Борис Акунин - Любовница смерти
«Ты прав, — сказал Благовольский, завязывая халат. — Эта прореха отвлекает».
Он шагнул к столу, повернул богатыря в обратном направлении, и крышка люка с лязгом захлопнулась. Вышло еще хуже! Теперь Гэндзи оказался в кромешной тьме.
«Мы остались вдвоем, ты да я. — Просперо посмотрел мне в глаза, и я ощутил всегдашнее магнетическое воздействие его взгляда, одновременно обволакивающего и притягивающего. — Прежде, чем ты примешь какое-то решение, хочу, чтоб ты прислушался к своей душе. Не соверши ошибки, о которой будешь жалеть всю жизнь. Слушай меня, смотри на меня, верь мне. Как верил раньше, пока в наш мир не ворвался этот чужой, ненужный человек, который всё испортил и извратил…»
Его звучный бархатный голос лился и лился, так что я уже не очень вникал в смысл слов. Теперь-то я понимаю, что Просперо подверг меня гипнотическому воздействию, и весьма успешно. Я легко внушаем, я охотно подчиняюсь воле более сильного, что Вам отлично известно по собственному опыту. Более того, так уж я устроен, что подчиненность доставляет мне наслаждение — я словно бы растворяюсь в личности другого человека. Пока рядом был Гэндзи, я беспрекословно слушалcя его, теперь же оказался во власти черных глаз и месмеризующего голоса дожа. Пишу об этом трезво и с горечью, отдавая себе отчет в постыдных особенностях своей натуры.
Благовольскому понадобилось совсем немного времени, чтобы я превратился в оцепеневшего кролика, который не смеет шевельнуться под взором удава.
«Третьего лишнего здесь больше нет, никто нам не мешает, — говорил Дож, — и я расскажу тебе, как всё было на самом деле. Ты умен, ты сумеешь отличить ложь от правды. Но сначала мы с тобой выпьем — за упокой бескрылой души господина Гэндзи. Как положено по русскому обычаю, выпьем водки».
С этими словами он отошел в угол, где в стенной нише стоял огромный резной шкаф, и распахнул дверцы. Я разглядел какие-то бутыли, графины, бокалы.
От того, что я больше не ощущал на себе завораживающего взгляда, моя мысль будто очнулась, заработала вновь. Я посмотрел на стенные часы и увидел, что прошло менее пяти минут. Быть может, Гэндзи еще держится! Однако прежде, чем я успел принять какое-либо решение, Благовольский вернулся к столу, вперил в меня свои черные глаза, и меня опять охватила блаженная вялость. Я уже ни о чем не думал, а только внимал звукам властного голоса. Мы стояли, разделенные письменным столом. Опальная рулетка оказалась как раз между нами, ее никелированные рычажки поблескивали искорками.
«Вот два бокала, — сказал Дож. — Обычно я водки не пью — больная печень, но после этакой встряски нам обоим не помешает взбодриться. Держи».
Он поставил бокал на одну из ячеек Колеса Фортуны (черную — я запомнил), слегка толкнул рычажок, и хрустальный сосуд, описав полукруг, медленно переплыл на мою сторону. Просперо придержал рулетку, поставил второй бокал напротив себя, и тоже на черный квадрат.
«Ты будешь верить мне и только мне, — медленно, весомо проговорил Дож. — Я один вижу и понимаю устройство твоей души. Ты, Гораций, не человек, а половинка человека. Именно поэтому тебе так необходимо отыскать вторую твою половину. Ты ее нашел. Твоя вторая половина — я. Мы будем как единое целое, и ты сделаешься покоен и счастлив…»
В этот миг откуда-то снизу, от пола, раздался резкий треск, от которого мы оба вздрогнули и повернулись. Одна из паркетин на дверце потайного люка раскололась пополам, посередине трещины чернела маленькая круглая дырка.
«Что за чертовщи…» — начал было Просперо, но тут грохнуло еще и еще — всего пять или шесть раз.
Рядом с первой дыркой появились еще несколько. Полетели щепки, две паркетины отскочили в сторону, а с потолка посыпалась белая крошка. Я догадался: это Гэндзи палит в крышку люка. Но зачем? Что это даст?
Ответ не заставил себя ждать. Снизу донеслись глухие удары: один, другой, третий. На четвертом паркет встал дыбом, и я, не веря своим глазам, увидел, как из дыры наружу высунулся кулак. Это невероятно, но Гэндзи умудрился голой рукой пробить дверцу — в том месте, где она была продырявлена пулями!
Кулак разжался, пальцы ухватились за край образовавшегося отверстия и стали тянуть крышку книзу, преодолевая сопротивление пружины.
«Это сам дьявол!» — вскричал Просперо и, бросившись животом на стол, схватился за чернильницу.
