Ирина Глебова - Пока не пробил час
Наденьку Кондратьеву он знал с детства – ведь по жене она приходилась ему племянницей. Девочка как девочка – хорошенькая, резвая, милая. Последние два года Наденька училась в Смольном институте, в Санкт-Петербурге, и, окончив его, вернулась домой. В самом начале лета, когда у Анатолия уже два месяца была связь с Савичевой.
Кондратьевы пригласили Макаровых к себе в день возвращения дочери. Еще от самой двери большой гостиной Анатолий услышал звонкий, как хрустальный ручеек, смех, – и непонятно откуда взявшаяся сладкая боль стала наполнять сердце. Стоявшая к нему спиной стройная девушка оглянулась, из больших серых глаз словно порхнули искорки-мотыльки, и она вскрикнула:
– Дядя Анатолий!
И бросилась к нему, обхватив руками за шею, как всегда это делала в детстве. Но она уже не была ребенком, той малышкой с липкими от мармелада губами, которую Макаров кружил, подхватывая на бегу. Нет, не была, и он почувствовал это всем телом, когда Наденька крепко прижалась к нему…
Но по-настоящему Макаров о Наде Кондратьевой не мечтал – это было бессмысленно, а он все-таки человек рациональный. Он сумел загнать свою мечту о девушке в такой отдаленный уголок сердца, где она и самому ему не была видна. Какая Надя! У него ведь есть и Вера, и Люба! Этого больше чем достаточно!
Какими разными были для него дни минувших четырех месяцев. Поначалу – опьяняющие новизной, искрометные, головокружительные. Это когда только начался роман с Любочкой, в их первые встречи – иногда ночью, иногда днем. Потом – наполненные томительным ожиданием, всплесками страсти и странной отрешенностью, почти разочарованием, которое, незаметно для него самого, вновь сменялось с трудом скрываемым ожиданием новой встречи. И вот, уже в последнее время, совсем другое чувство овладело им почти полностью: усталость и раздражение. И желание все изменить – он и сам точно не понимал, как именно хочет изменить свою жизнь. Иногда казалось – вернуть все на круги своя: спокойно жить только рядом с Верой. А иногда им овладевали странные романтические мечты, до конца неясные и самому… Но тут его настигал или мимолетный Любочкин взгляд: «Жду!», или быстрый шепоток: «Сегодня!», и он шел, не мог противиться желанию… Ладони помнили жар ее атласного тела, губы сохли, предчувствуя прикосновение ее губ…
Анатолий был благодарен Вере, своей верной жене, – благодарен за то, что та ни о чем не догадывается. Какое это было для него облегчение! Приветливая улыбка, ласковые прикосновения рук, искренняя забота – он знал, что всегда встретит это у себя дома. Вере он рассказывал обо всех служебных делах – удачах и огорчениях. А вот Любочку это совершенно не интересовало! И если Люба была для него телесной радостью, то Вера – его душою. Анатолий Макаров ни за что не хотел бы расстаться ни с одной из этих двух своих половин! А вот Любочка все чаще и настойчивее говорила как раз об этом…
Один из таких разговоров особенно запомнился Макарову, наверное, потому, что особенно его разозлил. Он вольготно раскинулся в кресле, в расстегнутой рубашке – попивал кофий и коньяк из маленькой рюмочки, рядом на блюдце лежали маслины. Был поздний вечер, и Макаров завернул на «дачу» к Любочке во время обхода постов. Он часто это делал, оставляя свою пролетку у ближайшего поста и объясняя городовому, что другие посты он обойдет пешком: пусть, мол, возможность его внезапного появления заставляет полицейских быть более бдительными!.. Любочка сидела у трельяжа, расчесывая волосы, и поглядывала на него через отражение в зеркале.
– Торопишься? – спросила вкрадчиво.
Он встретился в зеркале с ее глазами и почувствовал, как жаркий ком из груди покатился вниз… Раньше он не умел этому противиться, но теперь научился. Залпом допил коньяк, встал, застегивая рубаху.
– Ты же знаешь, радость моя, я на службе. Не будет меня долго – начнутся кривотолки, догадки… Разве нам с тобой это нужно?
– А я не боюсь… – Она повела плечиком, и тонкий шелк пеньюара соскользнул с него.
Анатолий не удержался, шагнул и наклонился, касаясь губами смуглого округлого плеча. Любочка тут же изогнулась и обхватила его шею руками.
– Я ничего не боюсь! Пусть говорят о нас – может быть, так даже лучше!
Он сразу понял, к чему она клонит: это был уже не первый такой разговор. Вспыхнувшее раздражение охладило его, он уверенно расцепил ее руки, отошел.
– Не будем вновь об этом!
– Анатоль! – Савичева вздернула кверху свой милый, но очень упрямый подбородочек, капризно изогнула губы. – Но ведь нам с тобой так хорошо! Я знаю, ты счастлив со мной – никогда со своей Верой ты такой любви не знал! Мы просто созданы друг для друга! Почему ты держишься за нее? Жалеешь? Я тоже ее люблю и жалею, и поначалу даже думала, что смогу делить тебя с ней. Но нет, не могу!
– Давай оставим этот разговор, Люба!
