Иван Любенко - Маскарад со смертью
– Я об этом знаю. Две недели назад этот бессовестный человек даже пытался переманить к себе моего управляющего – Ивана Байгера. Спасибо господу, Иван Генрихович честный человек – отказался. Этот Пейхович полностью лишен добродетели. Слышал я, что уехал он из Варшавы неспроста; что-то было там нечисто, вот он в Ставрополь и пожаловал.
– Так что, даст бог, поживете с женой за границей, душевные раны затянутся и все снова станет на свои места. По поводу продажи заложенного имущества не беспокойтесь. Я помогу вам составить трехстороннее соглашение.
Коммерсант на минуту задумался, достал из кармашка жилетки золотой брегет, посмотрел время и, закрыв щелчком часы, вновь обратился к своему визави:
– Клим Пантелеевич, я хотел бы заключить с вами некоторое соглашение… М-м… Причем действовать оно должно даже в случае… м-м… моей смерти. Никаких бумаг мы подписывать не будем, но ваши услуги я оплачу прямо сейчас. – Раскрыв бумажник как толстую книгу, Соломон Моисеевич почти полностью его опустошил, и на столике рядом с графином и двумя рюмками выросла стопка банкнот солидного достоинства.
– Позвольте поинтересоваться, Соломон Моисеевич, что же в таком случае будет входить в мои обязанности?
– Сейчас ничего. Разве что время от времени я буду иметь удовольствие пользоваться вашими советами. Но, упаси Господь, если мое сердце остановится, вы уж, пожалуйста, будьте тогда милосердны и найдите возможность помочь Кларочке. А главное – сохраните честь семьи и доброе имя моей супруги. Ведь она такая беззащитная и совсем еще… – Жих запнулся, с трудом сдерживая выступающие на глазах слезы, но быстро справился с нахлынувшими чувствами.
– Ну что ж, я согласен. Помогать людям – моя профессия. Надеюсь, смог быть вам полезен, – вежливо ответил Ардашев и, обратившись к горничной, попросил проводить гостя.
Вдруг Соломон Моисеевич повернулся и, слегка склонив голову в знак почтения, снова проговорил:
– Премного вам благодарен. – И добавил: – Пожалуй, вот и все, Клим Пантелеевич. – В его налитых кровью глазах читалось беспокойство, смешанное с тревогой и печалью, а в словах оставалась какая-то недосказанность.
– Всегда рад помочь, – любезно откликнулся присяжный поверенный.
Прислуга отворила стеклянную дверь с массивными ручками. Гость благодарно кивнул и вышел. Юное утреннее солнце весело забавлялось, осыпая лучами прохожих, и не обращало никакого внимания на появившиеся неизвестно откуда грозовые тучи.
Присяжный поверенный вернулся в кабинет. На столе осталась лежать забытая открытка и конверт. Адвокат интуитивно, сам не зная зачем, костяным канцелярским ножом письменного прибора аккуратно вскрыл конверт по всей клеящей стороне и обнаружил несколько рыжих волосков, очевидно от чьих-то усов. А в самом углу застрял сигарный пепел.
5
Rendez – vous со смертью
Понедельник, по обыкновению, у Ардашева проходил всегда вполне предсказуемо: участие в судебных слушаниях до часу дня, неспешный обед и снова заседания часов до шести, по окончании которых обмен мнениями с коллегами в коридорах или у дверей окружного суда. Работа завершалась медленной пешей прогулкой по Николаевскому проспекту до самого дома. Неторопливый променад с любимой, отделанной серебром английской тростью был значительно приятней, нежели тряска по булыжной мостовой в пыльной коляске извозчика.
Высокая круглая тумба для всякого рода объявлений, установленная у самого начала проспекта, на этот раз со всех сторон была заклеена кричащими ярко-красными афишами Русского драматического театра из Варшавы: комедии, трагедии и даже один водевиль предлагались на вкус не избалованной заезжими знаменитостями публики южного города.
Бесполезные днем электрические лампы на высоких столбах еще не зажглись, да и освещали они только Николаевский проспект от дома губернатора до Тифлисских ворот, во всех же остальных местах службу несли проверенные временем, издающие легкое шипение, надежные керосинокалильные фонари.
Летом темнеет поздно. Легкомысленные парочки медленно прохаживались под густыми кленами, ивами и каштанами, заботливо закрывающими горожан как от палящего солнца, так и от проливного летнего дождя. Бульвар, на две версты протянувшийся по всей центральной части города, был не только любимым местом вечернего променада, но и являл собой местную достопримечательность. Ставрополь без Николаевского проспекта – не Ставрополь.
