Филип Гуден - Маска ночи
Понятия не имею, насколько справедливы были эти обвинения. Но нет дыма без огня. Не надо быть закоренелым циником, чтобы допустить, что не все, назначенные следить за умирающими, являют собой образец кристальной честности, что кто-нибудь мог соблазниться и стащить что-нибудь, что плохо лежит. Эти люди могли даже считать себя вправе так поступать, решив, что своим милосердием подвергают свою жизнь опасности, что умирающим эти вещи больше не понадобятся и так далее. И не нужно еще больше укореняться в цинизме, чтобы вообразить себе других людей – более безжалостных, – которые готовы перейти границу и помочь болезни, применив подушку или пальцы.
Или яд.
Яд, известный как «озорные вишни».
Сонная одурь.
Я был уверен, что госпожа Рут скончалась не от чумы. Конечно, ее могла свалить лихорадка или что-либо подобное – не знаю, я не доктор, да и доктор не смог бы сказать со всей точностью. Все, что я знал, – это то, что накануне вечером во время нашей «Ромео и Джульетты» она находилась в полном здравии.
Но какой бы здоровой ни казалась женщина, по-прежнему естественно было предположить естественную кончину. Все мы знаем, что смерть может поразить, как тать в нощи, когда ее меньше всего ждешь. Но и тать в нощи может принять человеческое обличье. Так что я видел здесь не проявление Божьей воли, а руку человека. К тому же нельзя было забыть замечание о «вишнях», брошенное типом в капюшоне, который, как я считал, был Китом Кайтом. И еще эта записка. Записка, к несчастью пропавшая в быстрых водах Исиды, но чьи дразнящие намеки я легко мог повторить. Ваши подозрения, что со смертью Хью Ферна не все чисто, справедливы.
Если записку действительно написала старая кормилица и если она намеревалась поведать мне о своих подозрениях, может, даже назвать того, кого она считала виновным в смерти Ферна, тогда у этого кого-то был достаточный мотив, чтобы убрать ее с дороги. Подозрение, что с ее смертью, как и в случае Ферна, не все чисто, становилось еще сильнее, если письмо послал кто-то другой, тот самый неизвестный кто-то, с целью заманить меня в ловушку.
Эти доводы, возможно, выглядят довольно жалкими на бумаге, изложенные черным по белому. Но у меня было еще одно свидетельство, указывавшее на преступление, хотя и оно не могло быть должным образом доказано. Когда я залез в окно дома на Кэтс-стрит, я рассеянно отметил про себя, что в столовой было несколько ценных вещиц, в том числе предмет посредине стола – возможно, солонка, возможно, серебряная. Я не стал бы утверждать, потому что в то время меня занимало другое. Но до того как удалиться через то же окно, я внимательно оглядел столовую и заметил, что стол пуст. Другие предметы – те, что можно было унести, – возможно, исчезли и из других комнат.
Так что определение «тать в нощи», кажется, подходило и здесь. Смерть не только поразила Анжелику Рут, но и ограбила ее. Опасного свидетеля заставили замолчать и извлекли из этого выгоду в виде серебряной солонки и прочих вещей.
Моим следующим шагом стало изучение книги, одолженной у Натаниэля Торнтона.
Меня ошеломил яд, разлитый на ее страницах. Несмотря на то что я приобрел кое-какое представление о ядовитых растениях от матери, товарищей по играм или просто благодаря инстинкту, я и понятия не имел, что каждый миг своей сознательной жизни ходил по краю бездны. «Травник» Флауэра разворачивал передо мной опасную галерею, в которой почти каждый корень, каждый бутон, каждый листик и семя могли использоваться в гнусных целях. Природа владеет подлинным арсеналом, и осмотрительный человек никогда не прикоснулся бы к еде или питью из опасения, что случайно или по чьему-то злому умыслу может проглотить какой-нибудь из ее гибельных даров.
Впрочем, здесь была лишь одна маленькая область из этого огромного, дикого мира, который меня занимал. Я обнаружил, что «озорные вишни» – это одно из названий сонной одури, как и сказал мне Абель, известной также и в других обличьях, таких как белладонна, красавица, чертова трава и дурман. Джерард Флауэр – приходилось верить ему на слово, поскольку он имел степень магистра искусств Оксфордского университета, – писал, что сонная одурь «сгубила немало неосторожных душ, соблазнившихся ее черными ягодами, растущими в гроздьях». Единственное, что превосходит ее по силе, заявлял он, – это борец. Это растение, известное в ученых кругах как аконит, обладает еще более действенным и быстрым ядом. У борца так же много имен, как и у некоторых злодеев рода человеческого: он известен как волчья отрава и монаший капюшон, а также – что звучало куда мягче и обманчивее – как карета Купидона. Карета Купидона? Что ж, некоторые названия сложно объяснить. Коротко говоря, наставлял меня мастер Флауэр, борец можно считать королем ядов.