– Нет, поговорим! Я не могу понять, что тебя удерживает около нее, кроме жалости? Детей у вас, слава Богу, нет – она так и не смогла родить тебе ребенка!
– Да, не смогла! – Анатолий, отвернувшийся было, резко повернулся к Любе. – Очень хотела, но не смогла! А вот ты и не хотела детей, потому и не рожала. В этом как раз разница между вами!
– Но, дорогой! – Люба, до сих пор глядевшая на него в зеркало, удивленно повернулась к нему. – Я не хотела ребенка от Владимира! Тебе, если ты захочешь, – рожу! Но для этого я должна стать твоей женой!
– Любочка, милая… – Анатолий подошел, обнял ее. Голос был усталый, просительный. – Давай все оставим как есть… Я не могу бросить Веру, по крайней мере, так сразу. Это трудно объяснить… Нам ведь и так хорошо!
Она вскочила, отталкивая его руки.
– Да, хорошо – тебе! А мне плохо! Я хочу, чтоб ты был мой и только мой, всегда, каждую минуту! Я уже не могу без тебя, с ума схожу! Я о тебе столько лет мечтала, столько лет была лучшей подругой твоей жены – чтобы только почаще видеть тебя, быть рядом! И вот, когда наконец овдовела и стала свободной, что же ты думаешь, я соглашусь навсегда остаться только твоей любовницей? Как бы не так! Если ты не решаешься – я все сама расскажу Вере!
У него окаменело лицо – резко запульсировала боль над переносицей. Он, стараясь справиться с подступающим к сердцу бешенством, глубоко вздохнул один, второй раз… Люба сразу поняла, в чем дело: она давно, еще от подруги, знала, что Анатолия надо оберегать от всплеска неприятных чувств – у него начинаются мучительные боли. Она мгновенно изменилась в лице, прильнула к его груди.
– Нет, нет, Анатоль! – зашептала она, заглядывая ему в глаза. – Это все ерунда, просто фантазии! Зачем мне новое замужество, лучше быть свободной!..
Но он видел, что в ее глазах, за испугом, прячется, но не уходит упрямство. И он очень хорошо знал, что Любочка привыкла всегда добиваться своего.
Да, Анатолию очень не хотелось, чтобы Вера узнала о его связи с Савичевой. Он не то чтобы боялся этого – просто не хотел! Жалел жену? Да, жалел. Но было, кроме того, еще и чувство острого стыда перед ней. Во-первых, за то, что его любовницей стала ее лучшая подруга. А во-вторых, чем дольше он скрывал свою измену, тем труднее было признаться: «Я тебя так долго, изо дня в день обманывал… Приходил домой, отдавался твоей доверчивой нежности, а сам еще помнил тело той, другой…» Ужасно! Если бы он сразу решился признаться Вере – это было бы другое дело. Но теперь!.. Нет! Да и не хочет он ее терять!
Но больше всего Макаров не мог терпеть угроз. Любочка Савичева этого не знала. Никогда и никому он не позволил бы собой управлять. Возможно, это болезненная гордыня, но уж он таков, какой есть! И даже желанная женщина не властна заставить его делать то, чего он не хочет… Однако существовала и еще одна причина, почему Макаров не хотел афишировать свой роман с Савичевой. Надя, Наденька Кондратьева! Она так любит его и так восхищается им! Это ее разочарует… А для Макарова даже мысль об этом была непереносима!
Он чувствовал, что находится почти в тупике. В этот тупик он сам себя загнал, но ведь он был готов оставаться там – по крайней мере, какое-то время. И понимал, что на самом деле времени у него нет, что сила инерции уже уступает место какой-то иной силе… Может быть – центробежной? И его раскручивает все сильнее и сильнее и вот-вот вышвырнет куда-то… Нет, он не хотел подчиняться даже законам природы, он может и должен сам все решить. Нет ситуации, из которой невозможно выйти достойно! Он еще, правда, не знает, что делать и как. Но верит: будет какой-то знак свыше, какой-то толчок…
И наступил вечер, события которого Макаров принял за волю провидения. Пусть сначала происшедшее показалось ему роковой и трагической случайностью! Но ведь потом все складывалось, точно узор в мозаике – стеклышки разрозненные, а орнамент выходит гармонично-совершенный. В какой-то момент он понял это и поверил в это…
На бал к Кондратьевым Макаров приехал с небольшим опозданием, но в самый разгар. Танцевал самозабвенно с одной любимой женщиной и с другой, ловил на себе их взгляды, иногда и прямо пересекающиеся на нем. От этого кружилась голова, и какой-то мальчишеский азарт все больше охватывал его. Он давно не испытывал такого подъема, такого искреннего веселья и такого авантюрного, хмельного жара в крови. А когда ввел из сада в залу Наденьку и закружился с ней в полечке, на него вдруг совершенно неожиданно сошло чувство умиления. Он видел танцующую впереди Веру, сзади – кружащуюся Любочку, а в объятиях у него была его тайная мечта – Наденька! И Макаров подумал: «Вот они все – три женщины моей судьбы. Вера – моя душа, Люба – мое тело, а Наденька – мое вдохновение!..»
