Борис Акунин - Ф. М.

Фандорин сунул распечатку обратно в файл, перелистнул. Следующая пластиковая страничка была пуста – наверное, прилипла к верхней, а секретарь, готовивший для Сивухи материалы, этого не заметил. Неважно.

Зато в третьем файле имелось еще одно доказательство: собственноручная расписка Достоевского в том, что он получил от г-на Ф. Т. Стелловского задаток за новую повесть в сумме 175 талеров. Ах, хитрец Стелловский! «Ежели писать отказываетесь – прошу вернуть деньги с той же почтою». Будто не знал, что Федор Михайлович в его ситуации ни за что не сможет отказаться от денег. Задешево посадил на крючок автора, ничего не скажешь.

Последним документом в папке было письмо Достоевского. Небольшой листок смят и даже надорван, будто его нарочно комкали. На полях – снова красный карандаш Стелловского, да и в тексте некоторые строчки подчеркнуты. В отдельный файл вложен надписанный конверт с адресом («Г-ну Ф. Т. Стелловскому, Садовая улица, дом Шпигеля супротив Юсупова сада») и штампом санкт-петербургской городской почты (31 октября 1865 г.).

Чтобы лишний раз не трепать и без того ветхую реликвию, Николас оригинал письма доставать не стал, вынул приложенную распечатку.

Милостивый государь Федор Тимофеевич!

Не велите казнить, велите слово молвить. Не дам я Вам обещанной уголовной повести, ибо ее больше нет, да и Бог с нею совсем. Я честно, хоть и проклиная все на свете, писал ее в Висбадене, в тягчайшие дни моей жизни, иной раз без свечей, пользуясь единственно слабым отсветом уличного фонаря.

Дописывал и здесь, в Петербурге. Сочинение уже почти было докончено, оставалось не более странички[3], но тут вышла оказия, при нынешних моих обстоятельствах, увы, слишком ожиданная. Явился квартальный по иску треклятого стряпчего Бочарова, коего под именем Чебарова я с большим наслаждением предал в своей повести лютейшей смерти. С полицейским был и судебный исполнитель, долженствовавший описать мое движимое и недвижимое имущество. Ни первым, тем паче вторым не обладаю, да и вся обстановка хозяйская, посему за неимением лучшего судейский забрал бумаги, что лежали у меня на столе, безо всякого разбора. В том числе унесли в квартал и повесть Вашу. Я, конечно, бранился и протестовал, но в глубине души рад.

Дрянь было сочинение. Пускай оно сгинет навек в полицейском чулане. Даже пытаться не буду ее вернуть, не просите. Бог и даже черт с нею, с уголовной повестью, гори она огнем. Вот именно, буду считать, что она сгорела, улетела дымом в трубу. А чтобы Вы на меня не гневались и не расстраивались, я Вас теперь же обрадую. Решил я написать роман с теми же героями, да не пустяк, а настоящую вещь, с характерами, с глубокими чувствами и, главное, с идеей. Давно уже подступался к роману этому то с одной стороны, то с другой, да всё не складывалось. Стучался ко мне роман, стучался, а я по неспособности своей не мог догадаться, как ему дверь открыть. И вдруг – получилось, открылась дверь, и голос зазвучал, так что только поспевай записывать. Я уж и начало набросал, а тут квартальный надзиратель. Если чего и жалко, то лишь этого зачина, написанного прямо на последнем листе Вашей повестушки. Ну да ничего, я каждое слово запомнил и уже на чистую бумагу перенес.

С поденщиной покончено, благодарение Господу и квартальному надзирателю. Ежели пожелаете, свой новый роман о тяжком преступлении и суровом наказании передам Вам с зачетом присланных 175 талеров. А коли не захотите, я Вам задаток тотчас верну. У меня скоро деньги будут, через три дни должен получить от г. Краевского[4].

Не сердитесь,

С повинною головою

Этот последний документ Фандорин дочитывал, когда Аркадий Сергеевич уже вернулся в кабинет. Встал за креслом, подглядывал через плечо.

– Ознакомились? Итак, господин Стелловский, сам будучи изрядным жуликом, решил, что Федор Михайлович ему наврал: талеры проиграл на рулетке, а уголовную повесть писать и не подумал. Но Морозов, профессиональный исследователь биографии Достоевского, отлично знал, что такое вранье не в привычках Федора Михайловича. Наткнувшись в архиве Стелловского на эту переписку, Морозов весь затрясся. У него появилась Великая Цель: найти изъятую полицией повесть. Вдруг она лежит себе где-нибудь в запаснике, несмотря на все революции и блокады?

Совершенно очевидно, что «уголовную повесть» никто не обнаружил, иначе о ней бы знали. Где искать, Филипп Борисович, в общем, себе представлял. Все бумаги полиции поступили на хранение в городской исторический архив Петрограда. Он благополучно существует до сих пор. Что же сделал наш Морозов? Уволился из своего НИИ и перевелся на работу в Питер. Зарплата, как вы понимаете, копеечная, плюс надо было комнатенку снимать, да на выходные в Москву ездить. Распродал всё что можно, потратил все сбережения, с женой чуть не до развода дошло, но Филиппа Борисовича всё это остановить уже не могло – закусил удила.

