Хавьер Аррибас - Круги Данте

Тело Бирбанте упало в лужу крови, а победитель с окровавленным оружием в правой руке и с глубокой раной в левой быстро пошел в сторону Данте. Данте решил, что к нему приближается смерть. Но молодой человек заговорил, его голос, хриплый и задыхающийся, чеканил слова в лицо Данте.

― Слушай, поэт! И хорошенько слушай, потому что я не буду повторять. Моя задача доставить тебя во Флоренцию. С Божьей помощью я это сделаю. Мне все равно, доставлю я тебя живым или мертвым, я готов на все.

Данте понял, что теперь именно от этого человека зависит его дальнейшая судьба.

Глава 8

После этого ужасного происшествия они продолжили путь в том же направлении. Началась вторая, совсем непохожая на первую, часть путешествия: теперь вокруг были горы ― последнее препятствие на пути во Флоренцию.

Останки неудачливого Бирбанте остались лежать позади, закопанные под деревом в лесу. Это была импровизированная могила глубиной в три фута. Теперь всем управлял Микелоццо. Он сквозь зубы пробормотал «Отче наш» на своеобразной латыни, на которой говорили простолюдины, и выцарапал грубый крест на коре дерева, под которым теперь должен был отдыхать его приятель ― вечно или пока животные ночью в поисках падали не откопают его. Лицо Микелоццо было серьезным, но на нем не было даже следа слез или сожаления. Это был человек, привыкший не обращать внимания на жизнь и смерть, всегда ступавший по тонкой линии, которая их разделяла, понимавший, что никто, даже молодой и могущественный, не сможет избежать смерти. Он не был зол на своего господина ― убийцу его друга, потому что жизнь ― это продолжительная борьба и боль поражения может сочетаться с уважением к победителю. Данте почти понял Микелоццо, его судьбу, отмеченную фатальной комбинацией небесных светил с доминированием Сатурна, который приговаривает людей к бесславному существованию, к служению, к прозябанию в нищете, к отсутствию счастья, к грусти и отверженности. Такое положение звезд определяло участь крестьян, используемых как приманка в чужой борьбе; среди благородных людей даже бытовала поговорка: «Крестьянин словно ореховое дерево: чем сильнее его трясешь, тем больше орехов он тебе даст». Имей Микелоццо другое происхождение, он смог бы стать верным вассалом.

В натуре Бирбанте трудно было подозревать что-то, кроме дурных намерений. Имей он благородное происхождение, не слишком бы отличался от тех, кто с помощью насилия получил положение во Флоренции. Он был похож на жестокого врага Данте Корсо Донати, храброго кабальеро, всегда готового к сражению и спору. А вот предводителя похитителей, человека, пролившего свою и чужую кровь ради своей миссии, Данте пока не мог понять. Это был суровый и упрямый человек, никто не мог возражать ему, угрожать, управлять им, даже пустив кровь из левой руки. Данте видел, что молодому человеку больно, радости в его глазах не было. Он не добыл себе славы этим человеческим трофеем, добытым в кровавой битве, которые стали частыми на итальянской земле. Война и ненависть были здесь не в новинку: во всех городах существовали армии, разные партии враждовали. Молодой кабальеро, похоже, питал отвращение ко всяким традициям, люди вроде него были необходимы для подавления опасного духа страны. И, хотя Данте был пленником юноши, он думал о нем с уважением; поэта подкупало его горячее желание довести дело до конца, даже если бы пришлось перерезать горло поэту или себе самому. В последнем Данте не сомневался.

Глава 9

Примерно через неделю после бегства из Вероны группа подошла к горам. Узнавая окрестности Мугелло, огромную перекопанную долину вдоль реки Сиеве,[14] Данте яснее, чем прежде, понимал, что ждет его во Флоренции. Пройдя по этому зеленому ковру, покрытому речками, виноградниками и оливковыми деревьями, они вошли в каштановые леса ― это был последний этап путешествия до горы Сенарио. Не было странника, который, вступая в эти места, остался бы равнодушным к торжественности пейзажа. За их спинами остался Мугелло. Они шли вперед, им оставалось не более двенадцати миль. Впереди маячило темное пятно, в котором угадывались городские стены и высокие башни ― гордая Флоренция.

Хотя путь был еще неблизким, кабальеро дал последние указания вознице. После этого он галопом понесся вниз по холму. Чувствовалось, что развязка близка. На полпути всадник остановился, повернулся к ним и раненой рукой сделал жест, торопя их следовать за собой.

