Антон Чиж - Безжалостный Орфей
— Прошу простить за беспокойство… — сказал он, поигрывая усами. — Занимаемся проверкой одного дела. Потребуется задать некоторые вопросы. Без протокола, разумеется.
Изящную даму совершенно не волновал приход полиции и дело, за которым пришли. Она предложила чаю. Сама безмятежность, да и только.
— Вам знакомы госпожи Основина или Милягина?
— Конечно, знакомы… Мы что-то вроде подруг. — Елена Михайловна похлопала ресницами, густыми и длинными. — Они очаровательны. Несмотря на различия и кое-какие сложности, мило проводим время. В конце концов, мы — женщины, супруги. У всех нас дети, нам есть о чем поговорить. Идем в кафе, пьем шоколад, угощаемся пирожными. Вам, мужчинам, не понять этих мирных радостей.
— Откройте секрет: что за сложности такие у дам? Возраст вам не помеха.
— Извольте. Екатерина Семеновна…
— Основина? Дама высокого и крепкого сложения? — вставил Родион.
— Если говорить так откровенно… Она слишком все принимает близко к сердцу. Слишком нервная и, я бы сказала, истеричная натура. Может разрыдаться из-за любого пустяка. Вечно ее гложут страхи, вечно переживает за карьеру мужа и что его обойдут с очередным чином. Темы ее разговоров печально однообразны…
— Любопытно… А госпожа Милягина?
— Серафима Павловна… Такая… — Дама подыскивала дипломатичный эпитет. — Такая толстушка, настоящая полковничиха, командир. Совершенно не умеет спорить. Все должно быть по ее. Иногда даже грубости допускает. Совершенно вздорный характер. И мужа своего под каблуком держит. И детей — в ежовых рукавицах. Диктатор в юбке. Даже мною порой берется руководить. Это так забавно.
— Когда последний раз виделись все вместе?
— Наверное, с неделю назад. А это так важно?
— В своих беседах вы касаетесь деликатных тем?
Елена Михайловна удивленно подняла бровки:
— Это каких же?
— Скажем, любовницы ваших мужей.
— Вы уверены, что имеете право задавать такой вопрос даме?
— Иначе не стал бы вас беспокоить, — ответил Родион.
— Раз таковы наши законы… Не скрою: Катя и Серафима частенько жаловались, что их благоверные то и дело смотрят налево.
— Какие предлагались методы воспитания?
— О чем вы! — Елена Михайловна очаровательно, как умела, улыбнулась. — Как мы можем воспитывать наших мужей? Мы же от них во всем зависим. Тем более дети…
— Значит, к любовнице вашего мужа вы относитесь с терпимостью.
Она погладила юбку и ответила без намека на кокетство:
— Мой супруг отдает все силы и средства нашей семье. Ему чуть больше тридцати, молодой мужчина, страсти кипят. На некоторые вещи умная жена смотрит снисходительно или не замечает их вовсе.
— Знаете эту барышню?
— Вот еще! Не в дом же ее приглашать.
— Но вы ее видели. Видели их вместе.
Госпожа Пигварская не удержалась от вздоха:
— Это было случайно. На Невском… Я приложила много усилий, чтобы Леонид Самойлович об этом не узнал. Он чудесно заботится обо мне и нашей семье. Надо уметь прощать чужие слабости. Я всего лишь слабая женщина.
В гостиную, откуда ни возьмись, влетела зимняя муха. Одурев от раннего пробуждения, жирная, как шмель, она металась от окна к двери. Елена Михайловна извинилась, взяла с ближнего кресла клубок пряжи, прицелилась и бросила. Удар был такой силы, что муха пала на ковер, сраженная клубком. Хозяйка не поленилась встать, раздавила шелковым носочком бьющееся на спине насекомое, кружевным платочком собрала останки и выбросила его в форточку. Сев на диванчик, она улыбнулась игриво-невинной улыбкой, словно приглашая продолжить допрос.
Спокойствие хрупкой женщины было поразительным. Куда более поразительно — равнодушие к расспросам полиции.
— Позвольте небольшую историю… — сказал Родион, рассматривая пальчики, запятнавшие себя убийством мухи. — Надеюсь, она останется исключительно между нами.
— Можете не сомневаться.
— Крайне признателен. За последние несколько дней полиция обнаружила трех барышень, которые были убиты хладнокровно. Так случилось, что две из них — любовницы господина Основина и Милягина.
Елена Михайловна не отвела прекрасных глаз:
— И вы полагаете, что Катя и Серафима имеют к этому отношение?
Для скромной домохозяйки она соображала слишком шустро. Если опять не сказать — поразительно.
