Евгений Сухов - Царское дело
Нет, он не пропал, сдюжил, хотя лишился родителей в шестнадцатилетнюю пору, в возрасте, когда особенно остро нуждаешься в добром слове, в поддержке близких людей. Остался наедине с чуждым миром, полным соблазнов и опасностей. Сумел претерпеть беду и многочисленные горести, потихоньку свернул отцово дело, не потеряв ни гроша, но приобретя алтын, то бишь распродав оставшийся тес, брус, кирпич и прочий товар вполне прибыльно. Словом, жить было можно. Помимо прочего, двор был полон всякой живности, за которой требовался глаз и уход. Правда, гнедого конягу и телегу, на которой Степан Евдокимович самолично доставлял заказчику товар, пришлось продать (тоже не продешевив), но все остальное было сохранено и даже слегка приумножено. Более того, для надзора за хозяйством нанял Иван работницу и экономку в одном лице, без двух годов тридцатилетнюю рябую девку Груню, и по сей день пребывавшую в целомудрии, которая сохранила все его хозяйство, одинаково как и собственное девичество, покуда он отбывал срок в исправительном арестантском отделении.
Попал Иван в арестантские роты, можно сказать, по собственной глупости. А глупостей или ошибок, что содеял Гаврилов в своей жизни, по большому счету, было всего-то две. Но о них судебный следователь по наиважнейшим делам Иван Федорович Воловцов знать не мог…
Первая ошибка – это когда Иван сел играть в фараона с Коськой Евграфовым, про которого говаривали, что он в карты лукавит. Однако за руку его никто и никогда не ловил, а Коська на неприятные вопросы, важно оттопытрив губу, ответствовал, что это всего лишь слух, пущенный его недоброжелателями и завистниками на его счастливую фортуну.
– Ну, везет мне в картишки, робя, – говаривал Коська своим приятелям, в коих какое-то время ходил и Иван. – Что я могу с этим поделать, как не попользоваться таким фартом?
Везло в карты и Ивану. Поигрывал он в картишки по молодости лет. Только Гаврилов играл честно и не передергивал, а вот Евграфов жульничал нещадно. Ну и профукал Коське две сотни, столь нужные в его немалом хозяйстве…
Слава богу, что, когда он их принес, хватило разуму не отыгрываться. Молча отдал деньги шулеру и на его предложение «сыграть по маленькой» ответил сквозь зубы:
– Не желаю.
С той поры карт в руки Иван не брал, одинаково как и в рот – водки…
Вторую ошибку Иван совершил, когда ему стукнуло двадцать два года.
Что за ошибка?
Да очень простая: парень влюбился.
Конечно, все влюбляются, и даже если любовь не становится взаимной, никакой жизненной ошибкой такая напасть не считается, наоборот, часто оставляет в душе теплый след. Это – как желтуха или скарлатина в детском возрасте, которой нужно непременно переболеть, чтобы выработать в организме иммунитет к большим страданиям. После чего – прощай, отрочество, и наступает пора серьезного взросления.
Ошибка заключалась в том, что влюбился Иван Гаврилов в девицу не своего круга. То бишь в барышню. Ежели выразиться иносказательно – сел не в свои сани.
Ведь он кто? Крестьянин и сын крестьянина с тремя начальными классами образования, полученными в церковно-приходской школе. И еще – волею провидения проживающий в Первопрестольной столице, в доме, мало чем отличающемся от крестьянской избы в какой-нибудь деревне Горелые Пни или Мокрая Выпь. А та, которая лишила его сна и перевернула всю жизнь, была дочерью горного инженера, столбовой дворянкой, играла на фортепьянах, сочиняла стихи и посещала высшие женские курсы Герье.
Познакомились они в кондитерской, вернее, у входа в кондитерскую. На улице шел дождь, и Ксения случайно задела его зонтиком и поцарапала щеку. Платочек, который она дала ему, чтобы он вытер капельку крови, проступившую на щеке, пах жасмином и еще чем-то необъяснимым, что всколыхнуло его юношескую душу. Так бывает, когда счастье нечаянно коснется вас своим легким трепетным крылом. А точнее, обдаст легким дуновением своих крыльев.
У него хватило смелости не только поблагодарить, но и представиться по всем правилам.
– Разрешите представиться, – произнес отрок подсевшим от волнения голосом. – Иван.
– А по батюшке как? – весело спросила девушка, не без интереса посматривая на парня.
– Степанович, – не смутившись, ответил Гаврилов.
– Ксения Викентьевна, – произнесла девушка и подала невесомую ручку.
Иван пожал ее вначале, потом же, неловко наклонившись, поцеловал.
– Вы приезжий, Иван Степанович? – спросила Ксения.
– Нет, я местный, – быстро ответил Гаврилов и поправился: – Коренной москвич.
Наверное, он показался ей занятным. Эдакий крепкий парень в полосатом крестьянском спинжаке и косоворотке с расстегнутыми пуговицами и с мокрым чубом, не знавшим гребня – пригладил пятерней, и полный порядок! Таких мужчин в ее круге не было, а те рафинированные студентики, что числились в ее поклонниках, не шли с ним ни в какое сравнение. Ей надо было спешить на лекцию, но уходить положительно не хотелось. Медлил и Иван, переминаясь с ноги на ногу.
