932 году. Себольд спросил, откуда это известно. «Фюрер сказал»,— ответила сестра тоном, не допускающим возражений.
Родные Себольда не были, нацистами; но и они были заражены микробом нацизма, и когда Себольд попытался вправить им мозги и подверг сомнению лживые россказни геббельсовских пропагандистов, — молодые Себольды только смутились и были даже рассержены.
В первую же ночь, вернувшись в отель Хандельсхоф, усталый от переживаний, Себольд заметил, что кто-то шарил в его багаже. Но все осталось на месте. Видимо, какое-то учреждение Третьей империи — гестапо, по всей вероятности,— выполняло еще кое-какие «мелкие формальности». Себольд прилег, охваченный яростью. Хотелось сложить вещи и с ближайшим пароходом вернуться в Соединенные Штаты. Но Себольд, будучи человеком, склонным скорее повиноваться рассудку, чем чувствам, вскоре овладел собой и вернулся к первоначальному намерению — пробыть в Германии по крайней мере два месяца.
Германия опротивела ему еще после первой мировой войны, когда он был ранен в бою на Сомме. Себольд эмигрировал в Америку; там работал механиком — специальность эту он изучил еще в Германии; вскоре Себольд женился на американке и стал чертежником, что обеспечило хороший заработок.
Он изъездил всю страну вдоль и поперек. Узнал Чикаго — шумный город-гигант в центре Северной Америки; узнал Сан-Франциско — самый своеобразный город Штатов; он путешествовал по хлопковым плантациям Юга, по обширным пшеничным нивам Канзаса; он видел и мрачную, тесную Новую Англию и этот изумительный Юго-запад, где за короткий срок, благодаря черному золоту, изливавшемуся из недр земных, возникли сказочные богатства. Все, что он видел и слышал, накладывало глубокий отпечаток на его ум и душу. До сих пор, — говорил он себе в одиночестве своей комнаты в отеле Мюльгейм-на-Руре, — он сам не знал, насколько стал американцем телом и душой.
Несколько дней Себольд бродил по родному городу. Изредка он встречал людей, которых знал еще в детстве. Повсюду он видел то, что впервые бросилось ему в глаза в доме матери, — хороших людей, в различной степени поддавшихся нацистской заразе. Были и другие. — и таких оказалось огромное большинство, — которые сами стали носителями этой заразы. Себольд стыдился, что родился в стране, где большинство народа оставалось на столь низком интеллектуальном и моральном уровне, что способно поверить и соблазниться напыщенными разглагольствованиями крикливого человека с усиками.
Мать Себольда, видимо, почувствовала растущее отчуждение между своим сыном, ставшим американским гражданином, и тремя остальными детьми. Она пыталась заполнить эту все расширяющуюся пропасть материнской нежностью, но ее усилия были тщетны. Себольд был глубоко привязан к братьям и сестре. Но его огорчало, что «новый порядок» так сузил их кругозор, который и без того был не слишком широк.
В конце июня Себольд получил письмо, отправленное из Берлина на адрес отеля Хандельсхоф. Оно было написано по-английски. Некий Гасснер, — имя, встретившееся Себольду впервые, — писал:
«Дорогой друг!
Я хотел бы повидаться с вами 8 июля в отеле Дуисбургерхоф в Берлине в 12 часов дня. Хотелось бы вновь вспомянуть старые времена. Ваш адрес я узнал о нашего общего друга. Если вы желаете себе добра, то во что бы то ни стало явитесь на свидание. Я узнаю вас».
8 июля в 12 часов дня Себольд сидел в вестибюле отеля Дуисбургерхоф. Как только часы пробили двенадцать, подошел Гасснер. Это был полный, смуглый человек средних лет. В плохо сидевшем на нем черном костюме он выглядел так, словно был факельщиком и только что вернулся с похорон, которые доставили ему огромное удовольствие. Он с силой потряс руку Себольду.
— Я вижу, вы получили мое письмо, герр Себольд? — сказал он с улыбкой.
Подобно гестаповцу в будке на гамбургской пристани, Гасснер говорил по-английски, как человек, который пробыл некоторое время в США. Он взял Себольда под руку и повел в ресторан к столику в стороне от всех.
— Ну, как дела в Америке? — спросил Гасснер. И, не дожидаясь ответа, продолжал: — У Америки большие возможности. Мы собираемся использовать ее огромные естественные ресурсы.
Себольд недоуменно поднял брови.
— Третья империя будет действовать только в порядке самообороны, когда нападет на Соединенные Штаты, — сказал Гасснер. — У нас нет выбора. Мы вынуждены сокрушить Америку, прежде чем она сокрушит нас.
— Я не слыхал о подобных планах Соединенных Штатов, — возразил Себольд.
Гасснер улыбнулся.
— Разумеется, нет! Рузвельт умен и хитер. Страна не знает, что он делает. Но если бы я мог показать вам меморандумы нашего
