Кэндис Робб - Аптекарская роза
Он отставил кружку и взял в руки сверток.
— Видишь ли, я дал ему это лекарство, но больному стало хуже, и вскоре все было кончено. Тогда я тщательно исследовал снадобье. Дитя мое, даже самая крохотная доза этого лекарства смертельна для человека.
Люси, не сводя взгляда со свертка, тихо спросила:
— И вы принесли его мне для проверки? В надежде, что ошиблись?
Вульфстан покачал головой.
— Ошибки нет, Люси.
Она взглянула на него своими чистыми голубыми глазами.
— Тогда зачем вы его принесли?
— Это то самое лекарство от тифа, которое приготовил по моей просьбе Николас в тот день, когда он заболел.
Сначала монах подумал, будто она не расслышала, потому что оставалась совершенно неподвижной. Потом Люси выдохнула:
— Милосердная Мадонна! Вы уверены?
Глаза ее расширились, она с замиранием сердца ждала его ответа.
— Я это знаю так же точно, как то, что вы обязаны снабжать ярлычком каждый пузырек в аптеке, — ответил Вульфстан.
— Я даже не думала, что у вас осталось то лекарство.
— Пилигрим умер тем же вечером, когда я дал ему лекарство в первый раз. Николас принес порцию на несколько дней. Мне казалось, будет грехом не сохранить лекарство для других больных.
— Но если вы знали…
— До сегодняшнего дня не знал. Мне даже в голову не пришло проверять его.
Люси, задумавшись, закусила губу.
— Я не знаю лекарства от тифа. Что за яд?
— Аконит.
— И вы уверены, что в том лекарстве, которое вы сейчас держите в руках, аконита столько, что можно убить человека?
— У меня до сих пор не прошло онемение в руке, а ведь я подержал лишь маленькую щепотку.
Люси поежилась, словно от холода.
— У обоих больных ныли конечности?
Вульфстан кивнул.
— У обоих наблюдалось затрудненное дыхание?
Снова последовал кивок, и Люси уронила голову на грудь.
— Прости, что усугубляю твое горе, дитя мое. Я бы ни за что не стал тебе этого рассказывать, но подумал, что ты должна знать, чтобы отныне присматривать за Николасом. Ты не должна позволять ему работать в лавке до тех пор, пока он полностью не восстановит силы, как телесные, так и душевные.
Женщина кивнула, не поднимая взгляда. Вульфстан наклонился, чтобы взять поставленную на пол кружку. Хозяйская кошка, растянувшаяся у огня, подошла к монаху и потерлась о его руку. Мелисенди была прелестной серо-белой полосатой кошечкой с необычно длинными ушками. Вульфстан почесал ей лобик, и Мелисенди замурлыкала.
— Наверное, он был уже болен, когда готовил лекарство, — сказала Люси.
Вульфстан поднял кружку с элем. Кошка прыгнула ему на колени и покружила немного, устраиваясь поудобнее.
— И я так думаю. Он сам не понимал, что в тот день ему не следовало бы полагаться на себя.
Когда Люси взглянула на монаха, ее глаза блестели от слез.
— Неужели это от холода? Зачем я позволила ему работать в саду!
Вульфстан почувствовал себя ужасно. Вот чего он совсем не хотел — так это обвинять Люси Уилтон в недомыслии. Она и без того настрадалась, взвалив столько на себя.
— Люси, дитя мое, разве ты могла удержать его от работы в саду? Перестань себя обвинять.
— Как же иначе? Он ведь угасает на глазах.
— Не оставляй надежды. Господь заберет твоего мужа, только если придет время.
— Но даже если он выздоровеет… — Люси дотронулась до своих щек, словно удивившись, почему они мокрые, потом промокнула слезы тряпкой, которой только недавно протерла руки после того, как налила эль. — Бедный Николас. Он будет сломлен, если после выздоровления обнаружит, что все, ради чего работал всю жизнь, полностью разрушено.
— С какой стати оно должно быть разрушено?
Люси пристально посмотрела на старого монаха своими прелестными глазами. В них стояли слезы.
— Две смерти. Согласно гражданскому кодексу, мы больше не имеем права практиковать. Гильдия не пойдет против закона. Не могу представить, чтобы гильдмейстер Торп счел возможным предоставить Николасу второй шанс. Мы погибли, брат Вульфстан.
Монах гладил кошку и молился про себя, чтобы Бог подсказал ему, как поступить. Он сознавал, что обязан предотвратить такую беду.
Люси несколько раз прошлась от очага к двери, потом остановилась на полпути перед полками с лекарствами и принялась рассеянно переставлять склянки.
— Ужасно, — сказал Вульфстан, обращаясь больше к кошке, чем к Люси.
Но хозяйка, видимо, очнулась от этих слов и, быстро подойдя к монаху, уселась рядом с ним. Взяв его за руку, она заговорила:
— Мой дорогой друг, простите меня. До сих пор я думала только о том, что это значит для Николаса и для меня, но вы тоже рискуете потерять дело всей своей жизни.
