А. Веста - Зверь Бездны
В Сашкиных зрачках тлел острый желтоватый огонек, который появлялся в ее глазах, едва она касалась запретных дверей, куда он никогда даже не пытался заглянуть.
— Я не верю в эту чертовщину. Мне хватает забот. Если тебя тяготит чаша, давай отвезем ее в Москву, сдадим в музей.
— В музей? Лучше уж сразу отвезти ее к Натану. Он ненавидит «эту страну», ненавидит нас с тобой и сделает все, чтобы в России не осталось русских лиц, русских песен. Да, Россию нельзя убить, но можно ее исказить, отравить, унизить!
— Ты сумасшедшая, — тихо сказал Алексей, прикрыл дверь и пошел в хлев. Сашкины слова не вызывали в нем ничего кроме раздражения и злости. Ну почему, почему нельзя жить любовью и трудом в их маленьком еловом раю? Зачем этот бой с ветряными мельницами, безнадежный и смешной, наивная вера в волшебство чаши и темную магию «эфирных вампиров».
Он долго чистил закуту, поил лошадь, укрывал ее на ночь попоной из ватных одеял.
Сашка замкнулась: он, Алексей, уходил из ее жизни, убывал, как убывает месяц, скудеющий с каждой ночью. Теперь он часто просыпался от внезапного ночного холода и подолгу смотрел, как в мертвенном свете ущербной луны она сидит у окна и смотрит в мерцающий ободок чаши. Что слышалось ей в завываниях ветра, с кем говорила она, подняв лицо к бледному пятну за морозными стеклами?
В тот день, повинуясь недоброму чувству, Алексей наскоро обежал Тишкину падь и, не дойдя до лосиных кормушек, завернул к дому. И вовремя. Он застал Сашку в разгар сборов. Она торопливо закидывала вещи в свой истертый вещевой мешок. Руки ее тряслись. Алексей сдернул шапку, озирая разгром в избушке.
— Ты куда-то собралась? — недобро спросил он у встрепанной Сашки.
— Да, мне надо в Москву. Загостилась я. Только ничего не говори. Мне было очень хорошо, и так далее. Я ни о чем не жалею. Ну не знаю, что еще говорить…
Алексей онемел.
— Так ты зачем приезжала-то? Погостить? Кусок голодному кинуть?
— А что? Черствый кусочек оказался?
— Мягкий, до боли мягкий… Сашенька, ну что ты задумала. Я же вижу, что ты врешь мне. А глаза и руки твои не врут. Хорошо, Сашенька, поедем вместе, только немного обожди. Дела уладим и рванем в Белокаменную.
— Я не хочу, чтобы тебя убили, — прошептала Сашка. — Ты должен жить долго, беречь этот лес, медведицу, всех твоих лосей, косуль и зайцев. Это — твой Грааль… А я… Я постараюсь вернуться, когда все закончится.
— Что закончится?
— Война…
— Ты с ума сошла? — Ну подожди хоть два месяца, до весны подожди. Я не могу сейчас лес кинуть.
— Алеша, не могу я ждать.
Алексей заметил на столе рассыпанные карты, банку с молоком и расплющенный пакет с творогом.
— К Купарихе ходила?
— Ходила. Сказала, что больше не приду. Ты ей заплати за два раза.
— Никуда ты не поедешь, — обреченно прошептал Алексей.
— Запрешь? Так ведь все равно уеду.
Сашка, закусив губы, торопливо оделась.
Стукнула дверь в сенцах. Жалобно заскулила Велта. Опершись лбом в ледяное стекло, он видел, как она потрепала по холке Дели, и та игриво стащила варежку с ее руки, как погладила столб ворот и, оглянувшись на избу, на низкое серое небо, заторопилась вдоль набитой санями колеи.
В феврале избушку по самые окна завалило снегом, словно саваном обернуло. Каждую ночь метель набело перестилала поля. Сухая, спорая поземка быстро выглаживала скважины следов. В один из вьюжных дней пропала Велта. Алексей долго шел по заметенным следам, пока не стемнело и ребристая тропа не потерялась в чаще. Сердце собаки не выдержало человеческого горя. Если бы не лошадь, и Алексей заснул бы в одну из беззвездных волчьих ночей и больше не проснулся. Но Дели каждый день через силу возвращала его к жизни. Он кормил ее, ходил за водой, чистил хлев, и за работой горе стихало.
Карты, брошенные Сашкой, он хотел сначала сжечь, но потом внимательно изучил их одну за другой. Дьявольские картинки скрывали тайну исчезновения Сашки, и он силился прочесть черные пауки иероглифов, в которых были зашифрованы их судьбы. Карты казались ему зеркалом, где каждый видел самого себя таким, как есть. На некоторых картах темнели пометки и значки, сделанные Сашкиной рукой, но он не знал ключа к этой азбуке.
Снег немного осел, задышала первая оттепель, когда на милицейском «козлике» до него добрался участковый.
— А девчонка-то твоя, Агриппина, пропала. До Москвы так и не доехала. И Борька Плюев, ухажер ее, тоже исчез в неизвестном направлении.
