Опер с особым чутьем - Валерий Георгиевич Шарапов
– Это еще почему? – насторожился Куренной.
– А так, на всякий случай, – уклонился от ответа Павел. Хотел бы он сам знать – ПОЧЕМУ…
Ночь прошла спокойно – даже подозрительно. Утро было тихим, солнечным. Павел курил, высунувшись по пояс из окна. Город проснулся, приступал к своей насыщенной мирной жизни. Хозяйки гремели на кухнях посудой. Сварливая жена бранила похмельного мужа: опять, бездельник, нажрался! Вся страна работает, а этому лишь бы выпить на дармовщину! А ну, голову под кран – и марш на завод план выполнять! Мужик был не скандальный, из тихих пьяниц, бурчал «угу» и делал, как говорили. Дородная женщина из второго подъезда развешивала во дворе постиранное белье, опасливо косилась на Горина – не собирается ли еще кого завернуть в простыню? Со звоном распахнулось окно.
– Тетя Галя, ваша Даша умерла! – звонко закричала девчонка.
Соседка ахнула, бросила свое белье, помчалась прыжками в дом. Павел напрягся, но курить не бросил. Шумели люди во втором подъезде, что-то разбили. Пищала девчонка, вступила еще одна. Видимо, квартира была коммунальной. В унисон кудахтали бабы – похлеще мужиков из портового дока. Из криков явствовало, что Даша жива, просто соседская девчонка подлила ей в чай травяной настой, которым поила ее мать. Про аллергию у Даши она не знала. Девочка упала, стала задыхаться. Вроде обошлось, привели в чувство, а теперь набрасывались друг на дружку, как свирепые воительницы.
«Медиков вызывайте!» – кричал кто-то рассудительный.
«Пусть укол противостолбнячный сделают!»
Соседи успокаивались, возобновилась «мирная» жизнь. Больных людей становилось все больше. Многие болезни неизвестно отчего возникали, и медики не знали, как с ними бороться. Во взводе Горина был сержант – храбрый толковый парень. С одним лишь недостатком: задыхался в сосновом лесу. Физиономия покрывалась сыпью, он совершал судорожные движения – и с легкостью мог выдать себя неприятелю. В поле, в городе – хоть бы хны. В осиннике, в березняке – пожалуйста. Но едва оказывался под соснами, начинался приступ, и приходилось парня срочно выносить. Военврачи пожимали плечами: надо же, какая цаца. Ну, бывает, аллергия или что-то в этом духе. Пусть не ходит в хвойный лес, а то загнется когда-нибудь. А как в него не ходить, если хвойные леса – везде? В общем, намучились с сержантом, пока ему однажды миной полноги не оторвало, и вопрос с демобилизацией не решился сам по себе…
Павел снова закурил. На душе было спокойно. «Словно и не целится в тебя снайпер», – подметил внутренний перестраховщик. Мысль не вызвала паники. От пули в лоб умирают мгновенно, все оборвется, и ничего не поймешь. Он затушил окурок в пепельнице, стал собираться на работу. Осталось легкое недоумение: чужой город, прибыл сюда не за этим, здесь погибла его невеста – почему же так быстро он привыкает к здешней жизни?
В отделе тоже было тихо. Куренной сидел за столом, что-то писал. Очевидно, мемуары – когда Горин глянул через плечо, заворчал и перевернул лист.
– Надо же, живой, – проворчал капитан. – Значит, работает вторая версия: бандиты залягут на дно. Послушал вчера тебя на свою голову – поручил операм следить за фигурантами. Сами в ночное не пойдут, осведомителей обяжут. Подождем, скоро появятся.
Появились одновременно – не прошло и двадцати минут. Шурыгин забыл выбросить папиросу – с ней и вошел. Что-то буркнул про старческий склероз, затянулся напоследок и вмял окурок в пепельницу. Виталик Мамаев, зевая, тер глаза, как ребенок, которого зачем-то разбудили. Леонтий Саврасов был мрачен и не делал лишних движений.
– Утомленные какие, – восхитился Куренной. – Давайте же, удивите меня. Как дела?
– Как обычно, Михалыч, все плохо, – начал Шурыгин, – вернее, никак. Подключил одного человечка… За вохровцами он, понятно, по постам не бегал, работу их не инспектировал. Но этого и не требовали? Нашел местечко в кустах сбоку от гостиницы «Маяк» – оба входа-выхода мог видеть. Божится, что ночью из гостиницы никто не выходил и не входил. Спали вохровцы – ну, те, кто не задействован в службе. Пару раз курили на крыльце, но во двор не спускались. Человечек божится, что не спал, а говорит всю правду. В принципе Витьке Хрущу врать – себя же за задницу подвешивать. Знает, что если что не так, поедет лес в Воркуту валить – годиков на восемь. Ради такого можно и не поспать, верно, Михалыч?
– Студенты тоже дальше поселка не отлучались, – сообщил Леонтий. – Работу закончили примерно в восемь, ушли в свой вагон. Смеялись, вода плескалась. Потом один с пустой сумкой убежал, минут через двадцать вернулся – уже с полной. Смеялся, говорил, что пиво без самогона – пустая трата денег. Баба Дуся сегодня просто красавица – премиальных сто грамм накапала. Только с девчонками не заладилось, перехватил их кто-то. Смеялись: мол, зачем мылись? Но все равно весело было. Старший кричал, чтобы не налегали, завтра кирпич обещали подвезти. Фриц в бурьяне сидел, от зависти умирал, всю траву вокруг себя слюной залил. Выпили, говорит, и спать легли, из поселка ни ногой. А у Фрица тоже положение шаткое – предупредил его, что если байду погонит, то все пейзажи в его дальнейшей жизни будут исключительно колымские.
– Почему Фриц? – не понял Куренной.
– Погоняло такое дали, – пожал плечами Саврасов. – У него фамилия Рудберг. Василий Тарасович Рудберг – нормально звучит?
– Мужики, а так можно было? – пробормотал Мамаев. Парень явно скисал. Оперативники уставились на него, а потом дружно рассмеялись.
– Эх, молодость, – прокомментировал Куренной. – Ничего, боец, есть куда расти. Сам мерз у озера?
– Ничего я не мерз, – надулся Мамаев. – Тепло оделся, сушек с собой взял, чтобы не скучно было. В деревне крайний дом пустует, туда и забрался. Из окна барак, как на ладони. Бабка соседская крик подняла, грозилась милицию вызвать – мол, шляются тут всякие бродяги. Показал ей корочки – отстала. Потом собака прибежала, лаяла, как дура…
– Ей тоже корочки показал? – спросил Леонтий под дружный смех.
– Да ну вас, – обиделся Виталик, – сама убежала. Потом дождь пошел. В общем, сидели