— Я? Потеряю дело моей жизни?
— Я имею в виду ваш лазарет.
— Мой… Каким образом я его потеряю?
— Когда аббат Кампиан узнает, что вы дали больному непроверенное лекарство…
Всемилостивый Бог, неужели аббат освободит его от работы? Конечно, он может это сделать. У него есть все основания. С возрастом лекарь потерял осторожность.
— Если только мы не спасем самих себя, — тихо произнесла Люси.
— Каким образом?
— Сохранив все в тайне.
— Мы никому не скажем?
— Ни единой душе. — Она взглянула на свои руки, затем снова подняла глаза на Вульфстана. — Разве это будет такой уж грех? Я, со своей стороны, не позволю Николасу готовить лекарства до тех пор, пока мы с вами оба не решим, что он полностью восстановил рассудок. Я также не сомневаюсь, что впредь вы никогда больше не станете давать больным лекарства, предварительно их не проверив.
Она смотрела на Вульфстана своими ясными глазами. Теперь уже сухими. Взгляд ее был спокоен и разумен.
Эти глаза помогли Вульфстану воспрянуть духом.
— Так далеко я не загадывал. Но, конечно же, ты права насчет последствий. Для всех нас троих. — Он допил эль до конца.
— Значит, это будет нашей тайной?
Да поможет ему Бог, но Вульфстан не желал принести в этот дом еще большую печаль. И свой лазарет он тоже не хотел терять. Старик кивнул.
— Да, пусть это будет нашей тайной.
Люси сжала его руку.
— Но когда Николас поправится… — начал Вульфстан.
— Я глаз с него не спущу. — Люси отпустила его руку и наклонилась, чтобы подобрать с полу сверток. — По закону мне следует это сжечь.
Вульфстан кивнул.
— Правильно сделаешь. Я бы и сам так поступил, но…
Люси покачала головой.
— Нет, это моя обязанность. — Она наклонилась и чмокнула старика в щеку. — Благодарю вас, брат Вульфстан. Вы наше спасение.
Монаху не хотелось верить, что в словах этой милой женщины могло таиться какое-то зло. Господь показал ему дорогу.
* * *Когда Вульфстан ушел, Люси принялась метаться от стены к стене, обхватив себя руками. Взгляд ее остановился на кувшине с элем. Несколько глотков могли бы ее подкрепить. Но день еще только начинался. Должны прийти покупатели. Нужно вести себя разумно. Теперь все зависело только от нее.
1
ОДНОГЛАЗЫЙ ШПИОН
Мастер Роглио с превеликим старанием складывал свои астрологические таблицы и убирал инструменты, с помощью которых только что осмотрел глаз. Оуэн заметил, как подрагивают руки доктора, как напряжены его плечи, словно он набрал в легкие воздух и не хочет выдыхать, как он избегает смотреть на него. Мастер Роглио явно чего-то боялся. Оуэн бросил взгляд на герцога Ланкастера, который, нахохлившись, сидел в углу. Совсем уже старик, он до сих пор слыл вторым человеком в стране после короля Эдуарда. Сердить его не решился бы никто.
Разумнее было бы отложить расспросы, но Оуэн дожидался этой минуты три месяца, и терпение его иссякло.
— Плоть зажила, а глаз по-прежнему не видит. Никаких изменений, да, доктор?
Роглио скользнул взглядом по герцогу, который заинтересованно подался вперед. Лекарь красноречиво пожал плечами.
— Господь все еще может сотворить чудо.
— Зато ты не можешь, — прорычал Ланкастер.
Роглио встретился с его суровым взглядом.
— Не могу, милорд.
Ему удалось выдержать взгляд, не моргнув.
* * *Плоть зажила, но глаз остался слепым. Один глаз. Бог создал человека с двумя глазами не просто так, а с какой-то целью. И лишил Оуэна одного из них тоже, наверное, с какой-то целью.
Два глаза Оуэну были в самый раз. Лучший стрелок из лука на службе у Ланкастера, он обучал других и в результате дослужился до капитана. Великое достижение для простого валлийца. Ни один зверь не уходил от его стрелы. Ни один человек. Но он взял себе за правило убивать только для пропитания или по приказу своего сеньора. И все во славу Господа.
Христианское милосердие лишило Оуэна всего этого. Менестрель со своей подружкой. Бретонцы. Еще более свободолюбивые, чем валлийцы, как тогда подумал Оуэн. У них не было причин шпионить в пользу французов. Девица, не стесняясь, флиртовала со всеми подряд. Солдаты решили, что хорошо с ней позабавятся. Но менестрель был обречен. Никто не находил его пение забавным. Только Оуэн понимал бретонские песни, да и то с трудом. Язык, на котором пел этот человек, был какой-то варварской смесью корнуэльского с французским. Солдаты теряли терпение. У них чесались руки добить бродячего горлодера — вот это была бы забава. Оуэн вступился за него. И освободил.
