Вениамин Кожаринов - Завещание барона Врангеля
— Не слишком ли много, Иван Иванович, совпадений в разных доносах? — Николай продолжал гнуть свою линию. Император заранее решил поручить дело есаула Дибичу, хотя само собой напрашивалось, что сподручнее было бы заняться им ведомству Бенкендорфа. Тут у Николая были свои мотивы… При всем уважении к шефу жандармов император помнил, что тот служил в юности флигель-адъютантом Павла I. Но молодого прапорщика опекал не столько Павел, сколько его властолюбивая супруга Мария Федоровна. Николай был неплохим психологом и понимал, что ранние привязанности очень крепки. Попечительство ныне вдовствующей императрицы вряд ли забыто Бенкендорфом, а посему Николай опасался, что от него подробности есаулова дела дойдут до матери. Против этого у императора были весьма веские основания.
Дибич продолжал молчать. В конце концов, это была личная проблема Николая. Между тем император вышагивал по кабинету, посматривая то на Дибича, то на портрет покойного брата на стене.
— Видишь ли, Иван Иванович… — Николай кашлянул в кулак. Грешным делом я начал сомневаться в свидетельстве Виллие и Стофрегена. О прочих медиках уж и не говорю! Тело Саши прибыло в Петербург в таком виде… а тут еще этот фельдъегерь… Николай имел в виду лейтенанта Маскова. В подметных листовках, имевших хождение в солдатских казармах, утверждалось, что в Петербург из Таганрога доставили тело не Александра, а названного фельдъегеря, умершего трагической смертью в Крыму в начале ноября 1825 года.
— Может быть, это не более чем домыслы, но не кажется ли тебе странным, Иван Иванович, что есаул столь уверен в своих показаниях? — Николай продолжал искать у Дибича поддержки, и молчание генерала начинало его раздражать. — Подробностей он не сообщает, но обещает открыть их при личной встрече. Кстати, что это за странная фамилия: Анцимирисов? Впрочем, в этом ли суть! Я хотел просить тебя, Иван Иванович, и просить приватно… да, именно так! — подчеркнул Николай, — чтобы ты нашел мне честного офицера, коему я мог бы довериться, как самому себе.
Император тотчас сел за стол, достал перо, бумагу и приготовился написать соответствующее распоряжение, но в следующий миг передумал:
— Нет, никаких следов в архивах! А главное — от подозрений не освобождается никто, включая и нас с тобой, генерал!
Решительный по характеру, как и сам император, Дибич тотчас стал перебирать в уме подходящих офицеров. Как истый пруссак и ревнитель расовой чистоты — в свое время он женился на племяннице Барклая де Толли, — Дибич предпочел бы вверить императорскую честь немцу. Однако таковых в известном ему списке предполагаемых кандидатов не нашлось. Острый ум вынес на поверхность мышления одно имя… Правда, в свое время этот полковник был дружен с вождем русских масонов Новиковым. Последний запятнал себя, в частности, тем, что в разгар войны лечил в своей усадьбе, под Бронницами, раненых французов. Впрочем, сам воображаемый визави показал себя в тот период отменно. Он рассекретил одного из самых важных агентов Бонапарта в Москве! Покойный император лично вручил ему Владимира…
Так и не дождавшись ответа на свою просьбу, Николай решил покончить с этим вопросом:
— Вижу, генерал, ты всерьез озаботился моим предложением. А посему даю тебе сутки на размышление! И вот еще что… Ты обещал доложить мне об унтере Корнееве!
— Ваше величество, позвольте вам напомнить, что вы передали дело этого злоумышленника на усмотрение великого князя Михаила Павловича. Вследствие чего оно поступит в распоряжение его высочества, как только будет завершено производством суда.
Николай упрямо тряхнул головой.
— Пусть так! А все же покажешь мне сие дело для окончательного утверждения. Что бы ни решил великий князь, но потомки взовут к моей совести.
Гатчина, 28 октября 1826 г.
Бенкендорф не жаловал Гатчину. Здесь все дышало первозданной природой, и даже осенью дворцовые парки были прекрасны. Они навевали покой и ощущение неземной идиллии. Бенкендорф предпочитал осени зиму, когда золотистые аллеи покрываются сугробами холодного снега, а деревья становятся похожими на серые скелеты, ощетинившиеся, как штыками, голыми ветками.
Стоит ли осуждать за такое пристрастие бравого вояку, который двадцать лет жизни провел в походах, сражениях, маневрах и парадах! Бенкендорф не тяготился новой должностью. Полицейская служба не слишком отличалась от службы армейской. Он лишь сожалел, что его фискальные способности не были оценены по достоинству раньше.
