Александр Бушков - Комбатант
Вспышка пламени, громыханье выстрела — но направлен он был в ту сторону, где Бестужева уже не было, врага удалось упредить на пару-тройку мгновений… Со звоном разлетелось оконное стекло — и Бестужев, не меняя позиции, ответил сразу тремя выстрелами — для надежности. Плавным пируэтом балетного танцора переместился левее. И в четвертый раз жать на спусковой крючок не стал: фигура, подломившись в коленках, шумно осела на пол, и тут же о паркет тяжело брякнулось нечто металлическое и немаленькое, судя по стуку.
Стояла прежняя тишина, только в комнате теперь удушливо воняло тухлой пороховой гарью, да с того места, где рухнул пораженный противник доносились довольно мерзкие отзвуки вроде похлипывания и царапанья, становившиеся, впрочем, все тише…
Бестужев прижался к стене рядом с дверью, в которую удалился Серж, держа на прицеле распахнутую. Шло время — мучительно медленно текло, как заросший ручей — а вторжения новых неприятелей так и не последовало. Зато дверь рядом с ним распахнулась, и Серж напряженно вопросил с порога:
— Готов он, Степа?
Вслед затем осторожненько, такое впечатление, на цыпочках, двинулся в комнату. Не усмотрев у него в руках оружия, Бестужев встретил «коллегу», как подобает — молодецким ударом в скулу, от всей души, со всем расположением, так что Серж отлетел к стене, шумно к ней приложился и едва не сполз на пол. Не дав ему упасть, Бестужев оказался рядом, сгреб за ворот, упер меж глаз короткое револьверное дуло, еще пронзительно вонявшее гарью, спросил яростным шепотом:
— Кто еще в доме? Застрелю, сволочь!
— Н-никого… — прошептал полузадушенный Серж, даже не пытаясь выдираться. — Никого больше, Христом Богом… Ваше… господин ротмистр… мы ж не сами… велено было…
— Тихо! — вовсе уж страшным шепотом приказал Бестужев.
Мерзавец затих, и они еще долго пребывали в этой позе. Как ни прислушивался Бестужев, дом был наполнен этой вязкой тишиной, словно яма — гнилой дождевой водой. У него уже стали помаленьку появляться первые соображения: если он угадал, стрелок и должен быть один-одинешенек…
Однако из благоразумия выждал еще несколько минут. Потом, нажимая дулом, осведомился:
— У Пантюшки есть пушка?
— Ни б-боже мой… трус и неспособен…
— А ты, значит, способен… — мрачно констатировал Бестужев. — Зови дружка, живо! Да смотри у меня!
Он подтащил своего пленника к окну (одна створка выхлестнута тяжелой пулей, в комнату струится прохлада позднего вечера), и тот крикнул, прерывающимся голосом:
— Пантюша, сюда!
Пантелей почти моментально возник на пороге, пытаясь присмотреться к происшедшему, испуганно бормоча:
— Что ж вы так неаккуратно… над самой макушкой пуля зыкнула… в дерево шлепнула — страсть… предупредили бы, что ли, я б отошел…
Вмиг освободив карманы Сержа от тяжести двух браунингов, Бестужев одним прыжком оказался у двери и ударом колена под душу на приличное время сделал Шарля-Пантелея совершенно безопасным, после чего, не убирая револьвера, другой рукой взял со стола коробок спичек и направился к осветительным рожкам. Едва он повернул фигурное колесико, раздалось знакомое шипение вытекающего газа — с освещением обстояло совсем не так, как ему соврали… Когда загорелись оба рожка, в комнате стало совсем светло.
