Борис Акунин - Ф. М. Том 1
Николаса охватило нехорошее предчувствие. Неужто новое издевательство? Саша, наивная душа, спросила:
— Красивое стихотворение. А как это — «камешки полетели»?
Филипп Борисович осклабился:
— Вот это тебе и предстоит определить. Увидев, как разочарованно вытянулось личико Саши, Фандорин решил вмешаться:
— В стишке содержится какое-то топографическое указание. Но как искать место, если вы не называете отправную точку? Получается уравнение с двумя неизвестными! Это нечестно!
С глумливой улыбкой Морозов обронил:
— Шагайте от первоисточника, не ошибетесь.
Никаких других подсказок от него не последует, это было очевидно. Если он намерен и про рукопись рассказать таким же манером…
— Про рукопись тоже шараду загадаете? — мрачно осведомился Ника.
— Лучше, чем шараду! — просиял маньяк. — В благодарность за увлекательный рассказ, а также в развитие темы прочту небольшую лекцию, — услышал Фандорин. — «Эротизм в жизни и творчестве Ф.М. Достоевского»
— Как лекцию? Какую еще лекцию? — крикнул он. — Вы же обещали!
Филипп Борисович взглянул на Николаса с видом оскорбленного достоинства.
— Я, молодой человек, не с вами разговариваю, а со своей дочерью. Она у меня сегодня героиня, горжусь ею. Так что, Санечка, будешь слушать лекцию?
— Буду, папа, буду.
Саша многозначительно посмотрела на Фандорина, и тот молча включил одолженный у Вали диктофон.
Эротизм в жизни и творчестве Ф.М. Достоевского (Лекция д-ра фил. наук Ф.Б. Морозова)
Как большинство эпилептиков, Федор Михайлович обладал повышенной половой возбудимостью. Друг и биограф классика Николай Николаевич Страхов в письме Льву Толстому от 28 ноября 1883 года пишет: «…При животном сладострастии у него не было никакого вкуса, никакого чувства женской красоты и прелести».
Эротические пристрастия Федора Михайловича хорошо изучены исследователями на материале художественных текстов и биографических сведений. Таковых пристрастий обнаружено пять.
Во-первых, садомазохистский комплекс.
Во-вторых, обсессионная страсть к роковым женщинам вроде Настасьи Филипповны из романа «Идиот», Полины из романа «Игрок» или Грушеньки из романа «Братья Карамазовы», секс с которыми чреват всяческими проблемами и даже опасен для жизни.
В-третьих, явное влечение к женщинам прямо противоположного типа, легкомысленным развратницам, секс с которыми, наоборот, абсолютно безоблачен.
В-четвертых, довольно невинный фетишизм по части женских ножек.
И, наконец, в-пятых, куда более криминальный «Рорикон». Этот смешной термин я услышал на научной конференции в докладе одного японского исследователя. Японцы, которым не дается буква «л», так сокращенно называют «Лолита-комплекс», то есть патологический интерес к несозревшим особям женского пола, а проще говоря, к девочкам. Набоков, который, как известно, терпеть не мог Федора Михайловича, просто-напросто по-писательски ревновал к автору, который раньше него разработал этот увлекательный мотив столь ярко и талантливо. Ведь после растлителя Свидригайлова и растлителя Ставрогина банальный анекдот о развратной акселератке из американского захолустья не может восприниматься иначе как сугубо вторичный продукт.
Теперь пройдемся по этому списку чуть подробнее.
На первом месте у нас что? Правильно, садомазохистский комплекс.
Во времена Федора Михайловича говаривали, что есть две категории женщин: петитные и аппетитные. Добавлю от себя, что существует и две категории мужчин. Первым подавай худеньких и маленьких самочек — это садисты. Вторым — крупных и пышных, это мазохисты. Речь необязательно идет о мучительстве. Есть и очень добрые, заботливые садисты. Их инстинкт подавления проявляется в отеческом отношении, опеке, защите, но в любом случае садисту необходимо властвовать. То же относится и к симпатичному мазохисту. Он не ползает на четвереньках и не просит, чтоб его били плеткой. Симпатичный мазохист — нежное, покладистое существо, которое очень боится обидеть партнера, а главное — нуждается в психологической подчиненности. Случай Федора Михайловича — смешение двух этих потребностей, что встречается не столь уж редко. Наш гений на протяжении своей жизни побывал и мазохистом, и садистом. В общем, как сейчас выражаются твои сверстники, оттянулся по полной. Сладости мазохизма он познал с грудастой Аполлинарией Сусловой, которая помучила и поунижала его до полного удовлетворения. Сладости садизма вкусил с субтильной и безответной Анной Сниткиной. Цитирую из писем светоча мысли, по памяти:
Филипп Борисович вытянул губы трубочкой и засюсюкал противным голосом:
«Аня, милая, друг мой, жена моя, прости меня, не называй меня подлецом! Я сделал преступление, я все проиграл, что ты мне прислала, всё, всё до последнего крейцера, вчера же получил и вчера проиграл!»