— А как вы полагаете? — спросил он.
— Чего ждете от меня, господин Ванзаров?
— Всего лишь опровержения. Как от подруги.
Она задумалась о чем-то, Родион не тревожил.
— Это было, наверное, до Нового года… — вдруг сказала она. — Ну конечно, тогда еще был снегопад. Мы сидели в нашем кафе, пили самый лучший в столице шоколад, и вдруг Катя…
— Основина?
— …да-да, сказала, что больше не может терпеть, как из нее делают дуру. Так и сказала. Серафима поддержала и сказала, что у нее давно руки чешутся. Не пора ли что-то делать с мерзавками. Я, конечно, потребовала прекратить подобные разговоры, но их было не остановить. Катя стала вслух фантазировать, что бы она сделала с… ну, с той барышней. А Серафима ей только поддакивала и подсказывала, как бы она расправилась. Они сошлись на том, что их следует крепко наказать. Так, чтобы не могли портить ничью жизнь…
— Чем же кончилось это совещание?
— Ничем. Мы разошлись… Но эта тема нет-нет, да и проскальзывала между ними. Как будто Катя с Серафимой о чем-то договорились и при мне стесняются обсуждать детали. Я делала вид, что не понимаю. Они объясняли все шуткой.
— Когда было назначено наказание?
— Ах, да поймите: при мне разговор заходил урывками и намеками. Будто уже все решено и осталось подождать подходящего момента.
— Он настал.
— Как? — Госпожа Пигварская вдруг поглупела.
— Их убили, — пояснил Родион.
— Нет, нет… Это невозможно. Чтобы Катя или Серафима своими руками…
— Для этого не надо пачкать свои ручки.
— Да поймите же: женщину не надо убивать, чтобы испортить ей жизнь. Достаточно отнять ее красоту. Навсегда… Вот это будет наказание.
Ванзаров показательно задумался, как будто перед ним раскрыли истину во всей наготе.
— Пожалуй, вы правы… — сказал он, выдержав паузу. — Но как быть с вашей… простите, с любовницей вашего мужа?
— А что с ней? — опять не поняла Елена Михайловна.
— Она в числе трех. Ее убили первой.
— Я не имею к этому никакого отношения… — быстро сказала она.
— Не сомневаюсь. У кого из ваших подруг медицинское образование?
— Кажется, у Кати… — Пигварская помедлила. — Нет, у Серафимы Павловны, точно! Она же была медсестрой. В госпитале с Милягиным познакомилась, когда он был простым ротмистром. Частенько рассказывала, каким был недотепой. А вырастила из него настоящего полковника.
— Она была знакома с хирургией?
— Ассистировала при операциях. Помогала вытаскивать осколок из ноги Милягина.
— Сильная женщина.
— О, вы не знаете насколько! Она телом расползлась, совсем за собой не следит, но кулак у нее совершенно мужицкий.
— Когда-нибудь слышали о Марии Саблиной?
— Ни разу… А кто это?
— У вас гувернантка?
— И не одна. — Заботливая мать не скрывала гордости. — У моих крошек есть все, что только можно представить. Это такое счастье для матери.
— У вас такой свежий цвет лица. Сразу заметно: много времени посвящаете прогулкам.
— Да что вы! — Она была польщена. — Только с детьми и выхожу. Сейчас и гулять-то можно только по утрам, пока светло.
— Быть может, знакомы: Зинаида Лукина или Ольга Кербель?
— Ничем не могу помочь… Право, уже так много времени. Мне пора кормить моих малышей…
Легким движением Ванзаров вынул снимки и развернул.
— Не узнаете, кто из них… — спросил он.
Елена Михайловна сморщила носик, сощурилась, что выдало ранние проблемы со зрением и упорное нежелание носить очки.
— Какие неприятные снимки… — сказала она.
— Полицейская фотография с места преступления. Так кто?
— Кажется, она…
Пальчик госпожи Пигварской указывал на Марию Саблину. Это было чрезвычайно интересно. Но тут гувернантка ввела в гостиную детей — девочки-погодки трех и четырех лет. Они бросились на мать и повисли на ней. И она растворилась в детях. Взгляд ее стал нежным и застенчивым. Хрупкая женщина давала понять, что посторонним следует иметь такт и проваливать как можно скорее.
Полиция не посмела отравлять семейный рай.
* * *
Аполлон Григорьевич рассматривал несчастье с профессиональным интересом:
— Повторили подвиг барона Мюнхгаузена? За неимением косички использовали ухо? Похвально. В ваши годы я тоже питал нездоровую страсть к экспериментам. Только все больше с порохом и ядами.
Коля прикрывал пострадавший орган ладошкой.
