Всевидящее око фараона - Юлия Владимировна Алейникова
Когда Сашка уехал за границу, они все выдохнули. Жив, не в тюрьме, и ладно. И вот нате вам, опять он что-то затевает, а еще полицейский этот как на грех! А может, и не на грех, может, Сашка уедет поскорее? Главный вопрос брату Лариса Яковлевна так и не решилась задать, но не спала из-за него уже третью ночь подряд.
Да нет, не может такого быть, уговаривала она себя, загружая посудомойку. Не мог он Валеру убить. За что бы? За нее? Очень Сашке до нее дела много! А что, если за деньги? Ведь крутили они что-то с Валеркой, давно, правда. Но были у них дела, Сашка тогда Валере деньги на какой-то бизнес давал, потом они между собой шушукались, когда встречались, а ей не рассказывали. Из-за денег, пожалуй, мог.
Ох, ехал бы он уже на свой Кипр, от греха подальше! Оставил их в покое. Не хватало, чтобы у детей из-за этого обормота неприятности были.
Лариса Яковлевна вышла из кухни и тихонько на цыпочках подошла к комнате брата, тот опять ругался с кем-то по телефону. Она напрягла слух, но расслышать ничего толком не смогла, но, кажется, брат кого-то обзывал и, возможно, даже угрожал, голос его звучал зло и раздраженно. Но если бы он с Валерой поругался из-за денег и убил того, то с кем бы он теперь ругался? Да в том-то и дело! Что он убил Валеру потому, что тот все деньги на свою пигалицу потратил, и свои, и Сашкины! Никита ведь на днях говорил, что у отца на счетах денег почти не осталось. Его приятель по просьбе нотариуса проверил. Валера кинул Сашку на деньги, тот его убил.
Ларису Яковлевну передернуло, с него станется, с идиота. А теперь братец ищет деньги у своих дружков бывших, может, ему кто-то раньше задолжал, вот он и трясет должников! — с ужасом сообразила она. Нет, нет! — тут же одернула она себя, Сашка тут не при чем. Нет.
Он уже много лет как с этим завязал, он порядочный бизнесмен, он состоятельный, он… Что еще сказать в пользу брата, Лариса Яковлевна не придумала. Да и если положить руку на сердце, она вообще мало что знала о его жизни и о нем самом. Что у него за бизнес на Кипре? Она понятия не имела. Как он живет, чем занимается? С кем общается? Тоже. А сказать по совести, и знать не хотела.
Пора ему домой, определенно пора. Присутствие брата ее ощутимо тяготило, особенно с тех пор, как их посетил тот оперуполномоченный.
Глава 15
1929 г. Париж. Франция
— Анечка, милая, ну как ты не понимаешь? Все, о чем мы мечтали, все, к чему мы так стремились, вот оно, только руку протяни! И вдруг все бросить? Это немыслимо, это дико! — Федор нервно шагал из угла в угол, не имея сил остановиться.
— Феденька, я все понимаю, я больше всего на свете этого хочу, но я не могу бросить отца, просто не могу! У него больше никого нет, только я! — прижав к сердцу кулачки и глядя на мужа несчастными глазами, говорила с надрывом Анечка.
— Но у меня тоже никого нет, кроме тебя! Никого!
— Я знаю, милый мой, я знаю, я на все готова ради тебя, честное слово, но я не могу бросить отца!
— Да это же абсурд какой-то! Его никто не собирался бросать, жили тихо-мирно, виделись чуть ли не каждый день, и вот нате вам, этот отъезд! Ни с кем не посоветовавшись, ни о ком не подумав! — Возмущению Федора не было предела. — Анечка, ты хоть понимаешь, как важна для нас с тобой эта экспедиция? Я поеду туда как представитель Дюваля! Я буду личным помощником руководителя экспедиции! Для меня это гарантированное имя в научных кругах, это статьи, это докторская степень, это место на кафедре, это приличное жалование, это наше с тобой будущее! Это слава, в конце концов! Это деньги! Это лекции, это статьи! Да Дюваль только из-за моих рассказов рискнул ввязаться в это предприятие, я должен представлять его интересы, выступать гарантом! А Египет, а Каир, а гробница Тутанхамона? Ты же мечтала там побывать, ты грезила этой поездкой, и теперь все забыть? Да от этой поездки зависит все наше будущее, положение в обществе, будущее наших детей! Я могу сколотить там неплохое состояние! Мы можем!
— Феденька, любимый мой, я все понимаю, — в сотый раз повторяла Анна, глядя на мужа несчастными глазами. — Но папа! Он твердо решил ехать, его там будут издавать, ему дадут квартиру, работу, сам Луначарский обещал! Граф Алексей Николаевич пишет.
— Какой еще Луначарский? При чем тут Луначарский? Плевать я хотел на графа, мало ли что он пишет! Твоего отца и так издают, у него есть квартира. Хорошая квартира! Зачем ему куда-то ехать, да еще и к большевикам? Ты разве не читала, что пишут сейчас о России? Что там творится? Это же чистейшее безумие! Ну зачем, зачем ему понадобилось туда ехать, да еще и сейчас?
— Феденька, милый, ты же знаешь, как он тоскует по Родине! Но это и наша с тобой родина. Разве ты не хочешь вновь вернуться в Петербург? На свою родную Николаевскую улицу, домой? Ты же сам мне рассказывал, как был счастлив, как скучаешь по дому.
— Анечка, да как же ты не понимаешь?! Я был счастлив дома! Дома! С мамой, папой, с Оленькой! Я был счастлив в той жизни, но ее уже нет! И никогда не будет! А теперь я счастлив здесь, с тобой! Неужели это непонятно? Я категорически отказываюсь куда-либо ехать и тебя не пущу! Это безумие чистой воды!
— Феденька, милый, что же мне делать? Я не могу бросить папу, просто не могу! — Анечка залилась горючими слезами, прижав по-детски к лицу ладошки, ее плечики вздрагивали, сердце Федора разрывалось от жалости и любви.
Он не выносил женских слез, слез любимой жены особенно.
Он опустился перед ней на колени, стал целовать ее мокрые от слез руки, бормоча в раскаянии:
— Прости, прости меня, родная, любимая моя. Прости меня. Мы сделаем так, как ты захочешь. Мы поедем, поедем в Россию с твоим отцом, я все сделаю для тебя! Только не плачь.
От этих слов лицо Анечки светлело, она улыбалась, потом они долго сидели, обнявшись, крепко прижавшись друг к другу, наслаждаясь собственным счастьем.
Потом Федор шел к себе в кабинет
