Леонид Девятых - Магнетизерка
«А ты знаешь, сколько там может быть вариаций?» — возмутился Павел Андреевич.
«Не так уж много, как кажется».
И правда, из числовой азбуки подполковник выбрал лишь с полтора десятка четырехзначных чисел, могущих быть ключами к шифру. Из них наиболее приемлемыми были 1095, 1260 и 1390. Последнее число отчего-то показалось ему знакомым, но на сей раз он решил начать с первого.
Мимо! Второе. Тоже мимо. Ну, если и число «опасность» не подойдет…
Погоди-ка, погоди-ка! Угличская драма! Дело о загадочной кончине царевича Димитрия в 1591 году. Официальная версия была тогда такая: царевич страдал падучей болезнью и, играя ножиком в тычку, в приступе сей напасти упал на нож и закололся. Однако когда в Углич прибыла следственная комиссия во главе с боярином Шуйским и из рва у крепостной стены извлекли вместе с другими труп дворцового дьяка Битяговского, по наущению коего, как говорили в городе, убили царевича, то в портах его была обнаружена грамотка с непонятными словами. Грамотку ту вместе со следственными материалами Шуйский привез в Москву, и оказалась она ни много ни мало как «затейливым письмом», то бишь литореей — настоящей шифровкой. Долго бились над ней умельцы-подьячие из Приказа тайных дел, покуда не расшифровали. А на грамотке сей было всего две строки:
Веление Верхней Венты: царевича Димитрия убить, да обставить так, будто сие случай не щастный.
Грамотка скоро пропала невесть куда, а дело это и по сию пору хранится в Преображенском архиве, да только без нескольких первых листов, на которые был разрезан столбец свитка. Пропали, утратились сии листочки. А на них-то и было содержание исчезнувшей грамотки. Лишь немногим известно ее содержание, да те помалкивали. А код, или ключ, коий умельцы из Приказа тайных дел все же подобрали к грамотке с тарабарщиной, был 1390! По каббалистической науке — опасность! Царевич Дмитрий и впрямь, подрастая, становился опасным; играючи, рубил сабелькою головы чучелам, приговаривая: «Вот так я поступлю с Мстиславскими, так с Годуновыми, а так с Феткой Романовым…». Словом, весь в грозного папеньку.
Татищев в возбуждении потер руки.
Опасность! Ну, конечно же! Император Павел тоже, верно, кому-то стал опасен, вот его и убрали. Как царевича Димитрия.
Татищев взял новый листок и вывел:
ФОТСТ ЦЪПЖО ШЕСИНАУЯ УНКЖЬ КФУЦОТСХУ РУСКБК
1 3 9 0 1 3 9 0 13 9 0 1 3 90 1 3 9 0 1 3 9 0 1 3 9 013 9 0 13 9 0 1 3
ЛЕСШЦЕК ЕОНУЮ УУСРЧСПЖЧ УВУЙТЭ НЦИДЦ СЗЫВЫЬ
90 1 3 9 0 1 3 9 0 1 3 9 0 1 3 9 0 1 3 9 0 1 3 9 0 1 3 9 0 1 3 9 0 13 9 0
Итак: ХСЪ…
Нет, надо считать назад:
УЛИСС УСПЕЛ ПЕРЕДАТЬ…
Получилось, черт побери! Вот оно, послание генералу Талызину:
УЛИСС УСПЕЛ ПЕРЕДАТЬ КНИГУ КУРНОСОМУ. ПРИКАЗ ВЕРХНЕЙ ВЕНТЫ: КУРНОСОГО УБРАТЬ, КНИГУ ИЗЪЯТЬ.
Глава двадцать третья
О важности дамских разговоров. — Условности на то и условности, чтобы ими пренебрегать. — Откровения Александрин Хвостовой. — Эффективность физических воздействий человеческих особей друг на друга. — Небольшое красное пятнышко меж бровей вразлет.
