Анникка - Наташа Ридаль
– Я прочту свои стихи, Вера сыграет на рояле, – Юлия Сергеевна загибала тонкие пальцы, сидя на диване в гостиной в окружении хозяев и постояльцев пансионата. – Обязательно нужно, чтобы кто-нибудь спел. Есть добровольцы?
Она обвела собравшихся требовательным взором. Оскар Оржельский закинул ногу на ногу и проронил, покачивая начищенным до блеска ботинком:
– Держу пари, Ада Михайловна поет как ангел.
– Чудесно! – воскликнула Юлия Сергеевна, даже не дав Аде ответить.
Кончик короткого носа поэтессы при разговоре забавно подрагивал. Ей было далеко за сорок, но она молодилась и имела невероятно тонкую талию. Узкая кость, фыркала Лена. Полька недолюбливала соседку за ее странности. Казалось, Юлия Сергеевна живет в мире своих фантазий и слышит только себя. Ванда Федоровна считала, что таковы все творческие натуры.
– Ее стихи недурны, но, по-моему, она подражает Ахматовой, – как-то по секрету сообщил Аде Владимир Федорович.
В гостиной большого чижовского дома было просторно и светло. В голландской печи потрескивал огонь, его блики играли на стеклах горки из эбенового дерева, где хранилась коллекция архангельского фарфора. Вера Ивановна подошла к роялю, задумчиво коснулась клавиш и сказала, ни к кому конкретно не обращаясь:
– Денис Осипович тоже мог бы спеть.
– В самом деле! – оживилась Маруся, поворачиваясь к Додо. – Прошлым летом я слышала, как вы пели в лесу. Отчего вы никогда не поете для нас?
Додо смутился:
– Боюсь, если бы господин Булахов5 мог услышать, как я распеваю его романсы, он бы этого не перенес и умер во второй раз.
– Решено, – заявила Юлия Сергеевна, – завтра же устроим репетицию. Верочка, подберите ноты. Дату концерта назначим на конец февраля.
Ада украдкой посмотрела на Брискина и успела заметить, как тот отводит взгляд. С тех пор как она поселилась в пансионате Орешниковой, они говорили всего два или три раза. Додо вообще был немногословен и избегал общества. Лена считала, что этот закоренелый холостяк никогда не посмотрит ни на одну женщину, но Ада иной раз ощущала на себе его взгляды, и от этого ей почему-то хотелось улыбаться.
Мужчины, бывавшие на «Вилле Рено», обычно заглядывались на Лену и Марусю. Про Веру Ивановну тоже можно было сказать, что она хороша собой, но ее красота, холодная, как у античных статуй, скорее отталкивала, нежели притягивала. Только Владимир Федорович всегда бессознательно подбирался в ее присутствии, ловил каждое слово, каждый снисходительный наклон головы. Ада знала от Лены, что супруги уже полгода спят в отдельных спальнях.
На следующий день концертная программа была окончательно составлена. Аде досталась «Вечерняя серенада» Шуберта и партия Сильвы из оперетты Кальмана «Королева чардаша», которую ей предстояло исполнить в дуэте с Эдвином-Додо. Последний всё же согласился спеть один из романсов Булахова. Вера Ивановна вызвалась играть ноктюрн Шопена, и разумеется, соседка-поэтесса собиралась декламировать свои стихи.
Обсуждение проходило во флигеле вокруг старого пианино. Вера Ивановна принесла ноты. Играла она самозабвенно, с чувством, щеки ее разрумянились, особенно после комплимента Додо.
Когда Юлия Сергеевна, утолив жажду бурной деятельности, наконец ушла, Ада заметила вслух:
– Как странно, что здесь, на даче, обнаружились ноты «Сильвы». Помню, я приезжала в Петроград повидать подругу и попала на премьеру в театре «Зимний Буфф». Название оперетты изменили: из-за войны с Австро-Венгрией ничто не должно было указывать на ее венгерское происхождение. Но прекрасная музыка завоевала сердца по обе стороны фронта.
– Я знала, что Денис Осипович тоже смотрел «Сильву» в Панаевском театре6. Он как-то обмолвился, а я запомнила, – сказала Вера Ивановна. – Знала я и то, что к нему идеально подойдет партия Эдвина.
– Откуда вы могли это знать? – искренне удивился Додо. – Я сам никогда об этом не думал.
Вера Ивановна ответила после небольшой заминки, которая не укрылась от Ады:
– У меня музыкальный слух, и ваш голос я хорошо изучила.
Со второго этажа спустилась Лена и тут же со свойственной ей бесцеремонностью вмешалась в разговор:
– Признавайтесь, Додо, до революции вы были звездой кафешантана7?
Его явно оскорбило подобное предположение.
– Вообще-то я был фотографом.
– Панна Лена, конечно же, не слыхала о фотоателье «Гринберг и Брискин», – язвительно заметила Вера Ивановна.
Ада вскинула голову:
– Фотоателье на Пантелеймоновской, у Летнего сада?
– Верно, – кивнул Додо. – Его открыл Давид Маркович Гринберг в конце восьмидесятых. Я начинал как его помощник, потом стал совладельцем.
– Из грязи да в князи, – не удержалась Лена.
Проигнорировав ее насмешку, Додо продолжал:
– Почему-то мне кажется, Ада Михайловна, что ателье Гринберга знакомо вам не понаслышке.
– Так и есть. Однажды по чистой случайности мы с подругами оказались неподалеку, увидели вывеску и решили сфотографироваться. А на другой день пришло известие о ранении отца, и я уехала в Гатчину. Свою карточку я, увы, не получила.
Лена с любопытством воззрилась на подругу:
– Так значит, вы уже встречались с Додо? Сколько – четыре года назад? И ты его совсем не помнишь?
– Нет, – Ада покачала головой, не смея смотреть на того, чей взгляд обволакивал ее до мурашек. – Должна признаться, что из-за переживаний за жизнь папы я и думать забыла о том визите в фотоателье.
Это была чистая правда, и сейчас, как ни старалась, она не могла припомнить деталей. Недели у постели отца заслонили собой последние дни учебы. Отчисление с курсов и спешный отъезд из Петрограда почти стерлись из памяти, растворились в эфире притупившейся боли.
Лена переменила тему:
– Оскар пригласил Марысю на танцы сегодня вечером. Душка, поехали тоже? Развеемся. В Келломяках зимой такая скука.
– Почему бы и нет, – улыбнулась Ада, хотя дачная жизнь не казалась ей скучной.
Ей нравились ежедневные занятия с девочками, прогулки вдоль моря по расчищенной от снега дорожке и особенно вечерние посиделки в гостиной большого дома. Когда все собирались, Владимир Федорович читал вслух рассказы Конан Дойля, а старики Шпергазе играли в домино.
– У вас одно веселье на уме, – сердито заметила Вера Ивановна, удаляясь в свою комнату.
Додо нахмурился, но ничего не сказал.
Оскар нанял у соседа лошадь и легкие сани с небольшим кузовом, в которые поляк и три его спутницы поместились не без труда. Домашних предупредили, чтобы их не ждали к ужину.
Маруся с трудом упросила мать отпустить ее, клятвенно пообещав слушаться Аду Михайловну и
