Наталья Солнцева - Сокровище Китеж-града
Валерий допускал разрыв, но видел его по-другому: Марианна надоедает ему, перестает удовлетворять его как любовница, и он безжалостно бросает ее, плачущую, умоляющую не делать этого, не губить ее жизнь. Ведь она так преданно, так самозабвенно любит его, что не мыслит своего существования без этой любви!
И вдруг… О нет! Неужели он проиграл?! Она отвергла его… легко и просто, без истерик, без слез, без угроз покончить с собой. Сказала, что не любит, – и ушла. Даже ни разу не оглянулась!
Валерий долго сидел в оцепенении, не понимая происходящего. Фигурка Марианны, которая ровной походкой удалялась от него, расплывалась в глазах.
Он не помнил, как приехал на работу, как переоделся, уселся на диван в комнате отдыха, – сознание мутилось, в груди клокотало то бешенство, то холодное, безнадежное отчаяние. Что было для него дороже? Марианна или его роль, которую теперь не перед кем стало играть?
– Валерий Николаевич, вас к телефону…
Мелодичный голосок дежурной сестры вывел его из забытья.
– Привет, – раздался в трубке знакомый приятный баритон. – Как твои дела?
– Хуже некуда, – сам того не желая, ответил Валерий.
Не в его правилах было признаваться, что не все гладко и радужно в жизни военного хирурга Добровольского – красавчика и везунчика, как называли его в академии. Слова вылетели против воли: слишком неожиданно, больно и по-предательски ударила его Марианна. Как она посмела?!
– А у меня прекрасно! – В голосе звонившего слышались те особые вибрации, которые выдают всем довольного и благополучного человека. – С тебя причитается, Валера! Надеюсь, не забыл?
Добровольского бросило в жар, который через минуту сменился ледяным ознобом. Так вот кто все разрушил! Проклятие!
– Как же я сразу не догадался? – хрипло и зло пробормотал он. – Твоя работа? Добился-таки своего?
– Все честно, друг, – усмехнулся баритон. – Я выиграл.
На том конце линии раздались гудки, а Валерий все стоял с трубкой в руке.
– Что с вами, Валерий Николаевич? – осторожно спросила курносая веснушчатая сестричка.
Он дико глянул на нее, выпустил из руки трубку, которая повисла на проводе, продолжая гудеть, а сам быстрыми, нервными шагами пошел прочь.
* * *Господин Смирнов поставил машину в тени деревьев на противоположной от салона стороне улицы. Ему хотелось пить, но нельзя было сходить в магазин за минералкой – он вел наблюдение за оборванцем, околачивающимся у забора вокруг «восточного» дворика. Неизвестно, сколько придется здесь торчать: «рабочий день» у нищего ненормированный, что ему взбредет в голову, бог знает…
Небо затягивало тучами. В синие прорехи на краткий миг выглядывало солнце, чтобы тотчас же скрыться за влажной серой пеленой, полной дождя. Воздух был сырой, тусклый и теплый, как в бане. Деревья по бокам дороги стояли неподвижно, застыв в ожидании ливня.
Нищий, по-видимому, тоже ожидал кого-то, беспокойно поглядывая на небо.
– Так тебе и надо, братец! – злорадно пробормотал Смирнов. – Небось промокнешь без зонтика-то! Не пора ли тебе сматываться?
Но попрошайка думал иначе. Он слонялся вдоль забора – к воротам и от ворот, и не собирался покидать свой пост. По крайней мере не сейчас.
Всеслав тяжело вздохнул, прогоняя мысли о стаканчике холодной газированной воды. Ему были видны двери салона, откуда спокойной, слегка покачивающейся походкой вышла Марианна Былинская.
– А вот и наша героиня! – прошептал сыщик, напрягаясь.
Он взял бинокль и навел его на докторшу.
Марианна улыбнулась нищему, как хорошему знакомому, и помахала ему рукой. Тот резво подбежал к ней, отвесил изящный поклон, изображая старинного придворного кавалера, и… взял госпожу Былинскую под руку.
Смирнов не поверил глазам своим! Он принялся рассматривать попрошайку, который оказался не таким уж грязным и оборванным. Одежда на нем была старая, явно с чужого плеча, но довольно чистая; на ногах – поношенные кроссовки; лицо небритое, но тоже чистое и даже привлекательное, с крупными, выразительными чертами.
– Любовь его так преобразила, что ли? – недоумевал Всеслав. – Ну и дела!
Сыщик признался себе, что до сих пор не обращал должного внимания на нищего, заведомо считая его обыкновенным уличным попрошайкой, грязным, вонючим и вечно пьяным в стельку. Однако сегодня он был трезв, подтянут и, если бы не щетина, не обвисшие пиджак и брюки, смотрелся бы вполне неплохо рядом с элегантной докторшей. Он был на целую голову выше ее, широк в плечах, держался ровно, с шутовским достоинством. Куда делись судорожные, суетливые движения, гримасы на лице, семенящая походка и согбенная спина?!
