Дарья Иволгина - Ядовитая боярыня
Но в Новгороде Наталья хотя бы не чувствовала себя в «знакомом» месте, а вот Москва ее ужасала: она невольно угадывала очертания улиц, по которым не раз гуляла с друзьями, но все-все здесь было иным. Как в кошмарном сне, когда видишь пейзаж одновременно и знакомый, и в то же время чудовищно искаженный.
— Пора, — сказал Севастьян и поцеловал ее в щеку. — Ступай, сестра.
Наталья выскользнула из телеги и на подгибающихся ногах зашагала к воротам монастыря. Стучать ей пришлось недолго. Двери оказались незаперты. Она обнаружила это после третьего же прикосновения к створкам, вошла и остановилась в изумлении. Повсюду шевелилась какая-то неведомая жизнь. По двору ходили женщины в черных одеждах. Одни перебирали четки, опустив голову, думали о чем-то, молились. Другие торопливо бежали с какой-нибудь кладью в руке. Несколько оборванных фигур жались друг к другу почти в самой середине двора, где росло единственное дерево, очень толстая береза.
«Смешно, — подумала Гвэрлум ни с того ни с сего. — У некоторых женщин к старости вырастают усы, и они становятся похожими на мужчин. А очень старые березы перестают быть белыми и делаются похожими на… — Она прикинула, на какое дерево похожа переставшая быть белой береза. — Ну, на тополь, к примеру».
Гвэрлум осторожно приблизилась к фигурам и встала рядом. На нее никто не обратил внимания. Они кого-то ждали.
Почти сразу же к ним приблизилась монахиня средних лет, кругленькая, с добрым рассеянным лицом.
Странники зашевелились, принялись вразнобой ей кланяться.
Монахиня проговорила:
— Ступайте покамест в трапезную нашего странноприимного дома, а после милости просим к вечерне.
И все потянулись за ней, на ходу бормоча слова благодарности и благословения. Гвэрлум присоединилась к шествию. Ей не верилось, что дело решилось вот так просто, но в шестнадцатом веке документов не спрашивали, и пропускная система кое-где еще не работала.
Она устроилась на краю стола, рядом с какой-то крохотной старушонкой. Две худых мрачных с виду послушницы подали очень жидкую похлебку, в которой плавали листы капусты.
Взяв ложку, Гвэрлум обнаружила в похлебке проваренную заспу — ну, хоть что-то. Она быстро проглотила несколько ложек.
Старушонка рядом с ней оказалась на удивление прожорливой. Просто чудо, сколько в нее влезало всего: и похлебки, и хлебных корок, и каких-то жеваных яблочек. Все это она быстро, домовито уминала своим беззубым ртом, чмокая и нахваливая Господа при каждом кусе.
Гвэрлум старалась есть как можно меньше и вообще держаться смиренницей. Ей еще предстояло выяснить, где находится Настасья. Поэтому она поскорее завершила трапезу и направилась в церковь — ждать службы. Наталья справедливо предполагала, что к службе пленница ходит исправно. Вряд ли ее лишат такого утешения.
Церковь Наталье понравилась. Кое-где расписанная фресками, с небольшим деревянным иконостасом, она выглядела удивительно уютной и в то же время была как-то странно захламлена: повсюду имелись какие-то предметы, указывающие на бурное кипение жизни: деревянные ведра, короба, щепки, потерянная кем-то кисть, задвинутый в угол жбан с водой… Совсем как старенький чердак в любимом доме, подумала Гвэрлум, ужасаясь этому не вполне благочестивому сравнению.
Постепенно храм заполнялся молящимися. Первыми пришли четыре старенькие послушницы. Наталье это показалось не вполне понятным: она полагала, что послушницы бывают только молодые. Но эти явно оставили позади четвертый десяток своей жизни. Видимо, они принадлежали к тому роду средневековых женщин, которые, расставшись с семейной жизнью — по вдовству или просто не найдя себе супруга — посвятили себя Богу, но в число монахинь входить не спешили. Так и застряли на краю монастыря. Смиренные, незаметные, трудолюбивые.
Эти сразу стали суетиться, прибираться, поправлять лампады, подливать в них масла.
Затем явились две старушки монахини и встали у стены. Обе молчали и по сторонам не смотрели.
Несколько молодых монахинь миновали Наталью, замершую сразу у входа, и даже толкнули ее, не заметив. А потом Гвэрлум почти сразу увидела Настасью Глебову.
Пленница пришла в церковь в сопровождении старенькой монахини, которая семенила за ней следом, поглядывая из стороны в сторону — как будто зорко следила: не высунется ли откуда-нибудь из тайного места злобный бес? А не дать ли проклятому по носу вот эдаким кулачком?
