Красный снег - Александр Пензенский

– Подсобишь? Занесу потом гостинец.

Пристроил свечку, чуть постоял, хмуря брови и подбирая еще слова, но так ничего и не сложил ни в просьбу, ни в молитву. И вышел.

Постоял на крыльце, не обращая внимания на протянутые руки нищих, глубоко вдохнул морозный воздух, надел картуз. Вспомнил свой последний визит в церковь, поежился, будто от холода.

* * *

27 июля 1908 года. Деревня Поповщина, Порховский уезд Псковской губернии. 10 часов 48 минут

Попрощавшись с Осипом Матвеевичем, он вышел за ворота – да так и остался стоять. Куда ему было идти? К матери? Нужен ей лишний рот. К Стеше? Так там что с ней, что без нее. Тихо, как в церкви, только фитилек в лампаде потрескивает. В церковь! Куда ж еще?

Церковь в Поповщине никогда не закрывалась – ни днем, ни ночью. Он поднялся по мягко пружинящим ступеням, перекрестился на пороге, потянул на себя дверь.

Внутри никого не было, только перемигивались с лакированными ликами лампадки да курлыкали где-то вверху невидимые сизари. Сам того не зная, он подошел к той же иконе, с которой когда-то сам Симанов держал совет о нем, о Николае. Богоматерь смотрела так же – грустно, куда-то в сторону, пестуя свою вечную печаль.

Николай постоял молча, пытаясь поймать этот ускользающий взгляд. Сглотнул.

– Молчишь? – хрипло спросил у образа. – Может, научишь, как дальше жить? К кому прислониться? Или много я хотел? Чего ж пожалели вы, всемогущие? Счастья глоток пожалели, а меня не пожалели! Хотя… Какие вы всемогущие? Себя защитить не умеете – и людей за то тираните! За что вам все это? – Он обвел руками церковный свод. – За что? За что вам церкви строят? Свечки с маслом жгут? Поют вам, молятся, а вы не слышите никого! Я же просто жить хотел! Жить! Человеком, а не тлей! Чтоб дом был, жена та, которая сердце радует, дети чтоб! Чтоб не кланяться никому, не ползать на брюхе! Чтоб дети мои никому спину не ломали за-ради куска хлеба! Все прахом! Куда вы смотрите? На что вы все время отвлекаетесь? Люди всю жизнь друг друга поедом едят, а вы молча любуетесь, как одни на других ездят! Где вы были, когда Стешу он?.. Песни слушали? Ладаном дышали? На что отвернулись? Ты! – Он ткнул пальцем в лик Спасителя. – Ты! Куда ты смотрел?! Куда? Куда?

Он схватил со стены икону, со всей силы ударил об паникадило. Оно рухнуло с грохотом, лик Христа раскололся ровно пополам, свечи раскатились по полу, масло брызнуло на деревянные половицы, вспыхнув с хлопком. Николай безумными глазами смотрел, как язычки пламени лижут темный пол, и вдруг, опомнившись, скинул с себя пиджак, начал сбивать им огонь, топтать ногами. Потушив, поднял подсвечник, наклонился за разбитой иконой.

– Оставь, Николаша, – грустно сказал кто-то сзади. – Я склею.

Боровнин вздрогнул, прижал к груди доски, обернулся. Брат Илья сочувственно смотрел на него от двери. Они несколько мгновений глядели друг на друга, а потом Николай уронил икону на пол и выбежал из церкви, чуть не сбив плечом дьячка. Тот пошатнулся, вышел на крыльцо, перекрестил спину убегающего Николая и долго смотрел ему вслед, грустно качая головой.

* * *

22 декабря 1911 года. Санкт-Петербург, Петроградская сторона, трактир «Муром». 20 часов 18 минут

Жоржик не ответил ни в тот вечер, ни в следующий. Но Николай, уже решив все для себя, не особо переживал. Не согласятся эти шныри – найдем новых. Лихих людей в столице много. Он пока обустраивал их с Максимкой быт. Первым делом вымел к чертовой матери на мороз паучка, лишив его имени. Потом поговорил с фельдшером, тот – с больничным каштеляном, и к вечеру появилась в его каморке пружинная кровать с почти новым ватным матрасом, подушкой и суконным одеялом. Раз ночью, отлучившись с поста, Николай наломал с угловой елки веток, и ждать Рождество в комнатке стало душисто и празднично.

А вечером его кликнул Силантий Иванович. Очередная пирушка у Жоржика с его ватагой, судя по ополовиненной бутылке, была в самом разгаре.

– Садись. – Жоржик наполнил стаканы, придвинул один Николаю. – За успех нашего общего дела.

Выпили. Матрос хотел налить еще, но Николай накрыл свой стакан ладонью.

– Ежели решили, то пить надо меньше. Чтоб промашки никакой не вышло.

– Ишь ты! – Жоржик насупился, но бутылку отставил. – Ну, учи нас, дураков.

* * *

21 февраля 1912 года. Деревня Поповщина, Порховский уезд Псковской губернии. 1 час 7 минут

Николай затянулся, стряхнул пепел, отодвинул тяжелую сосновую ветку. Дом Симановых высился однородной глыбой на фоне ночного февральского неба – черное на почти черном. Ставни закрыты, на дворе тишина. Уговор был такой, что, когда Жоржик с Матушкиным повяжут мужиков, одно окно раскроют и посветят лампой.

Почти два месяца шла наука. Все, как когда-то постигал и перенимал от хозяина Боровнин, пытался вложить он теперь в головы своих новых товарищей. Вечер за вечером учили они хитрости льняного торга, псковские словечки да пальцевые знаки, явные и секретные. Пришлось попотеть и Николаю: на другой день после того, как ударили по рукам, Жоржик заявился в трактир чуть не к открытию, увел Николая в кабинет.

– Вот чего: ночью с нами пойдешь. Поглядим на тебя в сурьезном деле. Найди платок какой, чтоб рожу прикрыть.

Взяли у какого-то лихача санную повозку за трешку, поехали ночью на Стрельну, обобрали дачу какого-то очкастого дядьки. У Николая то ли от волнения, то ли от мороза пылали уши, но все прошло гладко. Жоржик просто дернул за веревку дверного колокольчика, через шарф, которым закрыл лицо, просипел:

– Телеграмма. Откройте, – а потом просто сунул в дверную щель ствол нагана.

Хозяину с сыном Матушкин ловко связал за спиной руки, усадил на стулья, пока те, не моргая, смотрели в черное дуло в руке у Жоржика. А баб Рамилька запер в спальне, предварительно, также из-под пистолета, заставив стащить все кольца и серьги. Потом, сдернув с подушки наволочку, покидали туда все цацки, выгребли из буфета серебро и укатили обратно в Петербург. Все дело заняло от силы четверть часа, не считая дороги.

После Нового года Николай, Жоржик и Матушкин отправились в лавку к какому-то знакомцу Силантия Ивановича и долго и придирчиво перебирали готовое платье. Но в итоге нарядили-таки Жоржика вполне солидным купцом, а Митрия приказчиком.

Два раза в январе и столько же в феврале оба новоиспеченных торговца появлялись субботним полуднем в чайной на станции Дно. Довольно громко, чтоб слышали пившие чай Симановы, но без пустозвонного горлопанства, обсуждали промеж