Дамская беседа для человека постороннего, паче для мужчины, вещь маловразумительная, легкомысленная, а посему начисто лишенная смысла и логики. Что, скажите мне, они так возбужденно, серьезно и бесконечно долго обсуждают? Как правило, пустяки да сущие безделки. О погоде поболтали — сегодня ведро, завтра ненастье, послезавтра опять солнышко, — от климатических причуд плавно перешли к только что приобретенным шляпкам да шалям, по пути сделав отступление на новые шелка для рукоделия и последние образцы новомодных кружев. Наговорившись о нарядах, подступили к их хозяйкам: где кого с кем видели, что та или иная сказала, как губы поджала да нос задрала. После сей обширной преамбулы приступают к самому интересному — приватной, семейственной жизни родни и знакомых. В этой части первенствуют похороны, болезни и свадьбы, щедро приправленные пикантными инцидентусами или скандалами. Как горный ручеек в капризном русле, журчат голоса собеседниц, то затихая почти до шепота, то всплескиваясь бурной волной удивления или возмущения, смешанного с восторгом. Ибо женщина — существо, отличное от мужчины, то есть тонкое и чувствительное. Для нее важны не точность и достоверность информации, но нюансы и оттенки бытия души, не духа, заметьте — души. А стало быть, важна не сама фраза, а то, что за ней сокрыто. Посему обмен рецептами соления огурцов или крыжовенного варенья воспринимается женщинами как акт внимания и доброго отношения собеседницы, а в любезной фразе по поводу новой шляпки женщина мгновенно уловит сокрытое пренебрежение или даже недоброжелательство. Несколько иной бывает беседа дружеская, и хотя мужчины узурпировали право на дружбу, полагая, что лишь они умеют дружить по-настоящему, а все же и среди женщин иногда тоже можно встретить сии близкие и теплые отношения, подпадающие под разряд дружеских. Хотя и редко.
Анна Турчанинова полагала Александрин Хвостову своей подругой, и не без причины.
Объединяло их многое.
Начать хотя бы с такой мелочи, как внешность. Черные непокорные кудри цвета вороньего крыла украшали голову и той и другой, природная и не модная смуглость и огнистые темные глаза довершали их сходство. Но самым главным в их отношениях была все же душевная близость, склонность к поэтическому восприятию бытия, одинаковость во многом взглядов, вкусов и некоторых привычек. Даже самые различия, например кокетливость Александрин и монашеская сдержанность Анны, а также некоторая поверхностность одной и глубокий аналитический ум другой, лишь добавляли остроты и интересу в их общение.
Посему Александрин нисколько не была удивлена, когда рано утром, в то время, что она обычно проводила перед зеркалом, совершая некие магические действия по превращению себя если не в красавицу, то хотя бы в чаровницу, ее лакей доложил, что госпожа Турчанинова ожидает ее, расположившись в кабинете хозяйки. Для визитов было рановато, но за Анной Александровной водилась привычка нарушать светские условности, ежели в том возникала необходимость. Причем проделывала она это с самым простодушным видом, будто никаких правил не существовало или она о них знать не знает и ведать не ведает. Но на сей раз Турчанинова удивила Александрин, начав с извинений.
— Прошу прощения, дорогая, за столь раннее вторжение, — несколько напряженным тоном начала она. — Хотела застать тебя одну.
— Я удивлена скорее твоими извинениями, чем ранним визитом, — улыбнулась Хвостова и, протянув руку к колокольчику, спросила: — Составишь мне компанию?
Анна кивнула. Пока горничная расставляла тарелки и наливала душистый цветочный чай в чашки тонкого мейсенского фарфору с пасторальными видами, она в очередной раз пыталась найти нужную фразу, с которой можно было бы начать интересующий ее разговор. Нельзя же, пусть даже и близкую подругу, спросить в лоб: «Александрин, расскажи о твоем последнем свиданье с Талызиным».
В том, что свидание было амурным, Турчанинова нимало не сомневалась. Вся Москва шепталась о том, что госпожа Хвостова наставляет рога, и весьма ветвистые, своему мужу, Анна же знала о сем факте из первых рук, то есть от самой Александрин. Хотя поведения подруги Турчанинова, как истинная христианка, одобрить не могла, но понимать ее вполне понимала.
В юном возрасте выдали Александрин Хераскову за Дмитрия Семеновича Хвостова, человека ограниченного и грубого, подверженного многочисленным порокам, в числе которых были невоздержанность в питии горячительных напитков и самое низкопробное сластолюбие. Двух лет семейной жизни вполне хватило, чтобы потерпели неудачу все ее попытки начать «обожать» супруга или хоть как-то смириться с его поведением. В силу живого и непосредственного характера, Александрин перенесла нерастраченную любовь на иные объекты. Увлечения ее, как правило, длились недолго, но выбирала она их более тщательно и придирчиво, чем в свое время родня выбрала ей мужа. Анна смотрела, как один амант Хвостовой сменяется другим, с интересом и любопытством естествоиспытателя, вникая в перипетии зарождения, разгара и угасания страсти, каждый раз думая: «Слава богу, что сие происходит не со мной». Мучительный опыт над собственным сердцем Анна один раз уже произвела и сомневалась, что сможет пережить это еще раз. В этом она значительно отличалась от своей легкокрылой подруги.
Вполне возможно, что Александрин была последней, видевшей Петра Александровича в здравии. Судя по ее оговорке, она провела у Талызина ночь и утро двенадцатого апреля, а в обед тело генерала было найдено бездыханным.
Может быть, она заметила что-то необычное в его поведении, какую-то деталь? Несносный Татищев три дня не дает о себе весточки. Выманил у нее записку — и молчок! Предпочел, верно, забыть об обещании.