Принимая Бенкендорфа в гатчинском дворце, Николай сразу же выговорил ему:
— Я нынче недоволен тобой, Александр Христофорович! Отчего не доложил об есауле тотчас по появлении его в столице?
Слова императора застали Бенкендорфа врасплох.
— Мало того, ты умолчал про побег… — добавил Николай с укоризной.
Бенкендорф до боли в суставах сжал рукоять палаша, висевшего у него на бедре.
— Ваше величество, прошу покорнейше простить, но ошибка сия была не намеренной. Я почел за лишнее беспокоить вас до поры. Покуда не откроются все подробности заговора.
— Заговора?! Тебе не кажется, что сегодня любая листовка с упоминанием члена царской фамилии становится доказательством зреющего бунта? Этак мы с тобой половину России отправим на каторгу!
— Ваше величество, в побеге есаула повинен один филер. Он случайно открыл доносчика, но затем, вопреки моей воле, истребовал его из полиции…
Бенкендорф рассказал императору о встрече егеря и есаула на мосту, о том, что казак был арестован, а затем бежал с рынка. В то же время он умолчал, что фактически егерь действовал по его указанию.
— Верю тебе! — успокоил Николай Бенкендорфа, и его выпуклые глаза приняли прежнее холодное и бесстрастное выражение. — Делом есаула я займусь сам, — это означало, что из ведомства Бенкендорфа оно переходит в Главный штаб. — Ты сказал, что есаул уже пойман и находится в крепости. Препроводи туда же и своего филера. Бог знает, какие обстоятельства в будущем еще откроются!
В тот же день Николай принял рекомендованного ему Дибичем офицера…
Полковник Прозоров ожидал чего угодно, только не аудиенции у императора. За девять месяцев правления нового монарха Прозоров ни разу не был вхож в его апартаменты, хотя по роду службы часто курсировал между столицей, Царским Селом и Гатчиной. Тем удивительней был выбор царя.
…Беседа между ними длилась всего четверть часа. По мнению Прозорова, в речи императора не было абсолютно никакой логики. И все же полковник отметил для себя, что за частным интересом, который Николай проявил ко всему, что так или иначе касалось смерти брата, угадывалось нечто большее. Полковник не нашел в словах Николая ни единой «помарки», кроме несколько раз повторенного в течение беседы замечания, что любые сведения, которые, возможно, в будущем будут известны по данному делу Прозорову, не должны быть переданы вдовствующей императрице.
Формально Прозорову вменялось в обязанность провести тщательное расследование «дела есаула», на что он получил от Николая неограниченные полномочия. По сути же, прикрываясь этим «делом», полковник был обязан реконструировать события, связанные со смертью Александра в Таганроге.
Николай негодовал: какой болван придумал, что покойный был «русским Гамлетом» на престоле? Мучеником! Эти и подобные им мысли волновали Николая с того самого часа, как он узнал, что Константин отрекся в его пользу от престола. В этом поступке второго по старшинству брата было что-то загадочное. Вверяя Прозорову разгадку таганрогской трагедии, Николай шпал надежду, что расследование выведет полковника на ранее неизвестные горизонты, о каковых Николай если и догадывался, то лишь в пределах мыслимой для реальной жизни фантастики.
Аудиенция у Николая побудила и полковника к воспоминаниям о не столь далеком прошлом. Несмотря на активное участие в деле В. Ф. Раевского, Александр I колебался в принятии каких-то конкретных мер против членов Союза Благоденствия. Прозоров тогда пришел к выводу, что императора беспокоит не столько наличие под боком все возрастающего числа инакомыслящих, сколько утрата своей монополии на либерализм. То есть республиканские настроения в стране превысили уровень, выше которого не мыслил подняться сам Александр. И вот, в начале двадцатых годов, жизнь поставила императора перед жесткой дилеммой. Либо встать во главе радикальных либералов и в недалеком будущем дать России конституцию, либо окончательно порвать с розовыми чаяниями молодости и поддержать реакционнейший курс Аракчеева, митрополита Фотия и иже с ними.
В числе немногих Прозоров знал о подлой акции секретного агента Главного штаба Грибовского, который, через князя И. Васильчикова, донес Александру о тайном съезде в Москве членов Союза Благоденствия. Дибич уже в то время серьезно интересовался намерениями офицеров, входивших в многочисленные тайные кружки. И хотя в 1821 году он еще не был начальником Главного штаба, однако особая доверенность Александра вылилась в весьма щекотливое дело. Дибич поручил — тогда еще подполковнику — Прозорову проверить достоверность доклада агента Грибовского.