В этом месте рассказа Николас кивнул – ему был очень хорошо знаком азарт историка, учуявшего безошибочный аромат открытия. А тут открытие не рядовое – неизвестная повесть самого Достоевского!

Аркадий Сергеевич продолжил:

– Когда удавалось выкроить время, Морозов рылся в неразобранных фондах петроградского градоначальства, так называемой «россыпи», которой никто никогда не занимался. Руки не доходили, да и мало там интересного для исследователей, один канцелярский мусор. Датировку Филипп Борисович знал – октябрь 1865 года. Осенью 1915 года, за истечением установленного срока хранения, эту документацию должны были сжечь, но он надеялся на военную неразбериху. Многих сотрудников архива наверняка мобилизовали воевать с германцами, вряд ли у начальства была возможность скрупулезно соблюдать должностные инструкции. И что вы думаете?

Здесь, перед кульминацией рассказа, Сивуха в соответствии с законами драматургии сделал эффектную паузу – медленно, со вкусом раскурил свой «данхилл».

– Нашел! Драную картонную коробку с наклейкой «СПИСАННОЕ. Архивы быв. 3 кв. Казан, части. 1865 г.». Федор Михайлович тогда проживал в Столярном переулке, по третьему кварталу Казанской части города. Представляете? Пролежала коробочка сто сорок лет в целости и сохранности. Не спалили ее в буржуйках, не отправили на свалку. С самого 1865 года никто туда ни разу не заглядывал. И там, среди прочего, обнаружил Морозов канцелярскую папку с заголовком: «Бумаги, описанные и изъятые у отставного подпоручика Ф. М. Достоевского».

Депутат негромко рассмеялся, покачивая головой.

– Можете себе представить, что было с доктором филологии. Когда сбывается мечта всей жизни, у любого крыша поедет. Филипп Борисович так мне и сказал. «Я, говорит, как открыл папку, как увидел рукопись, будто в уме тронулся. Прямо там, в хранилище, чихая от пыли. Даже в обморок упал. Очнулся только за проходной, когда уже милицейский пост миновал. Иду, дрожу весь, а под пиджаком рукопись спрятана». Прочие бумаги он, правда, не взял. Посовестился. Пусть остаются будущим исследователям. Даже нарочно папку на видное место положил.

– Значит, рукопись украдена из госхранилища, – констатировал Фандорин. – И вы хотите, чтобы я стал соучастником кражи…

Сивуха так и зашелся от хохота – не дал договорить.

– Ой, насмешили! Да у нас в государстве всё краденое. Нефть, газ, никель, заводы, комбинаты. Кто был к чему-нибудь хлебному приставлен, тот и стал приватизатором. С какой стати главными богатствами страны владеют бывшие партработники, комсомольцы, гебешники и просто ловчилы? Ни с какой. Просто решили, что отныне будет так, и дело с концом. Между прочим, правильно решили. Лучше самозваный хозяин, чем вовсе никакого. Вот и Морозов приватизировал то, к чему был приставлен.

– Но это противозаконно!

– А законно было отбирать имущество у дворян и капиталистов в семнадцатом году? Но дворян с капиталистами тоже жалеть нечего. Тем, что у них отобрали, они тоже не по справедливости владели. Справедливости, дорогой Николай Александрович, на свете не существует. Разве что на небесах, у Ангелов божьих. Это во-первых. А во-вторых, откуда нам с вами знать, правду ли рассказал Филипп Борисович. У него и до черепно-мозговой с психикой не всё окей было. Штампов-то архивных на рукописи нет. Может, Морозов ее в дедушкином сундуке нашел. Тогда, по закону, это его собственность. Я могу вам ручаться за одно: мне рукопись досталась честно и юридически чисто. Договор вы видели. Половину денежного аванса наличными, половину старым «мерседесом», согласно просьбе продавца. Не пустяк.

– А на международном аукционе рукопись потянет миллиона два, а то и три. Я узнавал.

– Ну и что? За морем телушка полушка, да рубль перевоз. С перевозом, кстати, тоже будут проблемы, если дойдет до аукциона. Но это уж, как говорится, не ваши заморочки. Вы мне конец текста найдите. Окажу любую поддержку. Микрофон в вашем автомобиле пускай пока побудет. Ну, не пойте в машине дурным голосом и не выясняйте отношений с вашей красоткой-секретаршей. Зато если какое осложнение, мой Игорь сразу в курсе. Он тут при Олеге дежурит, ему скучно. Аппаратура у него с собой, в палате. Пусть сидит, слушает. В случае чего придет на помощь. Вы не смотрите, что он метр с кепкой и собой невидный. Игорь – человек больших талантов. Я вам сейчас про него расскажу. Чтоб вы прониклись.