Пантелей охал и подвывал, согнувшись в дверях в три погибели, зажимая руками брюхо. Серж стоял на прежнем месте, боясь шевельнуться. Словом, полное благолепие, сопротивление противника сломлено, теперь можно и осмотреться…
Бестужев подошел к лежащему — тот уже упокоился совершенно, скрюченные пальцы правой руки еще подрагивали чуть заметно, но лицо застыло, как маска, уставившиеся в потолок глаза стекленели. Около тридцати, ничем не примечательного облика, одет хотя и без изящества, но прилично, физиономия, на первый взгляд, абсолютно незнакомая. Рядом с откинутой правой рукой валяется черный маузер. При виде сего оружия Бестужев легонько присвистнул, поднял брови: с маузером под полой по Парижу? Это за версту попахивает эсерами либо анархистами подобной тяжелой артиллерии, не изменяющим своим привычкам и в Европе… Серьезные люди, что и говорить…
Как военный и жандарм, много чего навидавшийся, он смотрел на новопреставленного раба Божьего без малейших эмоций, с холодным исследовательским интересом. Зато Сержа чуть ли не на изнанку вывернуло, когда зажегся полный свет — ну конечно, не видывал такого, мизерабль… А туда же…
— Бог троицу любит… — сказал Бестужев, поворачиваясь к Сержу. — Посему, а также симметрии ради, следует и вас рядом положить, стервецы… Я другую щеку сроду не подставлял… Разводить мелодрамы с позволением помолиться напоследок не будем, господа? Все равно христиане из вас поганые…
Серж рухнул на колени. До сих пор подобное Бестужев видывал только в дурных мелодрамах или в синематографе, но сцена оказалась в точности та же самая: Серж форменным образом полз к нему на коленках, подвывая от ужаса, и все его сбивчивые слова, что слетали с уст, сводились к просьбам о пощаде, поскольку они люди подневольные и всецело зависимые, принуждены были жестоким и зверообразным господином Гартунгом…
«Хороший материал, — подумал Бестужев. — Легки й… Как говорится, и кроить легко, и в клочья разодрать — без усилий…»
Пребывая все в том же полусогнутом виде, Пантелей добрался до угла и сжался там в комочек на полу, обмерев, словно жучок-притворяшка, которыми Бестужев забавлялся в детстве. Ну, персонально он в силу своей малозначимости Бестужева не интересовал вообще, так что пусть себе и дальше пообмирает…
— Излагай, сволочь… — сказал Бестужев, легонечко вразумив Сержа револьвером по ушибленной скуле. — Все выложишь — жить будешь, слово офицера… Ну?
Полязгивая зубами, временами даже натурально всхлипывая, передергивая плечами, содрогаясь пугливо в коленопреклоненной позе, Серж начал исповедоваться. Время от времени он уклонялся от темы, перемежая толковые показания всхлипываниями и мольбами, а также напоминаниями о жалком своем подчиненном положении, но Бестужев моментально обрывал его окриком, грозным жестом, а то и легоньким пинком.
Картина обрисовалась следующая. Серж с Пантелеем, будучи призваны пред светлы очи Аркадия Михайловича, получили от него неожиданное, прямо-таки ошеломительное поручение, каковое все же взялись исполнить, поскольку Гартунг при невыполнении или исполнении с ошибками и промахами обещал обоим до конца дней французскую тюрьму — а угроза эта, оба знали, была вполне осуществимая…
Сержу следовало незамедлительно явиться к своим знакомцам из боевой организации эсеров и сообщить неприятную новость: что разгульный волжский купчик Ванька Руссиянов на самом деле — прожженный агент охранного отделения; что означенный цепной пес самодержавия сюда для того и прибыл, чтобы в компании с Гартунгом посредством какой-то коварнейшей затеи расправиться чуть ли не со всей парижской революционной эмиграцией; что у него карманы набиты некими серьезнейшими письменными уликами против означенной эмиграции; что он, прилипнув, как банный лист, пытается завлечь Сержа в секретные сотрудники, угрожая в противном случае изничтожить без жалости; что он в такой-то день и час назначил Сержу тайное рандеву на конспиративной квартире Гартунга, обещая продемонстрировать те самые письменные улики, а также взять подписку о сотрудничестве и окончательно завлечь в свои поганые сети…
Любой, кто более-менее был знаком с боевой организацией эсеров, мог и без пространных объяснений предугадать их реакцию на подобные новости: они, конечно же, немедленно отрядили в сей особнячок своего мастера, дабы тот почествовал шпика свинцом, а все бумаги, естественно, старательно из карманов выгреб. Впрочем, по словам Сержа, первоначально высказывались и мысли захватить цепного пса живым и допросить тщательно, но от нее вскоре отказались: жандарм тоже не мальчик, противник опасный, а здесь все же не богоспасаемое отечество, в Париже такие выходки как-то не с руки…
В развитие комбинации Сержу следовало, едва боевик покончит с Бестужевым, навеки упокоить его самого посредством браунинга. После чего засунуть ему в карман выданные Гартунгом бумаги и совместно с Пантюшкой вызвать стражей порядка. Каковым преподнести убедительную полуправду: что оба они, безупречные агенты русской тайной полиции, чью благонадежность может засвидетельствовать сам господин Гартунг, сопровождали сюда господина ротмистра для выполнения некоей известной только начальству акции. Однако, прибыв на виллу, подверглись нападению революционных боевиков, причем господин ротмистр, сразивший одного из нападавших, и сам пал от злодейской пули — и двое остальных террористов, испуганные шумом, спаслись бегством. Обоих ускользнувших следовало описать со всей конкретностью — как признался Серж, люди это были вполне реальные, alibi не имевшие. Вот, собственно, и все, без утайки, не сомневайтесь, господин ротмистр, Христом Богом… мы люди подневольные.
