Борис Акунин - Статский советник
Закончив туалет, Фандорин сел на кровать напротив предприимчивого вице-директора и приготовился слушать.
— Сегодня вечером, часика этак три назад, в квартиру к нашим партизанам подбросили очередную записочку от ТГ. Содержание такое: «Плохо. Вы упустили обоих. Но есть шанс исправить ошибку. Завтра у Пожарского и Фандорина снова конспиративная встреча. В Брюсовском сквере, в девять утра». После чудес ловкости, которые мы с вами проявили в банях, господин Грин бросит против нас всё свое воинство, в этом можно не сомневаться. Вы Брюсовский сквер знаете?
— Да. Отличное место для з-засады, — признал статский советник. — Утром там пусто, никто из посторонних не пострадает. С трех сторон глухие стены. Стрелков можно по крышам расположить.
— И меж зубцов Симеоновского монастыря, архимандрит уже дал благословение ради такого богоугодного дела. Как войдут, запечатаем и переулок. Обойдемся без жандармов. На рассвете из Петербурга прибывает Летучий отряд, я вызвал. Это настоящие мамелюки, цвет Департамента, лучшие из лучших. Ни один боевик не уйдет, истребим всех до единого.
Эраст Петрович нахмурился:
— Д-даже не попытавшись арестовать?
— Вы шутите? Надо бить без предупреждения, залпами. Перестрелять, как бешеных псов. Иначе своих людей потеряем.
— У наших людей такая служба — рисковать жизнью, — упрямо заявил статский советник. — А без предложения сложить оружие операцию проводить п-противозаконно.
— Черт с вами, будет им предложение. Только смотрите, больше всего риску из-за этого будет для вас.
Пожарский злорадно улыбнулся и пояснил:
— По разработанной диспозиции вам, милейший Эраст Петрович, отводится почетная роль живца. Будете сидеть на скамеечке, якобы поджидая меня. Пусть БГ на вас клюнет, подберется поближе. Пока не появлюсь я, убивать они вас не станут. Все-таки, прошу прощения за нескромность, полицейский вице-директор для них добыча полакомей, чем чиновник, хоть бы даже и особых поручений. Я же предстану их взорам не раньше, чем капкан захлопнется. Поступлю по всей законности — предложу супостатам сдаться. Сдаваться они, конечно, и не подумают, но мое объявление будет вам сигналом, что пора прыгать в укрытие.
— В к-какое укрытие? — прищурил голубые глаза Фандорин, которому показалось, что план Глеба Георгиевича хорош решительно всем кроме одного: некоему статскому советнику путь из Брюсовского сквера выходил прямиком на погост.
— А вы думали, я вас решил под пулями оставить? — даже обиделся Пожарский. — Там уже всё подготовлено, самым наилучшим образом. Вы садитесь на третью скамью от входа. Справа от нее сугроб. Под снегом яма. Собственно, там начинается канава, тянущаяся до самого переулка. Собираются прокладывать канализационные трубы. Канаву я велел прикрыть щитами и сверху засыпать снегом, ее теперь не видно. Но под сугробом, что возле скамейки, только тонкая фанера. Как только в сквере появляюсь я, вы немедленно прыгаете прямо в снег и на глазах у потрясенных террористов проваливаетесь сквозь землю. Потом канавой пробираетесь под полем брани до переулка и вылезаете живой и невредимый. Каков план? — горделиво спросил князь и вдруг забеспокоился. — А может быть, вы все же нездоровы? Или не хотите подвергать себя такому риску? Если боитесь — говорите прямо. Не нужно бравировать.
— Хороший п-план. И риск вполне умеренный.
Фандорина сейчас одолевали чувства посильнее страха. Грядущая операция, риск, пальба — всё это было пустяками по сравнению с тяжестью, которая навалилась на Эраста Петровича: вторжение боевиков не куда-нибудь, а именно в шестой номер, могло иметь только одно объяснение…
— Имеется предложение, — сказал князь, выудив из жилетного кармана за цепочку часы. — Время, правда, уже позднее, но вы, я полагаю, выспались, а мне перед серьезной операцией уснуть никогда не удается. Нервы. Давайте-ка наведаемся к нашей милой затворнице. Я покажу вам ее при свете. Обещаю грандиозный эффект.
Статский советник стиснул зубы. Только теперь, после этих слов, произнесенных, как ему показалось, с деланной небрежностью, с глаз бедного Эраста Петровича окончательно упала пелена.
Боже! Неужели ты можешь быть так жесток?
Вот почему темнота и вуаль, вот почему шепот!
И поведение Пожарского становилось окончательно понятным. Зачем бы честолюбец стал дожидаться, пока коллега придет в себя? Мог бы придумать и другой план операции, без участия московского чиновника. Не пришлось бы делиться лаврами.