Я не успел ему воспрепятствовать. Благовольский повернул богатыря, и люк распахнулся. Послышался стон, звук глухого удара, а мгновение спустя — зловещий, стремительно удаляющийся грохот.
От сотрясения стол качнулся, и колесо рулетки дернулось, снова описав полукруг. Несколько капель водки выплеснулись из бокалов в ячейки.
«Уф, — облегченно произнес Просперо, распрямляясь. — Какой настырный господин. А всё из-за того, что мы вовремя не выпили за его упокой. До дна, Гораций, до дна. Не то он снова вылезет. Ну же!»
Дож грозно сдвинул брови, и я покорно взял водку.
«На раз-два-три до дна, — велел Благовольский. — И к черту больную печень. Раз, два, три!»
Я опрокинул бокал и чуть не задохнулся, когда огненная жидкость обожгла мое горло. Надо сказать, что я не любитель русского национального напитка и обычно предпочитаю мозельское или рейнвейн.
Когда я смахнул с ресниц выступившие слезы, меня поразила перемена, случившаяся с Благовольским. Он застыл на месте, схватив себя рукой за горло, а его глаза вдруг выпучились и полезли из орбит. Не могу описать выражение бескрайнего ужаса, исказившего благообразные черты Дожа. Он захрипел, рванул на себе ворот и с утробным воем согнулся пополам.
Я ничего не понимал, а между тем события следовали одно за другим так быстро, что я едва успевал вертеть головой.
Сбоку донесся стук, я обернулся, и увидел, как за край открытого люка уцепилась рука, за ней вторая; секунду спустя из дыры появилась голова Гэндзи — волосы растрепаны, исцарапанный лоб сосредоточенно нахмурен. А еще через несколько мгновений этот поразительный человек уже выбрался наружу и отряхивал белые от пыли локти.
«Что это с ним?» — спросил Гэндзи, вытирая платком ободранные до крови пальцы.
Вопрос относился к Дожу, который со страшным воем катался по полу, всё силился встать и не мог.
«Он выпил водки, а у него больная печень», — тупо объяснил я, всё еще не отойдя от оцепенения.
Гэндзи шагнул к столу. Взял мой бокал, понюхал, поставил на место. Потом склонился к рулеточному колесу — над тем местом, где только что стоял бокал Благовольского. Я увидел, что пролившиеся капли водки проступили на черной ячейке странными белыми разводами.
Тогда Гэндзи, перегнувшись, взглянул на корчившегося в судорогах Просперо, поморщился и заметил вполголоса:
«Похоже на царскую водку. Эта смесь азотной и соляной кислоты должна была начисто сжечь ему пищевод и желудок. Какая ужасная смерть!»
Я затрепетал, только теперь сообразив, что подлый Просперо хотел напоить меня этой отравой, и лишь счастливый случай — толчок, повернувший Колесо Фортуны, — спас меня от кошмарной участи!
«Идемте, Гораций. — Гэндзи потянул меня за рукав. — Нам здесь больше делать нечего. Точно так же умер несчастный Радищев. Благовольского спасти невозможно. Облегчить его мучения тоже — разве что пристрелив. Но я этой услуги оказывать ему не стану. Идемте».
Он направился к двери. Я поспешно бросился за ним. Вслед нам неслись истошные вопли умирающего.
«Но… но как вы сумели выбраться из колодца? И потом, когда Благовольский повторно откинул дверцу, я явственно слышал грохот. Разве вы не сорвались вниз?» — спросил я.
«Упало кресло, в которое я упирался ногами, — ответил Гэндзи, натягивая свои широченные рукавицы. — Безумно жаль «герсталь», отличный был револьвер. Когда крышка распахнулась, пришлось за нее ухватиться обеими руками, вот «герсталь» и упал. Такой нигде не купишь — надо в Брюсселе заказывать. Можно, конечно, спуститься в колодец и поискать на дне, но уж больно не хочется снова лезть в эту дыру. Бр-р-р!»
Он передернулся. Я тоже.
«Подождите с четверть часа и телефонируйте в полицию», — сказал он на прощанье.
Стоило ему удалиться, как меня посетила неожиданная мысль — будто молнией ударило. Получается, что дож клуба самоубийц истребил себя сам! Это и называется высшей справедливостью! Значит, Бог всё-таки есть!
Вот идея, которая теперь занимает меня более всего. Я даже допускаю, что все потрясения последнего времени имели один-единственный смысл: привести меня к этому откровению. Ну да, впрочем, это Вас не касается. Я и так понаписал много лишнего, что для официального документа вовсе не нужно.
Резюмируя вышеизложенное, свидетельствую с полной ответственностью, что всё произошло именно так, как я описал.
Сергея Иринарховича Благовольского никто не убивал. Он погиб от собственной руки.