Когда Клим Пантелеевич уже прошел «Красную аптеку» и почти поравнялся со ступеньками Соборной лестницы, до него донесся истошный женский вопль. Ускоряя шаг практически до бега, адвокат увидел прямо перед собой обезумевшую от страха и рыдающую навзрыд уличную разносчицу сладостей. Левой рукой она прикрывала в ужасе рот, а правой показывала в сторону чугунной лавочки, слабо различимой в густых ивовых ветвях.
На скамейке, облокотившись на кованую спинку, сидел человек с отброшенной назад головой. Из тонкой багровой борозды, опоясывающей шею, капала и растекалась кровь, заливая белый воротник сорочки, темно-синий сюртук и даже брюки. Из левого уголка рта торчал окровавленный кончик языка. На искаженном предсмертными судорогами лице мученика застыла жуткая гримаса. Глазные яблоки с закатившимися зрачками вылезли из орбит. В несчастном с трудом узнавался нежданный гость, посетивший адвоката в прошлую среду, – Соломон Моисеевич Жих. Под лавкой валялся открытый и совершенно пустой саквояж.
– Он только что был жив! Я продала ему коробку леденцов! У меня не было сдачи, он сказал, что подождет. Я сходила… пришла… смотрю, а он мертвый… Боже милостивый! А-а-а! – голосила баба в завязанном на малороссийский манер платке.
– Какая коробка? – переспросил адвокат, уставившись на труп.
– Да вот такая, кругленькая, как у меня на лотке, – плача гнусавила женщина, протянув монпансье «Москва».
Через некоторое время, обгоняя трель казенного свистка из нейзильберового сплава, побрякивая орденами и медалями, с нашитой на воротнике кафтана петлицей гвардейского образца, примчался запыхавшийся городовой 1-го разряда Степан Силантьевич Переспелов, всей округе известный как Силантьич. На посту – напротив губернаторского дома – он стоял уже пятнадцатый год. О том, что нынешний страж порядка в прошлом заслуженный воин, кроме боевых наград, свидетельствовал нашитый унтер-офицерский поперечный погон.
– Так, укокошили, значит, сердешного, земля ему пухом… Я попрошу вас, господа, отойтить в сторонку, пока полицейская пролетка не прибудет. И ничего не трогать! Дело горестное, но наша работа все изучить. Так, Аверьян, быстро дуй на гору в полицейское управление и скажи там, что душегубство сотворилось на бульваре. А я пока здесь побуду, до прибытия начальства, – покашливая в кулак и поправляя от волнения козырек фуражки, приказал появившемуся дворнику городовой. Любопытная публика обступала лавочку со всех сторон.
Еще через четверть часа стук копыт по булыжной мостовой заставил толпу собравшихся зевак повернуться. С ипподромной скоростью приближался полицейский фаэтон. У лошадей, как у мифического Пегаса, казалось, выросли крылья. Соскочив на ходу, начальник сыскного отделения Ефим Андреевич Поляничко уверенно направился к месту происшествия, за ним, перебирая короткими ножками, «катился» круглый, как бильярдный шар, его первый помощник – Антон Каширин. Широким шагом уверенного в себе человека шел молодой судебный следователь в форменном сюртуке, а за ним, спотыкаясь о булыжную мостовую, едва поспевал врач, недавно прикомандированный к полицейскому управлению. Замыкал процессию штатный фотограф, о чем красноречиво свидетельствовали лежащая на плече деревянная тренога фотографического аппарата «Конрад» и парусиновая сумка с кассетами и объективом в правой руке.
Первым дали работать фотографу. Он быстро приготовил камеру на штативе, набросил на голову накидку из черного, светонепроницаемого плотного материала, вспыхнул магнием и сделал снимок, потом другой, третий… Поляничко мерил карманной рулеткой какие-то расстояния и отмечал их мелком, диктовал что-то своему заместителю, который, пожевывая губы, старательно заносил данные в блокнот.
Судебный следователь внимательно осмотрел убитого и складной карманной лупой скрупулезно обследовал лавочку, затем стал на четвереньки и, не обращая никакого внимания на ехидные усмешки зевак и безнадежно испорченные брюки, добросовестно излазил вдоль и поперек все пространство на пару саженей вокруг. Успокоившись, он занялся своей главной обязанностью – составлением протокола осмотра места совершенного преступления.
Тем временем доктор, склонившись над трупом, молча записывал огрызком химического карандаша только ему понятные «иероглифы» в небольшую книжицу. Закончив осмотр, полицейские вполголоса обменялись мнениями, сели в карету и отбыли назад в управление. На крытой повозке приехали санитары. Уложив труп и накрыв его рогожей, они отбыли в морг городской больницы. После их отъезда любопытная толпа полностью потеряла интерес к горестному событию и стала расходиться.
