Бедная Лиза (СИ) - Анонимyс
Здесь, в чулане, где скрывался сейчас Декоратор, была временная кладовка живописцев-студиозусов, приходящих в Лувр, чтобы копировать работы великих мастеров. Здесь они оставляли свои холсты и мольберты, чтобы не таскать их туда и сюда каждый день и не подвергаться всякий раз досмотру охранника на входе, злого, как цепной пес и с выражением лица тоже псиным – клыкастым и неприветливым, будто бульдога увеличили в несколько раз, одели в униформу и поставили на задние лапы, чтобы рычал на всех входящих, а еще более – на выходящих. Выходящие были опаснее входящих, они могли похитить бесценные шедевры величайшего из европейских музеев, на них следовало рычать громче и яростнее.
Этот адский пес-охранник был единственным существом, которого опасался Декоратор. Но дрожал он не от этого. Он вообще дрожал не от страха, да и что могло напугать подлинного мастера? Он дрожал от восторга, от воодушевления, от сладостного предчувствия. Еще немного – и он, наконец, соединится с величайшим шедевром, с несравненной Лизой ди Антонио Мария ди Нольдо Герардини. Впрочем, нет, при чем тут Герардини? Да, у картины, ради которой он выдержал целую ночь в темном чулане, был прототип, натурщица, жена богатого купца, некоего Франческо дель Джокондо, но ведь модель – это лишь намек, направление мысли, самый общий абрис. Если предмет того заслуживает, художник вбирает в один портрет образы многих знакомых ему женщин, а иногда даже и мужчин. Портрет – это не фигура реального человека, это идеальное отражение того, каким должна была бы быть натурщица, в данном случае – воплощение изящества и загадка вечной женственности.
Ее создатель, непревзойденный Леонардо да Винчи, столько вложил в этот образ душевных сил, что Джоконда, кажется, перестала быть просто картиной. Она обрела собственную самость, она, возможно, оживает по ночам, выходит из рамы и бродит по залам Лувра, кивая знакомым портретам и изваяниям.
За дверью чулана послышались чьи-то голоса, и господин Декоратор навострил уши.
– Нет, эта Мона Лиза в самом деле кое-чего стоит, – гудел чей-то густой и вальяжный бас, кажется, это был технический директор музея, мсье Пике. – Больше того, некоторые считают, что она у нас – самый дорогой экспонат. Говорят, ее цена на рынке – почти десять миллионов франков.
– Тогда понятно, почему она так нравится американцам, – подхихикнул чей-то высокий тенор, которого Декоратор распознать не смог. – Странно, что они до сих пор ее не украли… Ха-ха, я, разумеется, шучу!
– Господин директор сказал, что украсть «Джоконду» так же невозможно, как колокола на Нотр-Дам-де-Пари… – собеседники явно не стояли на месте, они удалялись, так что последнюю фразу затаившийся в чулане Декоратор расслышал уже с трудом.
По лицу его зазмеилась язвительная улыбка. Невозможно украсть Джоконду? Разумеется, на это неспособен рядовой жулик, но к Декоратору это не относится. У этой картины нет от него тайн, и она не будет сопротивляться… нет, напротив, Мона Лиза примет его как избавителя.
Декоратор чиркнул спичкой, трепещущий огонек осветил циферблат наручных часов. Двадцать минут восьмого. Он втайне от всех залез в этот чулан еще вчера вечером, он провел здесь томительную бессонную ночь – и все для того, чтобы лишний раз не попасться на глаза охране или работникам музея. Сегодня был понедельник, музей закрыт для посетителей. Как будто бы не самое удобное время для исполнения его плана: народу немного, и каждый – как на ладони. Однако тут имелась одна важная деталь: в выходной все расслаблены – и охрана, и музейщики, никто ни на кого не смотрит и ни за кем не следит.
Кроме того, у него есть тайное оружие, а именно – плащ-невидимка. Декоратор на ощупь вытащил из-под пиджака и надел на себя большую белую рабочую блузу а, точнее сказать, халат. Вот теперь он неотличим от служащего музея, и никто не то, что распознать его не сможет, но даже и глядеть на него не станет. А ему только этого и нужно.
