Опасное поручение - Виталий Кулак
Перед обедом Кондрат получил от меня несколько распоряжений. Он, похоже, уже порядком засиделся в заведении Шнитке. Его деятельная натура нуждалась в какой-то работе, а условий, например, для ремонта оружия в Немецком трактире не было. Вот и приходилось Кондрату днями напролет скучать в небольшой нашей комнатке. Единственным его развлечением в эти дни стали старые журналы и несколько книг, которые он всегда брал в наши путешествия.
Читал Кондрат медленно, обдумывая и пытаясь понять каждое предложение, каждое слово. Повстречав новое слово, он принимался меня расспрашивать, что оно означает, поражаясь разнообразию русского языка.
При моем появлении Кондрат тут же отложил затертый томик французского романа и поднялся со стула. Я приказал ему в ближайшие три дня следить за господином Белевцовым.
— Меня интересует, где он бывает, с кем видится, кто к нему приезжает. Записывай адреса, куда он ездит. Ты меня понял?
— Конечно, Владимир Сергеевич! — обрадовался мой слуга. — Когда прикажете начинать?
— Пообедай и приступай с Божьей помощью. Да смотри, чтобы Белевцов тебя не заметил. Не попадись!
— Не сомневайтесь, батюшка. Всё сделаю в лучшем виде.
— Ладно, обедай. Вот тебе деньги, возьмешь экипаж, если Белевцов поедет куда-нибудь.
Слуга получил от меня подробные инструкции. Я надеялся, что он ничего не перепутает и не попадет ни в какую неприятную историю. Впрочем, в неприятные истории имею обыкновение попадать я, а не он. Кондрат на редкость пунктуальный и добросовестный слуга. Возможно, он сумеет узнать что-нибудь полезное для моего расследования. Хотя я ещё был далек от разгадки тайны смерти Старосельского, мне почему-то начало казалось, что развязка уже близка.
Только я не мог понять, откуда у меня взялось такое чувство.
Решив подумать обо всем этом после обеда, я спустился в подвал трактира, где в отдельном кабинете мне подали отличные саксонские блюда. Это на некоторое время отвлекла меня от нерадостных размышлений.
***
После обеда я удобно устроился за столом, достал свои записи и несколько чистых листов бумаги, обмакнул перо в чернильницу и принялся записывать всё, что услышал от Елены и её дяди. С самого начала этого расследования я доверял бумаге полученную информации. Мой приятель доктор Кесслер говорил, что мысль, изложенная на бумаге, становится материальной.
Правда, я до конца так и не понял Кесслера. С одной стороны он, как врач, хирург, был сторонником, так сказать, материальных предметов. Если верить ему, то мысль — это продолжение мозга. С другой же стороны, он искренне верил в Бога. Это значит, что он не отрицает, что мысль является работой человеческой сущности. Когда я спросил его, как в нем могут сосуществовать две противоположности — атеизм и вера в Бога, — он только развел руками и сказал, что такова природа человека.
Закончил я писать к девяти часам вечера. За окном уже было темно. Я поднялся со стула, несколько раз взмахнул руками, покачал головой, чтобы размять немного шею, а потом прошелся по комнате. Кондрат ещё не вернулся.
Походив немного, я остановился у открытого окна и сделал несколько глубоких глотков воздуха. Воздух наполняли ароматы жареного мяса, каких-то специй, копченостей и всего того, что вызывает сразу же волчий аппетит — в трактирной кухне готовили ужин.
«Нет, поужинаю позже, — подумал я, после чего опять сел за стол и стал перечитывать свои записи.
Что мне известно? Практически все близкие родственники и знакомые Павла Николаевича Старосельского так или иначе, но имели с ним конфликт из-за денег. Даже его дочери было нужно больше денег, а он не желал ей их предоставлять. А его брат Григорий? Ему очень вовремя досталось наследство. Он это не скрывает. Да и вообще все, с кем я говорил в ходе этого расследования, за исключением разве что некоторых второстепенных в этой истории лиц, например, Иноземцева, так или иначе не остались обиженными после смерти Старосельского. Интересно, что все они убедительно доказывают свою непричастность к смерти Павла Николаевича. Мне хочется каждому из них верить. Особенно Елене.
Но можно ли им верить? Не знаю. Ранее они не говорили всю правду, утаивали её. Возможно, они просто не хотели, чтобы я плохо про них думал. Ну и что? Какое им дело до того, что я думаю? Елена Старосельская попросила моей помощи в расследовании загадочного самоубийства её отца. Почему бы её жениху не рассказать мне самому о том, что он брал в долг у Павла Николаевича? Что в этом необычного? Ничего. Но Белевцов молчал до последнего момента. Подозрительная расписка Старосельского о возвращении Белевцовым ему долга. Нападение на меня сразу после того, как я побывал у Илья Ивановича Добронравова. Он, конечно, человек порядочный, но была в нем какая-то хитринка, что ли. Или это мне показалось из-за того, что он слишком нежно говорил про Елену? А ещё эта странная история с Бернарди...
Так я сидел и размышлял не менее получаса, до тех пор, пока меня внезапно не осенило.
«Мастерская! Мастерская Бернарди, где он писал свои картины!»
Ведь у каждого художника есть своя мастерская, в которой он работает. Должно же было быть такое помещение и у Бернарди! Та комната в доме Барышева в Троицком переулке не очень была похожа на мастерскую художника. Где же он работал? Может быть, там я найду то, что поможет мне разгадать тайну убийства Старосельского? Ведь есть же причина, по которой убили итальянца?
Эта мысль так меня поразила, что я вскочил со стула и принялся мерить комнату длинными шагами. Почему мне раньше это не пришло в голову? Столько времени потеряно! Впрочем, что сделано, то сделано. Сейчас нужно подумать о том, как найти мастерскую Бернарди.
Ответ на этот вопрос пришел вскоре сам собой: «Нужно спросить Колортова». С господином Колортовым, именовавшим себя «русским живописцем», я познакомился недавно в Биргер-клубе. Именно он подсказал мне адрес Бернарди. Возможно, он назовет мне и адрес его мастерской. Колортов хотел написать мой портрет, рассчитывая, конечно, на денежное вознаграждение. Ну что ж, деньги он может получить от меня без необходимости брать в руку кисть. Для этого ему достаточно вспомнить, где находится студия несчастного итальянца.
Я вынул из сундука золотые английские часы. Было почти десять часов вечера. Колортов должен быть в Биргер-клубе. Засиживается он там далеко за полночь. Появляться мне в клубе — неразумно, а вот подождать
