Золотое пепелище - Валерий Георгиевич Шарапов

Однако Вадим серьезно заверил:

– И сейчас фарт. Поскольку в связи с этим перстнем и уговор у нас получился, и не поедешь ты, Миша, ни по твоей родной сто сорок четвертой, ни по двести девятой. Это ли не везение?

– Везение, ага, – беззлобно огрызнулся щипач, – и что же это сотрудник ваш на палец гайку нацепил? Остальные-то вещички – камушек с бабой и сережки – просто в карман клали, я и выуживал.

– А скажи-ка, товарищ, – вступил Генка, – все эти вещи ты у одного выигрывал?

– Да.

– Опиши-ка, – велел Дементьев.

– Как я вам его опишу? – искренне удивился Солист. – Я что, девка красная? Замуж за него мне не выходить.

– Западло, Миша, – заметил Гоманов. – Пообещал – и соскакиваешь? Мы ж тоже можем передумать.

– Ничего не западло, – воспротивился Солист, – это почему ж так? Не всем дано живописать.

Он задумался, прикрыл глаза, сосредоточился.

– Светлый такой, глаза серые, росту среднего, одет чисто… правда, тут других нет. Вот разве когда играет, я заметил, веко вот этак растягивает, может, видит плохо?

– Негусто, – снова заметил Генка.

– Чем богаты, – с неприязнью отозвался Солист.

Дементьев, подумав, решил:

– Хорошо. Пойдешь с нами, просигналишь на хазе. Он наверняка завсегдатай, случайных у вас нет.

Миша запротестовал:

– Э-э-э, начальник, сразу нет. Мне-то почем знать, кто он, что он? Так-то он вроде чистый, фраерок, а ну как серьезный «иван»? Порежут меня за него – и всего делов.

– Как тогда? – возмутился Гоманов.

Миша пожал плечами:

– Мне-то почем знать? Вам надо – вы и думайте.

– Не хочешь опознавать – тебе же хуже, – заметил Дементьев, – тогда хотя бы очерти, что знаешь о нем, кто, откуда?

Солист сдал позиции, признав, что все-таки кое-что о нем знает.

– Откуда-то приезжает на моей памяти каждое лето, всегда с деньгами. На блатного не похож, на душегуба тоже, в карты любит скинуться, но играет неважно.

– Чем промышляет, сам-то как думаешь?

Солист вздернул было нос и поднял палец, но, видимо, разглядев нечто многообещающее в лице московского гостя, оставил обезьянничанье.

– Судить не берусь. Деньги есть – это знаю, а кто он, что он – точно не знаю. Когда играет – молчит. Вливает в себя, как в песок; если и пьянеет, то по нему не видно.

– Михаил, последний раз спрашиваю, – внезапно вмешался Ругайн, проявляя перед коллегами новую грань своей натуры, а именно тщательно скрываемое нетерпение.

– Ну, если угодно, то я бы сказал – какой-то ученый. Или, может, по вашей линии работает, а возможно, и из кабэ какого-нибудь.

– Хорошо, – одобрил Ругайн, – Вадим Юрьевич, на минуту выйдем, есть идея.

Старшие вышли, младшие остались. Генка, опустив заалевшие, кровью налитые очи долу, боролся с искушением потолковать с товарищем Усольцевым всерьез. Чередников же с горечью размышлял о том, что иной раз законность чрезвычайно мешает и в самом деле было что-то здравое в те романтические времена, когда балом правила революционная целесообразность. И «маузеры». Солист же почему-то совершенно расслабился, и даже без никаких оснований, свято, по-детски был уверен, что ничего-то у ментов на него нет, и вот уже совсем скоро он, завершив эти неинтересные формальности, отправится домой, а то же Майка наверняка уже ждет…

Но, как это нередко бывает, судьба распорядилась по-иному, выбрав своим орудием двух крайне зловредных капитанов.

– Что ж, товарищ Усольцев, вы ж не против погостить у нас до утра? – заботливо, предупредительно и даже чуть склонив голову, точно обращаясь к принцу крови, осведомился Ругайн.

Миша невероятно удивился:

– Это что ж, в капэзе?

– Извините, под вас гостиницы не заказаны, – усмехнулся Дементьев.

– Да за что?!

В голосе доброго, уравновешенного капитана Ругайна послышались скверные, стальные ноты:

– Покамест не более чем до установления личности. У вас паспорт с собой?

– Как всегда, – Солист с готовностью протянул красную книжечку с гербом.

Капитан, отобрав ее, небрежно кинул в сейф. И заявил:

– Нет. Потому-то и задержаны до выяснения.

– Жаловаться буду, – вякнул было Солист, но немедленно заткнулся.

Все-таки по особенностям профессии своей он в людях разбирался неплохо и сейчас, лишь мельком взглянув на лица капитанов, понял совершенно ясно: продолжишь выступать – будет хуже.

– Вот и славно, – Дементьев, тоже вполне квалифицированный чтец по лицам, понял, что ситуацию Солист вполне уяснил.

– Поверьте, это в ваших же личных интересах, будет даже лучше, если вы на какое-то время отдохнете в безопасном месте. А где ж безопаснее, как не у нас?

Старый фотограф Александр Осипович Майер, выдав очередной курортнице ее высокохудожественный портрет на фоне волн, чаек и непременного зонтика, а до красноты загорелым заказчикам – аляповатые картинки на нарисованных конях и в бурках, решил провести инвентаризацию.

Все-таки сезон, и химикатов всегда надо иметь намного больше, чем есть в настоящий момент. Вывесив на дверь табличку «Учет», он отправился в закрома. К этой сокровищнице он никого не подпускал (тунеядцев-дармоедов приемщиков разогнал давным-давно) и все предпочитал пересчитывать сам, поэтому, увлекшись процессом, не сразу услышал, что в фотоателье кто-то нахально проник.

– Что за люди, – фотограф, подбирая более-менее пристойные эквиваленты матерной ругани, вернулся в зал.

Там толкался, с интересом рассматривая вывешенные художественные портреты, один из московских милиционеров, славный, носатый, глазастый и белобрысый, в смешных кудряшках и со знакомой физиономией.

Память на лица у Александра Осиповича, как правильно отметил капитан Ругайн, была безупречной, разве что с именами по множеству прожитых лет намечались пробелы. В любом случае раз лейтенантик пришел во внеурочное время, то, надо полагать, дело срочное.

– Слушаю вас, простите, не знаю вашей фамилии.

Тот спохватился, оторвался от созерцания фотографий.

– Простите, засмотрелся. Александр, можно звать просто Сашей, – запросто отрекомендовался