А, оказывается, и не придется. Фандорину будет не до лавров.
Пожарский не просто карьерист. Ему мало одного служебного успеха, ему нужно ощущение победы над всем и всеми. Он должен всегда быть первым. А теперь у него появилась превосходная возможность растоптать, уничтожить человека, в котором он не мог не чувствовать серьезного соперника.
И упрекнуть князя было не в чем. Разве что в чрезмерной жестокости, но это уж свойство характера.
Статский советник обреченно поднялся, готовый испить чашу унижения до дна.
— Хорошо, едем.
* * *Дверь арбатского особнячка сама распахнулась навстречу. Тихий господин, очень похожий на того, что сидел в гостинице у кровати, слегка поклонился и доложил:
— Сидит в кабинете. Дверь я запер. Один раз выводил в ватер-клозет. Два раза просила воды. Более ничего-с.
— Ясно, Коржиков. Можешь возвращаться в гостиницу. Отоспись. Мы тут с его высокородием сами справимся, — и заговорщицки подмигнул Эрасту Петровичу, отчего у последнего возникло секундное, но очень сильное желание взять глумливца двумя руками за шею и переломить на ней позвонки, что соединяют дух с телом.
— Сейчас я вас заново познакомлю с прославленной разбивательницей сердец, непревзойденной актрисой и загадочной красавицей.
Пожарский, злорадно посмеиваясь, первым поднимался по лесенке.
Открыл ключом знакомую дверь, сделал шаг внутрь и повернул ручку газового рожка. Комната наполнилась чуть подрагивающим светом.
— Что же вы, мадемуазель, даже и не обернетесь? — насмешливо спросил Глеб Георгиевич, обращаясь к той, кого Фандорину, все еще находившемуся в коридоре, было не видно.
— Что?! — взревел вдруг князь. — Коржиков, скотина, под суд пойдешь!
Он рванулся с порога внутрь, и статский советник увидел тонкую женскую фигуру, неподвижно стоявшую лицом к окну. Голова женщины была меланхолично наклонена на бок, а неподвижной фигура казалась только на первый взгляд. Уже при втором взгляде было видно, что она слегка раскачивается из стороны в сторону, да и ноги чуть-чуть не достают до пола.
— Эсфирь… — обессиленно прошептал Эраст Петрович. — Господи…
Князь достал из кармана нож, чиркнул по веревке, и труп грузно повалился на пол. С неживой грацией тряпичной куклы встряхнув руками, тело ткнулось лбом в паркет и теперь уже в самом деле стало совершенно недвижным.
— А, черт, — Пожарский присел на корточки, расстроенно поцокал языком. — Свою полезность она исчерпала, но все равно жалко. Незаурядная была особа. Да и хотелось вас побаловать… Ничего не поделаешь, увидите эту красу уже увядшей.
Он взял покойницу за плечи и перевернул на спину.
Эраст Петрович непроизвольно зажмурился, но, устыдившись собственной слабости, заставил себя открыть глаза.
Увидел такое, что снова зажмурился — от неожиданности. А потом несолидно захлопал ресницами.
Женщину, лежавшую на полу, Фандорин видел впервые — такое лицо, раз увидев, не позабудешь. Одна его половина была вполне обыкновенной и даже не лишенной миловидности, зато с другой стороны черты были сплющены, полураздавлены, так что разрез глаза получился почти вертикальный, а скула наезжала на ухо.
Пожарский рассмеялся, очень довольный произведенным эффектом.
— Хороша, чертовка? Родовая травма. Акушер неудачно щипцами прихватил. Теперь понятны мотивы поведения мадемуазель Дианы? Как еще могла она относиться к мужчинам, которые при свете дня шарахались от нее в ужасе? Только с ненавистью. Вот почему ей нравилось жить в этом заколдованном замке, где царили мрак и тишина. Тут она была не несчастной уродиной, а писаной раскрасавицей, какую только может представить мужское воображение. Бр-р-р, — передернулся Глеб Георгиевич, глядя на страшную маску, и пожаловался. — Вам-то что, а я как подумаю, что вчера полдня ублажал этакое чудище, мороз по коже.
Эраст Петрович стоял в полном онемении чувств, еще не оправившись от потрясения, но уже знал, что первой эмоцией, которую испытает в самом скором времени — только вот сердце немного отойдет — будет острейший стыд.
— Впрочем, возможно, в аду, куда несомненно отправилась новопреставленная, именно такие и почитаются первейшими красотками, — философски заметил князь. — Однако наш план, Эраст Петрович, остается в силе. Сугроб справа, не забудьте.
