Том Харпер - Рыцари креста
— Тем более мне надо поскорее вернуться к своим товарищам!
Если Анна останется без защиты, когда ворвутся турки…
— Отпусти меня!
— Поверь, я желаю тебе блага! Некогда ты попросил меня о помощи. Я сказала, что не смогу сделать этого до той поры, пока ты не отбросишь всю ту ложь, которая навязывается вашим священством. Я не смогу помочь тебе, пока ты не примешь моей помощи!
Внезапно я понял, чей это голос. Конечно же, это была таинственная Сара, жрица, посещавшая палатку Дрого и его друзей. Похоже, все они прошли один и тот же обряд посвящения.
— О какой лжи ты говоришь? Я — христианин!
Она рассмеялась.
— Тебе когда-нибудь доводилось говорить о Боге с исмаилитами? Они говорят, что мы почитаем одного и того же Бога, но только они знают, как должно чтить Его!
Я опустился на спину.
— Ты исмаилитка?
Возможно ли такое, если ее последователи вырезают на своих спинах кресты?
— Конечно нет! — воскликнула она оскорбленным тоном. — Но они правы в том, что многие, и ты в том числе, неправильно почитают Бога!
— Я не понимаю тебя.
— Хочешь пить?
Я провел языком по пересохшему небу.
— Пожалуй, что да.
— Пей.
Она вновь поднесла к моим губам деревянную чашу с горьковатой жидкостью. Я сделал несколько глотков, и тут мне в голову пришла ужасная мысль:
— Что ты мне дала? Это ваша обрядовая чаша?
— Это обычная вода. Я добавила в нее немного морозника. Он облегчит боль. Тебе нечего бояться.
Она умолкла. Я услышал, как она поставила чашу на стоявший слева от меня столик. Я напряг слух, однако никакие звуки не выдавали присутствия в пещере членов религиозного братства. Похоже, мы были одни.
— Ты сказала, что я неправильно поклоняюсь Богу. Тогда ответь мне, в чем состоит правильное поклонение?
— Это тайное знание.
Мною овладело такое разочарование, что я на время забыл и о боли, и о мучивших меня сомнениях: я злился на нее, как ребенок, с которым взрослые не хотят делиться своими секретами. Я вновь попытался подняться, и вновь меня остановили все те же крепкие путы.
— Почему оно тайное? Чтобы ты могла управлять своими последователями, дразня их любопытство?
— Это знание является тайным только потому, что оно смертельно опасно. Не гордыня и не стремление к самоутверждению понуждают меня скрывать его. Открывается оно лишь тем, кто в своем искании тайн остается чист сердцем. Я могла бы поведать тебе о нем, но прежде ты должен пожелать этого. И при этом тобою должны двигать не корысть, злоба или жадность, но единственно жажда спасения.
— Разве есть такие люди, которые не стремятся к спасению?
— Их больше, чем ты думаешь. Даже среди тех, кто, как ты полагаешь, озабочен спасением собственной души, мало людей с чистыми душой и сердцем. Они стремятся к свету, но пребывают во тьме. Они не способны понять, чего ищут. Если они и обретают искомое, оно остается для них недоступным. Их вера тщетна! Мало того, она их губит! Порой даже физически.
Мне вновь стало не по себе. Та часть моей личности, которая привыкла выведывать малоприятные истины у сутенеров, воров, торговцев и вельмож Константинополя, готова была внять ее предупреждениям. Другую же, более возвышенную часть моей души это ужасное обещание разом влекло и страшило.
— Знание, которое я дарю, не содержится ни в свитках, ни в книгах, его нельзя прочесть и положить на полку. Мое знание — знание жизни, знание света. Забыть его невозможно. Оно пожирает тебя подобно плавильному горну. Уклонись твоя душа в сторону — и оно сожжет тебя дотла! Но мало знать, нужно еще и верить.
Я приподнялся на локте настолько, насколько мне позволяли это сделать путы.
— Говори. Я выслушаю тебя.
Все дальнейшее происходило как во сне. Впоследствии я не раз задавался вопросом, а не приснилась ли мне вся эта сцена, тем более что слова Сары сопровождались яркими видениями. Мне представлялись ангелы с огненными крылами, сказочные сады и поднимающие голову змеи, однако чаще всего я просто бродил по церкви, вглядываясь то в одну, то в другую икону. Казалось, что душа моя находилась уже не в сердце, а в голове, которая тяжелела все сильнее и сильнее. Одна часть моей души называла все услышанное мною неправдой и губительным обманом. Другая же часть призывала меня хранить спокойствие и жадно ловила каждое сказанное жрицей слово.
— Многое из того, что я скажу тебе, покажется тебе знакомым. Причина этого состоит в том, что лжецы и демоны, завладевшие церковью, извратили ее, изменив в ней самую малость. Повелитель тьмы знает, что самая страшная ложь почти неотличима от истины. Ты сможешь понять, насколько все извращено, только после того, как я закончу свой рассказ.