– Да он артист, каких поискать, – присвистнул сыщик. – Прямо Качалов![2] Умеет русская земля рождать таланты…
Тем временем нищий и Марианна, мило беседуя, свернули во двор. Смирнов готов был поклясться, что они смотрели друг на друга влюбленными глазами. Вернее, влюбленным выглядел попрошайка, а Марианна… скорее слегка заинтересованной.
– Вот так поворот сюжета, – бубнил себе под нос Всеслав, выбираясь из машины. – Вот так душещипательная история о красавице и чудовище! Не все вымысел, что сказки сказывают…
Стараясь держаться ближе к домам, он двинулся вслед за «влюбленной» парочкой. Увлеченный непредвиденным развитием событий, сыщик забыл о нависших тучах, за которыми давно скрылось ясное солнышко. Частый, крупный дождь обрушился с неба сплошной стеной, вмиг не оставив на Всеславе ни одной сухой нитки. Мгновенно образовавшиеся лужи покрылись пузырями, по асфальту побежали потоки воды, смывая пыль и мелкий мусор. Шум дождя поглотил все звуки, наполнив окружающее пространство журчанием, бульканьем, хлюпаньем, плеском, шорохом, стуком капель. Тугие струи били по тротуарам, по крышам, подоконникам и козырькам подъездов, по скользкой, глянцевой листве, с шумом вырывались из водосточных труб, образовывая бурные пенистые потоки, через которые приходилось перепрыгивать.
Сыщик свернул во двор, где скрылись Марианна и нищий, набрав полные туфли воды. Чертыхаясь и отряхиваясь, хотя и то и другое было бесполезно, он устроился за приоткрытой дверью гулкого парадного. Отсюда он видел умытые дождем, смеющиеся лица госпожи Былинской и ее спутника, облепившую их тела мокрую одежду, брызги, летящие из-под босых ног Марианны, которая исполняла какой-то дикий языческий танец, что-то сохранившееся в тайниках памяти от священного прошлого – от Ярилы, Дажьбога, Перуна, – стоя прямо в луже, не обращая внимания на грязь, которая доходила ей до щиколоток…
Ливень смыл все различия, условности и придуманные людьми правила, оставив мужчину и женщину наедине с небом и землей, которые слились в дождевых объятиях, в стихийном экстазе, в языческом любовном поцелуе. Напоминая неразумным детям своим об истоках всего сущего…
Всеслав невольно залюбовался этим первобытным, простым и вместе с тем непривычным выражением чувств – свободным, не скованным запретами и приличиями. Танцующие под дождем Марианна и нищий перестали быть «Марианной и нищим» и стали возлюбленными, потому что радость, которой они оба светились, дается только в мгновения любви – пусть даже преходящие, кратковременные, как этот шумный, теплый летний дождь.
Ливень начал стихать. Дождевая завеса просветлела, поредела, засеребрилась в тускло проглянувших солнечных лучах, что-то зашептала ласково мокрой земле, проливая слезы прощания, прозрачные, медленные…
– Мне пора идти, – наверное, сказала Марианна. – Я вся промокла.
Господин Смирнов не умел читать по губам, но иногда любой человек становится ясновидящим, всепонимающим, мудрым и великим, как стародавние ведуны-колдуны.
– Я люблю тебя, – наверное, сказал нищий. – И не хочу расставаться.
Они обнялись и стояли так, может быть, минуту…
Всеслав потерял счет времени. Ливень кончился. С деревьев срывались последние капли, небо поголубело, засветилось, как промытая блестящая эмаль. По тротуарам все еще текла вода, иссякая, оставляя на асфальте сбитые листья. Было слышно, как земля впитывает небесную влагу… или Всеславу это казалось. Воцарилась прозрачная, напоенная свежестью тишина, нарушаемая редкими ударами капель, всплесками и звуками стекающей по уклонам воды.
Марианна и ее спутник, босые, мокрые, побежали в сторону дороги ловить такси. Они не оглядывались, и Смирнов, почти не прячась, последовал за ними.
Первая же машина остановилась, и нищий по-джентльменски распахнул перед дамой дверцу, помог сесть.
– Я буду ждать! – не дурашливо, а проникновенно, звеняще, с надеждой и обещанием крикнул он.
Она выглянула, махнула босоножками, зажатыми в руке, засмеялась… Ей нравилась эта игра с невозможным будущим, с оттенком чего-то несбыточного, грусти и восторга… фатальная, роковая, как летящие с неба потоки дождя, от которых негде укрыться – да и не хочется.