День выдался тяжелый, Данте был измучен дорогой. Места, когда-то такие знакомые и приятные для Данте, казались теперь чужими. Он словно открывал их заново, потому что смотрел на все другими глазами: ему до сих пор не доводилось оказываться в подобной ситуации. Группа миновала густые леса до того, как одеяло сумерек накрыло их, пряча от глаз блестящую панораму Флоренции. Не задерживаясь, они дошли до нужной тропы, которая должна была довести их до соседнего города Фьезоле.

Но до конца они по ней не пошли. Через некоторое время группа свернула на одну из многочисленных мелких тропинок и стала искать убежище между высоких сосен, у основания странного камня, монолита, древнего свидетеля этрусков, живших здесь в прошлом. Прекрасное место встречи!

И встреча не замедлила состояться. Неожиданно ночью среди сосен появились всадники. Шум сбил Данте с толку, он не мог различить ничего, кроме неясных силуэтов. Потом пространство вокруг поэта потемнело: кто-то не слишком уважительным жестом ― возможно, это был Микелоццо ― быстро нахлобучил капюшон ему на голову. Почти в тот же миг его подняли за руки и посадили на лошадь позади нового охранника. От скачки у поэта закружилась голова, и он прижался к своему сопровождающему.

Таким образом, через девять дней после похищения из Вероны, оставив позади сто шестьдесят миль, Данте Алигьери вернулся на родину. Это не было возвращение, которого он страстно и горячо желал. Его пленение ясно показывало, что поэта не ждали слава и лавровый венок, желанная церемония в прекрасном соборе Сан Джованни. Но, к его удивлению, возвращение, похоже, не должно было означать триумф его жестоких врагов в городе, ожидающем увидеть, как покатится голова одного из самых мятежных и выдающихся людей. Теперешнее возвращение Данте в родной город мало отличалось от похищения из другого города, служившего ему убежищем: ночью, тайком, проходя мимо дверей спящих горожан со скрытностью контрабандистов.

II

…quod si per nullam talem Florentia introitur, nunquam Florentiam introibo. Quidni? Nonne solis astrorumque specula ubique conspiciam? Nonne dulcissimas veritates potero speculari ubique suo celo, ni prius inglorium ymo ignominiosum populo Florentineque civiatati reddam? Quippe пес panis deficiet.

…если не по почетной дороге войду во Флоренцию, то никогда не войди во Флоренцию. А что с того? Возможно, я не смогу видеть свет солнца и звезд там, где хотел бы? Или, возможно, не смогу исследовать сладчайшую правду жизни на родине без того, чтобы прежде не возвратиться униженным к народу Флоренции? Несомненно, я не буду умирать с голоду.

Глава 10

Данте зажмурился от яркого света. С момента тайного вступления во Флоренцию события стали развиваться с необыкновенной быстротой. Высокие темные и грязные лестницы свидетельствовали о том, что они находятся в каком-то здании. Возможно, они были в тюрьме; это было бы унизительным пристанищем для того, кто только что вернулся на родину. Капюшон с его головы грубо сдернули, и теперь поэт старался освоиться с обстановкой. Ему казалось, что большое помещение освещается в центре масляными лампами. Данте вошел внутрь освещенного круга. Прямо перед собой поэт смог различить человека, сидящего за широким и крепким столом. Данте пришлось покопаться в памяти, чтобы узнать этого человека. Поэт стоял перед наместником короля Роберта во Флоренции, который в этом городе исполнял функции властителя и осуществлял установленную договором защиту города королем Неаполя.

Граф Гвидо Симон де Баттифолле молча смотрел на поэта, потом дружелюбным жестом пригласил его подойти ближе. Его большое тяжелое тело было наполовину скрыто столом. В свете свечей его лицо, угловатое, с длинным и острым носом, было прекрасной сценой для игры бесчисленных теней. Физически он мало изменился за прошедшие пять лет, с тех пор как предоставил Данте убежище в своем замке Поппи. То были годы, когда император Генрих VII стремился завоевать полуостров. Однако политическое преображение Баттифолле было радикальным и глубоким. Теперь было трудно поверить, что когда-то он являлся верным сторонником несчастного императора, который заставлял дрожать черных гвельфов Тосканы и самого неаполитанского суверена. С тех времен Данте сохранил воспоминания, окрашенные горечью обмана, о письмах, написанных им от имени Герардески, жены Гвидо, прозванной «небесной графиней Тосканы», ― письмах императрице Маргарите Брабантской. Тогда Данте исполнял сложные обязанности секретаря, и этот самый Баттифолле даже помыслить не мог, что судьба заставит его вершить судьбы Флоренции. Граф нарушил напряженное молчание.