В общем, из того, что я прочитал, и из того, что подслушал под кроватью, мне показалось, что Анжелику Рут отравили ядом, приготовленным из сонной одури, возможно смешанной с волчьей отравой (ибо они хорошо сочетались и вместе наносили куда больший вред). Конечно же, ее убили, чтобы заставить замолчать, и ее внезапная кончина была связана – хотя я еще не понимал как – со смертью Хью Ферна. Я теперь был твердо убежден, что, несмотря на все факты, доктор не совершал самоубийства. И еще я решился взяться за эту тайну – пока она не взялась за меня.
Поэтому мы с Абелем сейчас слонялись по переулку в закопченном лабиринте улиц позади «Золотого креста». Мы прождали здесь уже около часа и пока что не видели ничего, кроме жиденького потока клиентов, входивших и выходивших из борделя.
Вдруг Абель потянул меня за рукав.
– Смотри, Ник, – прошипел он.
Фигура – знакомая фигура – вышла из публичного дома и направилась к выходу из переулка.
– Это же…
– Да, – сказал я. – Это Лоренс Сэвидж.
Мы замолчали, переваривая увиденное. Оказывается, наш товарищ не брезговал плотскими утехами, которые мог предложить город.
– Так, значит, старина Сэвидж утоляет голод в веселом доме, – протянул Абель.
Я был слегка удивлен: Лоренс никогда не проявлял интереса к подобным вещам; хотя неплохо иметь в запасе то, чем можно будет поддеть его в будущем.
– Он говорил мне, что завел подружку, – отозвался я, возможно немного ханжески, – но я не знал, что она шлюха.
– Я слышал, что ты сам когда-то был близок со шлюхой, Ник.
– Это было совсем другое дело. Нелл была городская девушка, утонченная и способная, и работала в месте, больше похожем на дворец. Она даже умела читать и писать – не очень хорошо, правда. Не то что деревенские девки и потасканные служанки, которых держат здесь.
Мы так увлеклись своей дружеской перепалкой, что забыли про шепот и пренебрегли своим дежурством. Было темно, конечно, но внезапно стало как будто еще темнее, когда еще две тени проследовали к выходу из переулка. К тому моменту, как мы опомнились и принялись вглядываться, они уже заворачивали за угол на узкую улочку. Но короткого взгляда на их спины было достаточно, чтобы подтвердить, что на них были плащи и капюшоны – как на людях, которых я видел в свою первую ночь в Оксфорде, как на тех, кого я видел из-под кровати госпожи Рут. Так как мы не следили за дверью дома Кита Кайта (я считал, что это был его дом), нельзя было точно сказать, вышли ли они оттуда и являлся ли один из них самим Кайтом. Но я готов был поспорить, что в обоих случаях ответ был утвердительный.
Ясно было, что люди, облаченные в наряды не то птиц, не то монахов, куда-то направляются и что-то замышляют.
Но нам не суждено было продолжить наше преследование.
Едва мы вышли из закоулка, служившего нам укрытием, перед публичным домом раздался крик:
– Вот они!
– Извращенцы!
– Шпионы!
Я ошибался, думая, что наше присутствие не привлекало большого внимания. Свора посетителей, выходивших из борделя, толпилась у его тесного, узкого входа. К несчастью, мы с Абелем появились именно в этот самый момент. Они, возможно, не могли разглядеть очень много, но могу вообразить себе комментарии, которыми они обменивались внутри о паре сомнительных личностей в переулке. Очевидно, они приняли нас за…
– Грязные стервятники!
– Выродки!
– Жалкие ротозеи!
…то странное племя, что – как однажды рассказала мне Нелл – бродит вокруг домов, пользующихся дурной славой, нюхая воздух и надеясь мельком увидеть порочные шалости, но никогда не заходит внутрь; племя, которое мадам и ее выводок с негодованием и подозрением считают убыточным для дела.
Удовлетворилась ли бы вся эта компания оскорблениями в нашу сторону или же они хотели нанести нам реальный вред, я не знаю. Мы не стали выяснять. Точнее, Абель не стал. Его обуяла настоящая паника, и он припустил по загаженной улице. После секундного размышления я последовал за ним по пятам.
В этом шуме и суете типы в капюшонах, вероятно, ускользнули. Как бы то ни было, мы потеряли нашу пару из виду, заботясь больше о том, чтобы спасти собственные шкуры.
