Сергей Зверев - И слух ласкает сабель звон
— Я считаю, что само по себе наше сотрудничество весьма полезно во многих смыслах, — заметил Марушевский. — Во-первых, наши части попадают в другую обстановку и имеют прекрасную возможность ознакомиться с особенностями, скажем так, французского ведения войны. А новый опыт, как известно, обогащает и способствует более широкому кругозору, в данном случае военному.
— Да, насколько все-таки изменчив мир, — покачал головой де Митри. — Ведь если вспомнить, то наряду с нашим сотрудничеством можно найти грандиозные примеры того, как Франция мерилась силами с Россией за мировое господство.
— Это вы о восемьсот двенадцатом?
— Конечно. Ведь сколько было пролито крови, сколько бед принесла та война! Пострадала и Франция, пострадала и Россия. Да что говорить — вся Европа пережила небывалую встряску! Однако та война не поссорила наши народы, — заметил француз.
— В России всегда сильны были симпатии к французам, — произнес Марушевский. — Кстати, с той войной связано появление в России французов в качестве новых граждан. Можно найти немало примеров, когда попавшие в плен ваши соотечественники после окончания военных действий навсегда оставались у нас, становясь учителями, управляющими и так далее. Многие из них впоследствии женились на русских барышнях.
Затем разговор снова вернулся к теме Великой войны.
— С 1914 года многое было для меня ново и совсем не похоже не только на то, чему нас учили в академии, но и на те уроки, которые были нам даны русско-японской войной, — говорил Марушевский. — Техника двадцатого века стала шагать такими темпами, что пошатнула немало доктрин, казавшихся нам священными. Параллели, сравнения в методике ведения войн, отделенных одна от другой не веками, а десятком-другим лет, стали невозможными.
— Согласен с вами, — поддержал его француз. — Я могу привести свои примеры. В течение первых двух лет войны нам с трудом удавалось догонять немцев в отношении технических средств. При первых же попытках еще осенью четырнадцатого года прорвать германский фронт мы нарвались на не разрушенные полевой артиллерией бетонированные капониры, а вскоре и на стальные купола. Не хотелось верить, что бетон и сталь могут быть применены в столь короткий срок в полевой войне. В декабре того же года мы рассчитывали, что, выпустив на фронте в полтора километра за один день двадцать три тысячи снарядов, наши орудия сметут с земли всю сложную немецкую паутину проволочных заграждений и подавят оборону. Но не тут-то было! — усмехнулся француз. — В феврале пятнадцатого атака почти на столь же ограниченном участке потребовала для своей подготовки уже семьдесят тысяч снарядов, но в обоих случаях вторая линия неприятельской обороны оказалась неразбитой, и наша пехота смогла продвинуться с большими потерями всего на три-четыре километра. В апреле того же года немцы не остались в долгу и для подготовки собственной атаки — правда, тоже бесплодной — выпустили на фронте в шесть километров до пятидесяти тысяч одних только тяжелых снарядов, которых у нас было ограниченное количество.
— Немцы, надо признать, лучше всех подготовились к войне, — сказал Марушевский. — Пока мы прикидывали, что к чему, они гигантскими темпами шли вперед.
Офицеры прислушались. Вот уже какое-то время слышались далекие взрывы за линией фронта на немецкой стороне.
— А как только начали обозначаться признаки равновесия сил в артиллерии и в особенности в обеспечении снарядами обеих сторон, немцы уже в начале прошлого года стали подготавливать атаки тяжелыми минометами, — продолжил, пожав плечами, француз. — Эта новая траншейная артиллерия явилась такой новинкой, что, за отсутствием соответствующих военных терминов на французском языке, я сохранил для этих чудовищ, стрелявших, правда, всего на сотни метров, немецкое название: «минненверфер». Когда и этого средства стало не хватать, чтобы сломить стойкость французской пехоты, немцы пошли на последнее страшное средство, превзошедшее по своей бесчеловечности все те зверские методы ведения войны, в систематичность и преднамеренность которых так долго не хотелось верить. В апреле немцы внезапно атаковали территориальную, или, по-вашему, ополченскую дивизию, которая являлась звеном между правым крылом бельгийцев и левым флангом англичан. Отравив защитников передовых траншей ядовитыми газами, немцы ворвались в укрепленные линии. При поспешном отступлении, вызванном исключительно волной удушливых газов, дивизия потеряла двадцать четыре орудия.
