Вячеслав Денисов - Огненный плен
— Нам нужно успеть до платформы, — сказал мне Мазурин, зачем-то — в ухо. Был такой лязг, что можно было провозглашать тосты.
Разумеется. До платформы…
Убедившись в том, что вдоль правой стороны поезда никто не стоит на подножках и не выглядывает из вагонов, мы выскочили из укрытия и побежали рядом. Сделав три больших шага, чекист прыгнул, прижал ступеньку ногой и зацепился обеими руками за выступающую скобу.
— Давай сюда!..
Я ускорил шаг, прыгнул, и нога моя, скользнув, соскочила со ступени. В последний момент я успел уцепиться рукой за ту же скобу…
Сползая все ниже и ниже, я волочился по гравию, и все бы ничего, будь я в сапогах. Но деревенская нехитрая обувка слетела с моих ног, и теперь мои ноги бились о гравий, которым был присыпан путь.
Схватив меня за руку и балансируя одной ногой на сцепке, подполковник подтянул меня выше. Еще полминуты, и я взобрался на ступеньку, чтобы с нее перейти на сцепку.
— Доктор, вы меня пугаете!
Я посмотрел на ноги.
— Ничего страшного, сейчас кого-нибудь разуем, — успокоил меня чекист.
Мы взобрались на крышу. Перепрыгивая с одного вагона на другой, упрямо двигались к паровозу. Чем ближе к нам был удушливый дым трубы, тем больше я сомневался в рентабельности нашего предприятия. Мы достигнем угольного отсека, через него проникнем в машинное отделение… И что дальше? Развернем паровоз и помчим в обратную сторону? Или приедем к своим.
— Черт его знает, когда появится станция, — сказал Мазурин, когда мы уже лежали на краю первого после паровоза вагона. — Нам нужно спускаться к машинистам, и делать это сейчас.
— Хотел спросить — куда мы потом помчим…
— А у вас были резонные планы, когда мы шли пешком?
— Пожалуй, вы правы, — согласился я.
Оттолкнувшись от выступа на крыше, я свалился на уголь. Место для приземления я выбирал тщательно — не очень приятно падать голыми ступнями на большие куски антрацита. Как ни старался, едва не разбил голень.
— Черт…
В глазах поплыли круги, ноющая боль подтянулась к горлу, и легкая тошнота замутила в грудине… Тот случай, когда все другое вокруг теряет смысл — все уходит, и на первый план выбирается забота о месте, которое повреждено.
Я ощупал ногу и убедился, что перелома нет. Пальцы шевелились, стопа была послушна.
— Доктор, вы не на осмотре!..
Перешагнув через меня, Мазурин, не глядя вперед, двинулся к машинному отделению.
Я заметил опасность первым, в отличие от чекиста, я смотрел как раз на дверь. А в двери стоял безоружный немецкий солдат и с недоумением разглядывал происходящее в угольном отсеке.
Вскинув автомат, я нажал на спуск. Очередь потонула в грохоте колес, но одна из пуль, пронесшись мимо солдата, ударила в ветровое стекло паровоза…
Неумело вскочив, я бросил последний взгляд на немца. Пораженный двумя пулями и отрыгивая кровь, он чуть отшатнулся назад. Двойной удар девятимиллиметровыми пулями в упор — достаточно, чтобы опрокинуть взрослого человека. Он стал заваливаться назад, и это оказалось на руку Мазурину. Ударив его ногой в грудь, он запрыгнул в машинное отделение.
Двое по пояс раздетых молодых солдатиков — обоим было не более двадцати — стояли с лопатами наперевес, и в глазах их читалось такое же удивление. Черные от угольной пыли, но в пилотках, они были похожи на шахтеров. Подтяжки на голом теле лоснились от грязи, широкие рабочие штаны пузырились на коленях. Две очереди грянули одновременно. Я стрелял навскидку, не боясь промазать. Два метра — не расстояние… Топка была открыта, и вся обстановка очень напоминала библейский сюжет: гудящая печь, красный уголь в ней… грязь, как в подземелье, и — двое, отдающие богу душу… Передвижная преисподняя, мать ее… Что только не придет в голову в такие мгновения…
А Мазурин уже рвался в кабину.
Перегнувшись через него, я завел автомат за проем двери, влево, и нажал на спуск… Наугад…
Рукопашной не получилось. Мазурин в упор расстрелял машиниста в форме солдата железнодорожных войск, а моя слепая очередь разнесла голову офицеру. Одна из пуль попала ему в шею, и он, как и тот немец в лесу, сжимал руками горло так, словно пытался себя задушить. Было странно видеть эту картину, которую может подарить только война, — труп с размозженным черепом сжимает рану на горле. Рефлекторная хватка была так сильна, что нечего было даже думать о том, чтобы ее разжать. Схватив то, что осталось от офицера, за плечо, я зашвырнул его в угол.
