Бретёр - Юлия Юрьевна Яковлева
Мурин только собрался спросить про Нину, как под руку Ипполиту просунула свою графиня Ксения, сцепила пальцы, повлекла, щебеча:
— Дорогой Ипполит, я вас похищаю, вы нам необходимы. У нас в дамском кружке зашел подлинно государственный спор.
— В дамском кружке? — с непередаваемой интонацией переспросил Ипполит, подмигнув брату. И дал себя увлечь.
Матвей понял, что ответа на свой вопрос он не получит у Ипполита, скорее всего, никогда. Стоит ли пытаться?
Великий князь наконец перестал лобызаться и разомкнул объятия.
Секундой спустя Прошин стал самым популярным кавалером столицы. Все бросились его приветствовать. Мужчины жали руки. Дамы улыбались ему. Девицы принялись краснеть. Мамаши — наводить лорнеты. А через какую-нибудь четверть часа — так же дружно об нем позабыли. Мурин подошел к Прошину и сунул в руки бокал.
— Я больше не пью, — сообщил Прошин, испуганно покосившись на пузырьки «вина кометы». И поставил бокал на подоконник, соблазняя петербургскую тьму просунуть сквозь окно язык, лакнуть.
— Правильно, — согласился Мурин, отпил глоток. — Я теперь тоже.
Отставил бокал в компанию к нетронутому прошинскому.
Лицо Прошина странно дернулось. Ужас вдруг проступил в глазах:
— Так это точно был не я? Ты уверен? — Сипло прошептал он.
Разговор этот начался не впервые. Мурин не видел в нем смысла:
— Ты должен выбросить все это из головы. Дело кончено.
— А убийца? Ведь он не арестован, не отдан в руки правосудия.
— Не арестован. Но отдан. Если бы его арестовали, то, уверен, всего лишь сослали бы в имение, откуда бы он вернулся через год как ни в чем не бывало. А он заслуживал возмездия. Я только не знаю, свершилось оно уже или нет, но не сомневаюсь, что свершится.
Они были заняты разговором и пропустили тот момент, когда хозяйка подала знак и лица всех гостей оборотились к окнам. Бам! Прошин вздрогнул всем телом, в темном небе распустилась алая хризантема. Нева, корабли с мачтами, мосты, баржи, все вдруг осветилось красным, а потом огоньки потекли вниз, а по зале понеслось: как мило, какая прелесть. Бам! Зеленая вспышка.
Только Прошин не любовался. Он втянул голову в плечи, зажмурился, прижал ладони к ушам и затрясся всем телом. Мурин мгновенно схватил его под локоть и повлек к дверям, их уже распахивали перед ним предупредительные лакеи, Мурин им кивнул на ходу.
А затем за окнами загорелся вензель императора.
На свету, обычном свечном свету лестницы, Прошин перестал трястись, обмяк.
— Какой срам… какой срам… — только и повторял он. — Какой ужас, Мурин.
«Бам!» — раздалось приглушенно за дверями, и Прошин опять вздрогнул, точно его ужалили. Мурин приобнял его за плечи:
— Тихо, друг. Тихо. Пройдет.
Прошин поднял на него свое жалкое лицо:
— Я так устал. Мурин, неужели я тряпка? Как тетушка говорит? Неужели теперь так будет всегда? С того дня, как нас накрыли французские снаряды, я…
Ответа у Мурина не было. А врать не хотелось.
— Как я буду служить? — сокрушался Прошин.
— Выйди в отставку.
— Кто я тогда буду — если я не офицер?
— Ты человек.
Прошин посмотрел ему в глаза:
— Что же ты не уходишь в отставку?
Но тут снизу раздались голоса лакеев, запоздавшего гостя. Вверх застучали шаги. На ходу тормоша волосы, чтобы в прическе появилась модная небрежность, прямо на них рысцой бежал по ступеням Николушка Веригин, брат всем известной баронессы. Черные глаза его весело блестели, а русский язык был безупречен:
— Уф, господа, не выдавайте. Вот уж опростоволосился. Опоздать так, что приехать позже его высочества! — затараторил он. — Вы слыхали, кстати, какой ужас? Бьюсь об заклад, еще никто не слыхал. Я потому и опоздал! Велел остановить экипаж, чтобы все увидеть своими глазами. Графа Курского баграми выловили из Мойки. Он плавал лицом вниз.
Прошин ахнул.
— Но…
Мурин спокойно и твердо смотрел ему в глаза, осведомился только у Николушки:
— Вот как?
Николушка разрумянился от бега и новостей:
— Говорят, утопился. Проигрыш, что же еще может быть. Между нами, я знал, что он как-нибудь так однажды и кончит. Все, простите, господа, бегу-бегу.
Оба они глядели ему вслед. Энергичный, полный сил и желающий их поскорее пустить в ход, он был само олицетворение carpe diem.
Настал день отъезда. Саквояж Мурина был собран. Даже зубная щетка уложена. Кивер стоял на столе. Комната уже была чужой, равнодушной, готовой к новому постояльцу. Мурина охватило страшное одиночество. Нина так и не пришла, не написала, не ответила. Сердце его коченело. Как вдруг в дверь легонько стукнули. Голос гостиничного лакея интимно сообщил:
— К вам — дама.
Сердце Мурина тут же обратилось в пылающий шар. Жар разлился по телу. Мурин засверкал, засиял, стал испускать огненные протуберанцы. Бросился к двери. Распахнул.
И осыпался вниз пеплом.
— Доброе утро, господин Мурин, — мягко улыбнулась мадемуазель Прошина. — Простите мой необъявленный визит…
Мурин хлопал глазами. Больше ничем пошевелить не мог.
Мадемуазель Прошина смущенно обернулась на коридор с рядами дверей в другие номера. На Мурина:
— Вы позволите войти?
Мурин сумел только прохрипеть. Но посторонился.
Она вошла, покачивая сумочкой на шнуре. А следом, точно вынырнув из-за ее спины, просочился Егорушка. Он очень переменился с их последней встречи. Физиономия угодливейшая. Он только что не извивался.
Зато мадемуазель Прошина была сама твердость, сама решимость.
— Егор Никодимыч в прошлый раз прискорбно не смог удовлетворить ваше любопытство относительно своего пребывания…
— Да я, собственно… — Мурин сам поразился, как глух его голос. — Собственно, это уже и не важно.
— Отчего ж. Счета надо закрывать по возможности сразу. Я не из тех, кто сорит вокруг себя векселями или терпит ералаш в конторских книгах. Неясностей я не люблю.
Егорушка умильно глядел на нее, мелко кланяясь. «Да он только что сумочку ее в пасть не возьмет», — поразился Мурин. Сущий пудель! В глазах мадемуазель Прошиной появилось тоже нечто новое: теперь она знала вкус власти. И Мурин опять подумал, как давеча: «Сколько людей, столько видов любви». Егорушка наконец оторвал масленый взор от хозяйки и скоро забормотал:
— Я-с, угодно вам будет знать-с. Я был-с всю ночь в разъезде-с. У меня-с, знаете ли, есть системка. Я лакеям в домах у сильных мира сего-с немножечко приплачиваю-с…
— Немножечко, — строго подчеркнула мадемуазель Прошина.
— Самую-с малость. Жалованьице-с такое, если позволите сказать. Ну и они мне за это передают сведения, которые могут быть полезными для дельца-с.