— Да, господин генерал, этого я успел насмотреться еще в России, — заметил Марушевский.
Взрывы за немецкими боевыми позициями не только продолжались, но и усиливались. Генералы переглянулись.
— Вроде бы ничего подобного не предусматривалось, — произнес, прислушиваясь, де Митри. — По нашим сведениям, ожидать что-либо с немецкой стороны не приходится. Однако странно… Что бы это могло быть?
— Возможно, это наши Голицын и Кураев, — предположил русский генерал. — Что-то мне подсказывает, что это они.
— Да ну что вы! — махнул рукой француз. — Мне тоже хотелось бы верить, что ваши герои действуют в германском тылу, но давайте трезво смотреть на вещи.
— О чем это вы? — внимательно посмотрел на собеседника Марушевский.
— Да все о том же. Если бы они были живы, то так или иначе мы получили бы хоть какие-то известия. К сожалению, ничего подобного. Надо признать, что наша операция окончилась неудачей. Скажу больше: я совершенно уверен, что их уже давно нет в живых. Как ни прискорбно, господин генерал, но, по-видимому, это так, — заключил де Митри.
Марушевский, глубоко задумавшись, молча барабанил пальцами правой руки по столу. Затем он поднял голову.
— Вы слышите?
За немецкими боевыми позициями нарастал странный гул. Позиции в этом месте были расположены очень близко к противнику, что и было учтено при оборудовании командного пункта. Вскоре послышались испуганные крики германцев.
— Что это они кричат?
— Вы будете удивлены, ваше превосходительство, но они кричат: «Казаки!»
— При чем здесь казаки? — изумился француз.
— Скоро увидим…
На немецкой стороне усиливалась беспорядочная стрельба. В небо взвивались осветительные ракеты в таком количестве, что можно было увидеть то, что там происходит. Генералы схватились за бинокли. В призрачном, колеблющемся свете они увидели конскую лавину без всадников, катящуюся на окопы противника с тыла. Происходящее выглядело, по меньшей мере, странно. Генералы переглянулись в недоумении.
* * *Вскоре на КП к генералам доставили Голицына и Кураева. Выглядели они соответствующе: в огромных лохматых папахах и в страшных джигитских бурках. Пробив немецкие позиции конским табуном, они прорвали линию фронта и оказались у своих.
— Я так и знал! — удовлетворенно произнес Марушевский, восхищенно глядя на двух товарищей, таким невероятным образом оказавшихся здесь. — Ведь у меня сразу же возникла мысль о том, что это именно вы. Не знаю, как и объяснить, но это так.
— Не может быть! — схватился за голову изумленный француз. — Не могу поверить своим глазам… А я-то думал!
— Так точно, ваше превосходительство, это мы, — прищелкнули каблуками сапог русские офицеры. Их усадили за стол, против чего они были не против, поскольку валились с ног от усталости.
— Ну, рассказывайте! — нетерпеливо потребовал Марушевский, разглядывая поручика и ротмистра, наряженных, словно на маскараде. Француз же уставился на них, словно на воскресших из мертвых. — Что с главной задачей?
— Выполнена, — устало кивнул Голицын, вытирая кровь с рассеченной щеки.
— Все дирижабли вместе со всей базой сгорели, — самодовольно усмехнулся Кураев.
Далее офицеры коротко рассказали то, что происходило с ними в тылу врага. Говорили по-французски, чтобы де Митри тоже понял их разговор. Генералы слушали, переглядываясь. Экспансивный француз то и дело прищелкивал языком, а в наиболее напряженные моменты бил в ладоши.
— Ну, это вкратце, ваше превосходительство. Подробный отчет мы предоставим завтра.
— Спасибо! — с чувством произнес русский генерал, переходя на родной язык. Он встал, а вслед за ним поднялись и его подчиненные. — От имени Родины нашей, от имени России благодарю вас, братцы, за выполненную службу!
— Рады стараться, ваше превосходительство!
Затем стал благодарить и представитель союзной стороны. Он долго и витиевато говорил о том, что восхищен подвигом славных русских офицеров. Говорил о том, что этот случай стал символом русско-французской нерушимой дружбы. В торжественной речи генерал де Митри пообещал, что он сделает все от него зависящее, чтобы вся Франция узнала о тех людях, которые предотвратили чудовищное преступление немецкой военщины и спасли столицы союзников от невиданного ужаса.