Стекло было забрызгано кровью. Любоваться видами украинской природы мы не собирались, но видеть путь было необходимо. Схватив стоящее в углу ведро с водой — там плескалось не больше трех литров, Мазурин выплеснул его на стекло. Поднял автомат и, задыхаясь от волнения, бросил в мою сторону:
— Я ваш должник, доктор…
— Сомневаюсь, что вспомните об этом, когда мы выберемся из этого дерьма, — ответил я, разглядывая ручки и рычаги. — Поэтому отплатите здесь и сейчас. Берите лопату и займитесь топкой.
Осторожно подвигав рычаг на панели, я понял, какое мое движение ускоряет ход паровоза. Ничего другого не было нужно. Двинув рычаг вперед, я положил автомат на пол и заторопился к чекисту. Уже разгоряченный от работы, он черпал уголь из кучи и одним движением швырял в топку. Ему немного мешала нога одного из солдат, и я, взяв труп за руки, отволок в сторону. А вот и вторая лопата…
— Котлы не разорвет? — спросил меня подполковник НКВД, когда стало ясно, что паровоз мчится по рельсам и что он неуправляем.
— Боитесь выговора от начальника состава? Тогда возьмите автомат, потому что через пару минут сюда начнут заходить по очереди проверяющие.
С этой минуты он стоял с автоматом в дверях машинного отделения, ведущего к угольному отсеку, а я бросал уголь в топку.
Первая очередь за моей спиной прозвучала через три минуты. Забросив уголь, я оперся на лопату и вытер слепящий меня пот.
«МП-38» Мазурина дымился. Он невозмутимо ковырялся пальцем в ухе. Выглянув в проем, я увидел тучного гитлеровца. Он лежал на спине и тупо, не моргая, смотрел в небо.
— Он пришел спросить, к чему такая спешка! — прокричал Мазурин.
Я кивнул и снова взялся за лопату…
Изредка я выбирался в кабину, чтобы перевести дух и охладить разгоряченное тело. Мазурин сделать этого не мог — ему нельзя было выйти в угольный отсек. А мимо меня мелькали березы, сосны, проплешины в посадках… Быть может, преисподняя не за моей спиной, а впереди? Не хотелось отвечать на этот вопрос, и я возвращался к лопате…
Мазурин уже успел совершить подвиг Гавроша. Сделав вылазку, он вернулся с двумя подсумками автоматных обойм и одним «шмайссером».
— Я не стал брать винтовку, она нам здесь не подмога! — орал он.
Ему виднее. Посмотрев за его спину, я увидел еще двух гитлеровцев. Один помогал толстяку смотреть в небо, а третий еще шевелился, но все указывало на то, что через пару минут он присоединится к своим товарищам.
Самое забавное заключалось в том, что в паровозе мы находились в полной безопасности, Мазурин контролировал все подходы к нашему укрытию, и если бы можно было так доехать до конца войны, то так бы мы, наверное, и сделали. Нас можно было закидать гранатами, но разумно ли это было со стороны немцев? Поезд бесконтрольно мчится по рельсам с крейсерской скоростью, деревья мимо меня уже не мелькают, а стоят серой стеной. Случись что с котлом — поезд сойдет на этой скорости с рельсов.
Дураку уже было ясно — немцы в панике. Гнать к линии фронта пленных в вагонах они не станут. Значит, на восток отправлена живая сила и вооружение. Возможно, провиант. Убить своих мы не боялись. Пленных возят в тыл, а не на передовую.
Я едва успел отскочить в сторону. Несколько гитлеровцев засели на крыше вагона и открыли беспорядочную стрельбу. Догадавшись, что кабина захвачена, они тоже не боялись убить своих. Рикошет — вот на что была их надежда. Отскакивая от железных стен и кусков угля, пули могли превратить нас в фарш. На том, видимо, и был построен расчет. Понимая это, Мазурин не высовывался наружу, а просто выставлял в проход автомат и палил очередями наугад. Вагон напротив него был искрошен пулями. Белые щепки торчали во все стороны, крыша была повреждена, «МП-38» дергался в руках чекиста, как отбойный молоток…
Перегрев оружие, Мазурин перезаряжал его, бросал под ноги и брал другой автомат.
— Держись, Касардин! — кричал он мне, жутко гримасничая. Повязка сползла, и я видел край незажившей раны. — Сколько-то мы должны проехать, а там как вы…
Недоговорив, он отшатнулся в сторону. В дверной проем влетела сначала одна, а потом и вторая граната.
Вот тебе и логика моя, врачебная!..
Вторую я, схватив за ручку, швырнул обратно, а первая завалилась за кучу угля. Туда ей и дорога…
— Ложись! — крикнул я, но это была скорее команда самому себе, потому что чекист, обхватив голову, уже распластался на полу.