«Милый друг Анечка, я проиграл твои последние тридцать рублей и прошу тебя ещё раз спасти меня, в последний раз, — выслать мне ещё тридцать рублей….»
«Аня, милая, я хуже чем скот! Вчера к десяти часам вечера был в чистом выигрыше 1300 франков. Сегодня — ни копейки. Всё! Всё проиграл!»
«…Милый мой ангел Нютя, я всё проиграл, как приехал, в полчаса всё и проиграл. Ну что я скажу тебе теперь, моему ангелу Божьему, которого я так мучаю. Прости Аня, я тебе жизнь отравил!..»
В общем, гений сполна отыгрался на петитной Анечке за унижения, перенесенные от аппетитной Аполлинарии. Мучая вторую, мстил первой. Как сказано про это у чудеснейшего писателя Леопольда фон… черт, первую половину фамилии запамятовал… ну в общем, Мазоха, того самого, в честь которого назван мазохизм: «И я не раб больше, позволяющий вам попирать себя ногами и хлестать хлыстом». В смысле, сам теперь буду попирать и хлестать.
Обсессия номер два: роковая женщина, фам-фаталь. Это живое воплощение рулетки, главной страсти Федора Михайловича. Такая же непредсказуемая, алогичная, жестокая, но тоже способная на неслыханную щедрость. Беда в том, что щедрость и рулетки, и роковой женщины обычно достается мужчинам холодным и рассудочным, которые не теряют головы. А если не терять головы, то зачем тогда жить на свете — без страсти, без муки, без наслаждения?
Тут еще вот какая пикантность. Герой, являющийся alter ego Федора Михайловича, беззащитен перед чарами фам-фаталь, но неспособен удовлетворить ее как самку. Это непременно или тоскливый зануда (герой романа «Игрок»), или импотент (князь Мышкин), или монашек (Алеша Карамазов). Налицо комплекс сексуальной неполноценности автора, которым Федор Михайлович обязан реальной роковой женщине — Аполлинарии Сусловой.
А на самом-то деле — и здесь мы переходим уже к пункту третьему — писателя всю жизнь томила мечта о легкой, безответственной интрижке с какой-нибудь веселой давалкой. Вроде той милой грешницы, которая говорит в «Братьях Карамазовых»: «Qa lui fait tant de plaisir et a moi si peu de peine!» — «Это доставляет ему такое удовольствие, а мне так мало стоит». И мечта эта, кажется, в конце концов осуществилась. Помнишь, доченька, я тебе рассказывал про некую госпожу Браун, в судьбе которой Федор Михайлович принимал живейшее участие? Как ее звали-то, смешное такое имя, не припомню. Память стала ни к черту. Помнишь про мадам Браун?
Саша покачала головой, и Филипп Борисович сделал вид, что ужасно расстроился.
Ну как же! Авантюристка, бывшая проститутка. Пошлялась по белу свету, побывала замужем за английским матросом, откуда и экзотическая фамилия. Потом вернулась на родину, сошлась с журналистом Горским. Он пил запоем, семья бедствовала, и Федор Михайлович оказал бедной женщине материальную поддержку. Я-то тебе рассказывал эту историю как пример душевного благородства нашего гения. Но, похоже, она перед ним в долгу не осталась. Браун эта была дамочка прямая, без предрассудков. Сохранилось ее письмецо, в котором она без экивоков извещает благодетеля о своей готовности на всё: «Удастся ли мне или нет отблагодарить вас в физическом отношении» — так и пишет. Уверен, что Федор Михайлович не оплошал. Он давно мечтал о чем-то вроде этого.
Взять хоть эротическую фантазию из романа «Игрок» про то, как учитель Алексей Борисович (автопортрет писателя) вдруг выигрывает кучу денег в казино и покупает на них красотку-француженку. Восхитительная сцена! Кокотка Бланш лежит в постели и высовывает ножку (про этот особенный пунктик Федора Михайловича я уже говорил).
«— Ну же! Хочешь увидеть Париж? Скажи, наконец, что такое outchitel? Ты был очень глуп, когда ты был outchitel. Где же мои чулки? Обувай же меня, ну!» Она выставила действительно восхитительную ножку, смуглую, маленькую, не исковерканную, как все почти эти ножки, которые смотрят такими миленькими в ботинках. Я засмеялся и начал натягивать на нее шелковый чулочек. М-Не Blanche между тем сидела на постели и тараторила…»