Я кивнул.
— Начну с самого начала. Много веков назад, когда Сатана пал с небес, он разделил воды ставшей для него узилищем тверди и сделал так, что из воды явилась суша. После этого он устроил себе трон и приказал прочим низвергнутым с небес ангелам произвести жизнь: зелень и древо плодовитое, животных, птиц небесных и рыб морских. Но это еще не все. После этого он вылепил из глины сначала мужчину, а затем, отделив от него часть глины, и женщину, поймал двух ангелов небесных и заточил их в глину, облекши их души в тленную форму. Будучи всецело порочным, он толкал их к греху, но они были чисты и потому безгрешны. Тогда Сатана поселил их в саду, создал из своей слюны змея и, приняв его образ, появился возле них. Он вошел в тело женщины и разжег в ней греховное вожделение, пылавшее в ней подобно раскаленной печи. После этого он вошел в мужчину и разжег то же вожделение и в нем, после чего плененных им ангелов стала снедать страсть. Тогда-то и родились дети Дьявола. Ангельская искра раздробилась и рассеялась меж народами земли, однако она не потеряна. Частичка их существа есть в каждом из нас, и потому мы должны отринуть темное телесное начало и отдать себя ангельскому пламени. Только оно освободит нас от сковывающих наши души тленных сосудов и позволит нам раз и навсегда покинуть эту греховную землю, воспарив в обители света.
В пещере было душно, и я лежал, обливаясь потом. Но куда горячее был тот порожденный ее словами огонь, который снедал меня изнутри, опаляя и обжигая душу. Как Сара и предупреждала, слова ее более всего походили на пламя. Даже если бы я не верил им и пытался изгнать их из памяти, забыть их было невозможно. Они подрывали стены моей веры сомнением и грозили полной ее утратой. Даже повторение их могло стать смертным грехом. Более же всего я страшился того, что какая-то часть меня могла принять ее слова за истину.
— Я открыла перед тобой дверь в первую из наших тайн, Деметрий Аскиат. Что ты скажешь на это? Боишься ли ты переступать сей порог?
У меня не было сил солгать.
— Боюсь.
— Вот и прекрасно. Спешат лишь ослепленные гордыней. Смиренный человек ступает осторожно, зато и идет дальше. Я вижу, что истина уже проникла в твою душу. Не тяготил ли тебя и прежде этот греховный глиняный сосуд? Не казалось ли тебе, что твоя душа заточена в нем? Я не сомневаюсь, что ты — возможно, это случалось в минуты, просветленные скорбью, — желал сбросить с себя оковы плоти и высвободить заточенную в них божественную искру.
Осторожность и здравомыслие понуждали меня возразить ей, однако я не мог отрицать истинности ее слов. Мне вспомнилось, как после убийства Одарда я носился по лабиринту грязных улочек, пытаясь освободиться от мучительного чувства греха. Мне вспомнилось, как мы с Анной лежали, обнявшись, на городской стене, однако души наши были разделены тайной содеянного мною. Уж не об этом ли говорила Сара?
Ее вкрадчивый голос действовал на меня подобно бальзаму.
— У тебя открывается ясность видения, Деметрий. Прежняя твоя жизнь была исполнена греха и слепоты, однако в сердце твоем начинает возгораться пламень. Не гаси же его! Возьми этот огонек в руки и потихоньку раздувай его. Со временем эта крохотная искорка запылает солнцем и испепелит все греховное так же, как солнце рассеивает мглу!
— Но как…
Она прижала палец к моим губам.
— Спи.
Я так и не уснул. Вопросы и ответы носились в моей голове, как бури в пустыне. Некоторые из них взметались ввысь вихрями смущения, другие клубились и расползались непроницаемыми тучами хаоса. Порой они начинали расходиться, но едва я ловил себя на этом, как они возвращались и начинали терзать меня с новою силой. Боль в затылке и голод вновь стали нестерпимыми. Мое тело ослабело даже без заклинаний жрицы. Я уже не мог понять, было ли это проклятием или благословенным освобождением.
Хотя чувства мои угасли, я мог разглядеть пещеру куда лучше, чем прежде. Свет проникал в подземелье сквозь длинные щели в потолке, и постепенно тьма обернулась палимпсестом серых теней. Меня окружали грубо вытесанные стены, в глубинах пещеры сновали какие-то темные фигуры. Моя лежанка стояла в углу, а в противоположном углу пещеры я увидел уходившую вверх лесенку, по которой то и дело поднимались и спускались какие-то люди. Люк, из которого они спускались, оставался при этом совершенно темным. Насколько же глубоким было это подземелье? Неужели над ним находилась еще одна такая же пещера?