Он сделал глубокий вдох и взялся за ручку чулана, сердце его бешено скакало, словно было не сердцем, а колесницей, запряженной четверкой арабских скакунов. Настал, наконец, миг, ради которого он явился сюда, презрев все опасности. Когда Мона Лиза окажется у него в руках, он поднимется в запредельные выси, он взглянет на землю с высоты птичьего полета, его гений обретет окончательную завершенность, его мастерство станет недосягаемым…
Декоратор решительно толкнул двери, вышел наружу и оказался в салоне Карре. Вверх вздымались высокие своды, уходя в сияющий золотом потолок с богатой лепниной; когда в зал заходили посетители, они казались лилипутами, прихотью судьбы занесенными сюда из далеких маленьких земель, описанных еще Джонатаном Свифтом. Салон Карре, внушительный, как и все почти залы Лувра, сейчас казался небольшим из-за висящих на стенах шедевров, которые теснили друг друга и норовили вырваться из тесных рам и поглотить окружающее пространство, вобрать его в себя вместе с сияющим золотым потолком и глянцево-желтым полом.
«Джоконда», к которой устремлено было его сердце, соседствовала с подлинными мастерами живописного искусства: Тициан, Рафаэль, Корреджо, Джорджоне, Веронезе, Тинторетто. И еще, вдобавок к итальянским гениям, три великих иностранца – Рубенс, Рембрандт, Веласкес. Что ж, такая компания никого не оскорбит, и даже более того – любому сделает честь. Однако подлинной жемчужиной салона Карре, безусловно, была Мона Лиза дель Джоконда, чья загадочная улыбка способна была зачаровать даже самого Создателя.
На краткий миг Декоратор замер перед Джокондой, размышляя, как лучше поступить прямо сейчас. Сам портрет весит немного, не более восьми килограммов. То есть, конечно, для картины такого размера это много, но только потому, что написана она не на холсте, а на деревянных досках – этот материал нередко выбирали для своих шедевров мастера Возрождения. На стене ее удерживают лишь четыре крепких крючка: приподнял – и снял. Однако была тут и небольшая загвоздка. Для защиты от вандалов за несколько месяцев до того картину укрепили деревянной скобой и поместили в защитный стеклянный футляр. Теперь она весила несколько больше тридцати килограммов – нести такое одному не слишком-то удобно. Но если снять скобу, футляр и раму, останутся как раз указанные выше 8 килограммов – такой вес осилит и ребенок. Конечно, освобождать картину от всего лишнего прямо в зале рискованно, сюда в любой момент может кто-то зайти. Он отнесет ее на черную лестницу, и там сделает все необходимое.
Декоратор споро взялся за дело, и спустя полминуты картина уже стояла на полу. Теперь оставалась самая малость – вынести ее сначала из зала, а затем – и за пределы музея. Однако эта малость и была главной трудностью всего предприятия. И действительно, как прикажете ее нести? Делать это в открытую опасно: первый же попавшийся навстречу работник музея увидит «Джоконду» и поинтересуется, куда это волокут шедевр. Если бы это был обычный холст, можно было бы свернуть его, спрятать, и идти восвояси. Увы, это не холст, это доски, и доски немаленькие – габариты «Джоконды» составляют 77 на 53 сантиметра, толщина досок – почти четыре сантиметра. Если бы Леонардо знал, с какими трудностями столкнутся ценители его творчества, он непременно написал бы Мону Лизу на простом холсте.
Впрочем, что толку бесплодно печалиться об ушедшем, если жизнь требует искать выход прямо сейчас. И выход был найден, и был он простым и гениальным одновременно. Он демонтирует стеклянный футляр, снимет раму, а затем закутает картину своей большой белой блузой и в таком виде вынесет ее вон, так, что никто ничего даже не заподозрит.
Господин Декоратор быстро оглянулся по сторонам. Вокруг по-прежнему никого. Если Бог на его стороне – а он, конечно, на его стороне – он спустится по лестнице на первый этаж и никого не встретит. Совсем никого. Затем он выйдет на улицу, направится к главному входу и…
Издалека послышались чьи-то гулкие шаги. Кажется, кто-то направлялся в его сторону со стороны рю де Риволи.