Ранним утром следующего дня Алексей запер избушку и вывел лошадь на лесную дорогу.
— Прощай, Дели. Куда мне тебя деть, не знаю. Впору к Пастушку тебя свести. Иди ищи себе другого хозяина.
Лошадь долго шла за ним, подталкивая мордой в спину.
Так добрели они до цыганского дома, но дворец стоял пустой: чернели глазницы выбитых окон, тоскливо скрипели флюгера-лошадки, кованые ворота болтались на ветру.
Стараясь не смотреть в глаза лошади, он привязал ее к телеграфному столбу ввиду поселка.
Дели по привычке совалась за пазуху, влажно дышала в щеку и звала кротко и нежно, но он не оглядываясь уходил через поле по снежной целине к автомобильной трассе.
Глава четырнадцатая
Последний герой
Поезд нес Алексея в Москву, в темную смерчевую воронку, поглотившую ту, которая любила его. В нагрудном кармане его камуфляжа поскрипывала пачка немятых купюр: зарплата за несколько месяцев. Поезд уносил его все дальше от брошенной заимки, от Тишкиной пади, но лес все еще тянулся к нему, еловыми лапами закрещивал и благословлял его путь. В груди дрожала намагниченная стрелка и вела к цели.
Он ехал выручать Гриню, но себя не обманешь: мучительная память о Сашке, как обезумевший конь, мчала его в Москву.
Второй час Алексей бродил по Комсомольской площади, зная, что «зверь» рано или поздно выйдет на ловца.
У входа в метро дрогла на февральском ветру измызганная шлюшка. Она покосилась на хмурого приезжего в сером ватнике с поднятым воротником. Высокие, раскисшие от столичной слякоти валенки «лохаря» навели ее на мысль о золотых заполярных приисках.
— Мужчина, закурить не найдется, — без всякой надежды спросила она у Алексея, хотя в ее сумочке лежала не начатая пачка.
— Не курю, — отозвался Алексей, но не поскупился и купил для дамы пачку «LM».
— Слушай, красавица, вопрос к тебе есть. Где тут у вас, в этой гребаной столице, развлечься можно?
Старания Алексея не остались незамеченными. Из-под арки вынырнул шустрый паренек, как водится, невинно-приятной наружности. Алексей, запинаясь от смущения, объяснил юному, шмыгающему носом Велиару, что ему, собственно, нужно.
— «Манго-манго» захотелось? На «Тверез» поезжай, здесь черномазых нет, а лучше прямо к институту.
— Какому институту?
— Мориса Тореза. Тундра дремучая…
Через час Алексей шагал вдоль Тверской, нацеленной, как стрела, в сторону Кремля. Нарядная толпа излучала радость и довольство. Блеск огней и усыпляющая музыка звали в сумрак уютно убранных залов, полных волшебных запахов и драгоценного тепла.
Выбрав точку для тайного наблюдения, Алексей отслеживал вечернюю жизнь столицы. У обочины поминутно тормозили иномарки, за рулем почти всегда сидели кавказцы, но девушки были русскими. И не просто русскими, а русскими красавицами. В последней надежде рождала Русь этих девочек — статных, белоликих, с чистой кровью, с высокими, «лебяжьими» грудями и ясными, как звезды, глазами. Их везли сюда из рабочих поселков, из дремотных северных городков и серых вымерших деревенек, чтобы бросить в играющую иллюминацией сточную клоаку, где от белой лебяжьей красы через год-другой оставался только истыканный наркотой обезображенный труп. Зверь Бездны требовал новых жертв, никогда не насыщаясь.
Из черного «бумера» с двумя девушками на заднем сиденье выпрыгнул обритый наголо парень и заспешил за киоск по нужде, не терпящей отлагательства.
Пользуясь минутной заминкой, Алексей достал весь свой капитал и подкараулил «шустрилу» на выходе.
— Командир, помоги!
От неожиданности тот опешил, глядя то на деньги, то на Алексея. Но парень оказался из свойских:
— Пойдем, с мамками потолкуем. Я на этой службе недавно.
— Мент? — догадался Алексей.
— Глаз алмаз! Только ты не очень-то деньгами размахивай.
— Немая, говоришь, негритяночка? Нет, не было. — Мамка, сочная, волоокая, мельком глянула на мятое фото Агриппины, и сочувственно почмокала: — Девочка «элит-класс». Нет, на точку таких не возят. Хотя…
Алексей добавил еще пару купюр.
— Если тебе очень нужно, то можно попробовать. Завтра приходи. Я наведу справки, а теперь уматывай скорее. Я и так много сказала.
Ночь Алексей провел на вокзале, день скитался по буфетам и залам ожидания. Дождавшись вечера, он опять отправился на Тверскую. Бесприютный ветер валил с ног, и машин с «девочками» нигде не было видно. Но жрица Астарты по-прежнему толклась в подворотне. Рядом с ней, точно соломинка на ветру, позировала высокая девица. В короткой розовой шубке она была похожа на танцующего фламинго.
