Доска Дионисия - Алексей Глебович Смирнов
Анна Петровна долго мучилась в собственных неясностях. Несомненно, Дионисий стоит не три тысячи, а намного больше, так что выгода предстоящей сделки была несомненна. Но, с другой стороны, морально-этическая сторона дела ее совершенно не устраивала. Она искала Дионисия для того, чтобы передать его в музей, чтобы его видели все, кто любит живопись великого мастера. И вдруг все ее поиски оборачиваются ее личной сделкой с темным дельцом. Но как быть иначе? Если же она придет в музей и скажет: «Есть подлинный Дионисий, он в руках преступных личностей, дайте мне под расписку три тысячи, и я его вам привезу», — то ей ответят: «У нас нет таких свободных денег, мы не даем их под расписку, без решения экспертной комиссии мы ничего не приобретаем для музеев у частных лиц, а даже если и приобретаем, то выплачиваем деньги не сразу, в через несколько месяцев».
Сняв свои полторы тысячи с книжки, она стала обзванивать знакомых, прося у них в долг. Она уже знала, что дело будет долгим, а потому просила не более трехсот рублей сроком на три-четыре месяца. Как она будет расплачиваться, она не знала, да и не хотела знать. Когда вопрос был в принципе решен и не хватало только ста рублей, она решила повидать Андреевского.
Федор Федорович, услышав ее голос, сразу спросил:
— Нашли?
— То-то и беда, что нашла.
Андреевский пообещал заехать за ней на машине. Он ехал в издательство на встречу со злым редактором его книги, усердно причесывающим его стиль.
— Под бокс, под бокс выстригает, под полечку не желает. Почему многие редакторы так похожи на сельских парикмахеров, знающих только одну стрижку?
Андреевский дома ходил в рваном, черном, проношенном до дыр пиджаке, а, выезжая в издательство, одевался вышедшим из моды английским джентльменом.
Анна Петровна выложила ему все, что с ней произошло.
— Вот что. То, что вас навел на верный след Канауров, не случайно. На этого проходимца Орловского Канауров за что-то зол. Как вам все-таки не противно копаться в подобных человеческих нечистотах? Археологу надо разгребать щеточкой человеческие захоронения, по крайней мере, пятисотлетней давности, а более свежий мемориал ему противопоказан — еще воняет. Вы знаете, есть такая игра — «холодно-горячо». С вашим Дионисием горячо на явную уголовщину. Я почему-то за вас боюсь. К старости делаешься довольно безразличным ко многим людям, но не ко всем. Не поеду я сегодня к редактору, к тому же все его поправки — чушь собачья. Моим стилем был доволен Луначарский, а на то, что некий товарищ Поповкин хочет меня перекроить на свой лад, мне наплевать. Поехали, дорогая, к Канаурову. Без советов этого жуликоватого эстета нам не обойтись. Не видал я его лет тридцать с небольшим, но общие воспоминания найдутся. Он всего лишь лет на десять меня моложе. Не звоните, нагрянем так, без предупреждения.
Канауров встретил их радостно, как будто ждал визита. Оживление Канаурова было несколько странного свойства, и те, кто хорошо его знали, всегда это подмечали. Если кто-нибудь из его близких знакомых умирал или же попадался в руки правосудия с неопровержимыми уликами, то Канаурова охватывала какая-то радостно-суетливая истерия. Он бегал по комнате, хрустя пальцами, смеялся без причины, внешне даже молодел. Суть этой эйфорической истерии была проста: «Не я, не я умер, не я попался». Чем крупнее и непригляднее был скандал, чем трагичнее была смерть, тем больше оживлялся Канауров.
«Любопытная встреча», — думала Анна Петровна, приглядываясь к тому, как Андреевский и Канауров вспоминали события тридцатилетней давности.
Канауров вспомнил:
— Как мы давно с вами не виделись, профессор! Да, да, вы мало изменились. Помните эту историю с портретом Фердинанда Боля? Да-а-а, история, однако, была. Впрочем, у нас, коллекционеров, все время истории. Одна история кончается, другая начинается. Как мило, что вы приехали вместе. Простите… я забыл ваше имя-отчество… Федор Федорович. Ах, да, да, у меня есть ваши книги. Прекрасный благоуханный стиль. Вы единственный из современных искусствоведов могли бы печататься в «Старых годах». Вот, посмотрите, какой прекрасный Тархов, я его на днях приобрел. Я ценю его не меньше Грабаря. Ну, а для вас, милейшая Анна Петровна, у меня есть па-а-а-трясающие новости. Орловский, наконец, попался! У него опечатали квартиру! Ту самую доску, которую вы искали, он продал каким-то спекулянтам за восемь тысяч. Каков жук! И есть же такие люди, которые могут сразу отвалить такую сумму! Страшно подумать! Тут не знаешь, где пятьсот рублей нa крохотный этюд наскрести, а тут восемь тысяч… Ну, об этом узнали какие-то жулики, у которых он за бесценок, за какие-то гроши купил эту доску. Они на него напали, проломили голову. Вмешалась милиция, громил схватили, а у Орловского опечатали квартиру. Мне буквально только что звонил один верный человек, который все знает. А Орловский в больнице, у него произошло что-то вроде инфаркта от расстройства, да и голова вся разбита.
— Ну, а где доска Дионисия, Анатолий Борисович?
— В МУРе, дорогая, в МУРе, как вещественное доказательство. Не желаете ли хорошего французского коньячку?
Даже профессор Андреевский, хотя он в этот день и сидел за рулем, выпил глоток, а Анна Петровна выпила полную стограммовую рюмку. У нее буквально гора свалилась с плеч — не надо больше собирать взаймы денег, Дионисий наконец в государственных руках.
Канауров махал им вслед руками, даже выбежал на площадку провожать. Не у него опечатали квартиру и не его ударили по голове.
Отъехав довольно далеко от дома Канаурова и остановив машину, Андреевский произнес короткую наставительную речь:
— Если еще раз ввяжетесь в уголовщину, не буду просматривать в рукописях ваши статьи — раз, не буду вам звонить по вечерам со скуки — два, а в-третьих — это типичное мальчишество, а вы — почтенная интересная дама, которая мне нравится. Поехали на Петровку, без меня там с вами не будут разговаривать.
На Петровке пришлось долго ждать приема к дежурному. Рядом с ними в