– А-а-а… вы… – произнесла было Ксения Викентьевна и запнулась. Она не знала, что добавить. – Ну, мне пора, – наконец сказала она и сделала шаг в сторону.
– А платок? – нерешительно спросил Иван, комкая ее платочек в руках. – Давайте я вам его занесу… как-нибудь. Простирну и принесу…
– Оставьте его себе… Впрочем, занесите, если хотите. – Ксения посмотрела на Ивана, потом перевела взгляд в сторону и сказала то, что еще четверть часа назад ни за что бы не сказала ни одному незнакомому мужчине: – Я живу с маман в доме Семеновой на Зубовском бульваре. Знаете?
– Знаю, – ответил Иван.
– А кто такая Семенова, вы знаете? – с хитринкой посмотрела на парня девушка.
– Нет, – честно признался Гаврилов.
– Это знаменитая в прошлом актриса Александринского театра, не единожды воспетая Пушкиным в своих стихах. Кто такой Пушкин, вы, надеюсь, знаете?
– А то! – улыбнулся Иван. – Это самый знаменитый русский поэт. Он – гений!
– Вы правы. – Ксения внимательно посмотрела на Ивана: – А хотите, я вам почитаю свои стихи?
– Вы сочиняете стихи? – округлил глаза Гаврилов.
– Сочиняю, – не без гордости проговорила Ксения. – Конечно, мои стихи не такие, как у Александра Сергеевича, но рифма и чувство, как считают… некоторые, в них тоже имеются.
– А кто считает? – не очень вежливым тоном спросил Иван.
– Костя Бальмонт… Константин Дмитриевич то есть… – опустив взор долу, призналась Ксения.
– А это кто, тоже поэт? – отчего-то посмурнел Иван. Кажется, он уже ревновал Ксению. – Я вижу, вы знаете всех этих поэтов…
– Ну уж, так прямо и всех, – зарделась Ксения. – Но некоторых знаю. Константин Дмитриевич – очень большой поэт… Он еще довольно молод, но уже так много сделал в жизни… Так вы хотите послушать мои стихи или нет?
– Очень хочу, – просто ответил Гаврилов.
Ксения на мгновение закатила глаза, словно школьница, вспоминающая урок, и нараспев продекламировала:
Есть у меня одно желанье:Не ссориться с самой собой,От добрых – заслужить вниманье,И подружнее жить с судьбой;
Быть ласковой и благосклонной,И в свете жить с людьми уметь,Шутливой быть, и быть спокойной,И сердце доброе иметь.
Она закончила и вопросительно посмотрела на Ивана:
– Ну, что скажете?
– Я-а-а… – протянул Гаврилов, не найдясь с ходу, что и ответить. Не хватало слов. Но зато внутри было в избытке того, чему слов до сих пор еще не придумано…
– Ясно, – резюмировала Ксения. – Вы не совсем разобрали, так?
– Не совсем… – кивнул Иван.
– Правильно. Нельзя судить о качестве стихов по двум четверостишьям. Значит, так, – она твердо посмотрела на Гаврилова, – вы, Иван Степанович, приходите ко мне в пятницу, в шесть вечера.
– Хорошо, благодарствуйте. И платочек аккурат вам тогда возверну, – обрадовался Иван.
– Вот и славно. До встречи.
И она ушла, оставив после себя все тот же необъяснимый запах возможного счастья…
Он пришел. В пятницу, ровно в шесть пополудни.
Приоделся, благо, было во что. Платочек Ксении он выстирал и выгладил так, что тот стал свежее и глаже, нежели в тот момент, когда он принял его из рук девушки.
– Вот, – сказал он, протягивая платок, когда прислуга проводила его в гостиную и Ксения подошла к нему с улыбкой. – Еще раз премного благодарен…
– Пустое! – Она легонько тронула его за рукав и указала на стул возле низенького столика с драконами, исполненного явно в китайском стиле. В начале века разные китайские вещи: крохотные столики, циновки или безделушки в виде качающих головами пузатых болванчиков – стали очень модными и пользовались в открытых домах большим спросом.
Иван присел на краешек стула и только теперь заметил, что в гостиной он не один. Несколько мужчин стояли группками возле зашторенного окна и тихо переговаривались. На кресле в углу сидела какая-то старушенция и лорнировала проходящих мимо нее гостей Ксении долгим пристальным взглядом. Так же она посмотрела через лорнет на Ивана, отчего Гаврилову сделалось на время как-то особенно неуютно. Точно так, будучи годов шести от роду, он чувствовал себя в больнице, куда его привез на извозчике отец и где, заставив догола раздеться, его осматривали с ног до головы в присутствии сестры-нянечки два бородатых мужика, ощупывая холодными пальцами… Худющая очкастая девица возле рояля курила длинную папиросу и оглядывала всех презрительным взглядом метрессы, которая знает всё и вся. Словом, публика в гостиной Ксении была весьма пестрая…