Настасья действительно была так похожа на Севастьяна, что Гвэрлум невольно вздрогнула и подалась вперед. Знакомое лицо чуть смягчило выражение при виде нищей странницы, но во взгляде не выразилось узнавания, и Настасья прошла мимо.
Гвэрлум поклонилась ей. Девушка еще раз обернулась, удивленно подняв бровь, а потом опустилась на колени перед образами и вся погрузилась в молитву.
Старушка монахиня встала рядом с ней.
Наконец храм заполнился. Началась служба. Пользуясь толчеей, Гвэрлум прокралась поближе к Настасье. Монахини молились отдельно от мирянок, но все же добраться до узницы стало возможно.
Гвэрлум взяла платочек, связала его узелком и бросила, целясь Настасье в голову. Почувствовав толчок, та обернулась. И снова увидела незнакомую нищенку, которая поклонилась ей.
Гвэрлум показала пальцем на себя, потом на Настасью и несколько раз кивнула. Настасья плотно сжала губы, опустила глаза и отвернулась. Она решила, что над ней решили посмеяться.
Гвэрлум потихоньку выбралась из храма и устроилась на паперти в ожидании, пока служба закончится.
Ждать ей пришлось долго. Наконец народ повалил из храма. Несколько монахинь миновали нищенку, а после вышла и Настасья. Она ступала осторожно, то и дело осматриваясь. Видно было, что Гвэрлум ее смутила, и она очень не хочет вновь повстречать эту странную, назойливую женщину. Маленькая старушка, матушка Николая, семенила следом за своей подопечной.
Гвэрлум была тут как тут. Настасья отшатнулась, когда нищенка подскочила и метнулась к ней.
— Что тебе нужно, бедняжка? — спросила она дрожащим голосом.
Матушка Николая сердито смотрела снизу вверх на обеих девушек.
Гвэрлум поклонилась ей до земли.
— Благословите, добрая матушка, сказать несколько слов!
Настасья не поняла, что речь эта обращена к ней самой. Она невольно обернулась на матушку Николаю и робко проговорила:
— Матушка — глухая, сестра. Она плохо слышит тебя. Если ты хочешь что-то сказать, говори мне, а я донесу это до матушки…
— Эта матушка к тебе приставлена? — быстро спросила Наталья. — Вот оно что… Сделай милость, сестра, закрой лицо руками, как будто я огорчила тебя… И слушай. Ты — Настасья Глебова?
Не рассуждая, Настасья поднесла к лицу ладони и уткнула в них лицо. Каждый новый день приносил в ее жизнь новые странности, и она решила про себя, что не будет задавать вопросов.
— Я Настасья Глебова, — прошептала она, чувствуя, как слезы подступают к горлу.
— Меня прислал твой брат Севастьян, — быстро проговорила Наталья. — Он жив, здоров и хочет, чтобы ты вышла из монастыря… Ты согласна?
— Я бы все на свете отдала, лишь бы обнять брата и снова жить со своей семьей, — шепнула Настасья и разрыдалась.
Матушка Николая, видя, что нищенка огорчила ее подопечную, подскочила к Наталье и оттолкнула ее.
— Уходи! — прикрикнула она. — Не приближайся к сестрице — видишь, ты печалишь ее…
Затем она схватила Настасью за руку и потащила за собой, ворча на ходу. Настасья разок только оглянулась и кивнула. Гвэрлум увидела на бледном заплаканном лице молодой монахини выражение робкой радости.
Половина дела сделана — согласие Настасьи получено! Гвэрлум осторожно проследила за матушкой Николаей и пленницей. Те быстро петляли между розовыми кустами, украшающими территорию монастыря, и маленькими строениями, в которых размещались мастерские и трапезная, а также жили сами монахини. Наташе Фирсовой, можно сказать, повезло: она приметила, как матушка Николая шмыгает в дверь одного неприметного домика — уже в тот миг, когда старушка закрывала за собой.
Покрутившись на месте несколько секунд и старательно запоминая приметы, Гвэрлум торопливо ушла. Уже темнело, и следовало найти себе место для ночлега. В странноприимном доме нищие, пригретые матушками Девичьего монастыря, теснились в просторном длинном помещении на тюфяках, постеленных прямо на пол, а то и прямо на голых досках. Наталья заняла место возле выхода, чтобы после наступления темноты незаметно выбраться наружу.
Она лежала без сна, перебирая в мыслях впечатления сегодняшнего дня. Так и стояла перед глазами Настасья, пугающе похожая на своего брата, — недоверчивая, встревоженная. Хорошо бы у нее хватило решительности, не то она все испортит.
Матушка Николая, стражница при узнице и одновременно с тем ее пестунья… Интересно, заподозрила старушка что-нибудь или попросту сочла настырную нищенку сумасшедшей приставалой?
