Валерио Манфреди - Оракул мертвых
Мирей какое-то время озадаченно молчала, а потом проговорила:
— Я должна спросить у отца…
— Знаю… Скажи ему, что это для тебя. Он не откажет тебе.
— Дело не в этом. Наши отношения…
— Мирей, повторяю: это вопрос жизни и смерти.
— Хорошо, я все сделаю.
— Спасибо.
— И лично привезу тебе результат в Афины.
— Да это попросту шантаж.
— Хочешь — соглашайся, хочешь — нет.
— Хорошо. А теперь возьми бумагу и ручку, я продиктую тебе несколько возможных сочетаний. Это послание на новогреческом. Я подозреваю, что оно представляет собой перевод с древнегреческого оригинала, понимаешь?
— Ясно. Ты хочешь, чтобы я установила фрагмент и автора.
— Если это возможно… и если я верно угадал.
Мишель продиктовал несколько вариантов фраз, которые предстояло распознать «Икарусу» на древнегреческом.
— Ты все записала? — спросил он в конце.
— Да, — ответила Мирей. — Странные слова, странные. Не знаю почему, но у меня от них мурашки по коже.
Если у Павлоса Караманлиса и оставались какие-то сомнения, беседа с Норманом Шилдсом полностью их развеяла: лишь один-единственный человек мог убить Джеймса Шилдса, Петроса Руссоса, Йорго Карагеоргиса и ранить Василиоса Влассоса. Тот же самый человек напоследок уготовил смерть и для него, капитана полиции Караманлиса. Он позволял ему свободно передвигаться и следил за каждым его шагом, играл с ним, быть может, как кошка с мышью. Он мог быть только Клаудио Сетти, тем более что надежных доказательств его смерти не существовало. Однако оставалась еще вероятность того, что кто-то по неизвестной причине хочет заставить всех поверить в то, что он — Клаудио Сетти.
Как следствие, он небезосновательно рассудил: убийца сначала снова попытается убрать Влассоса. Это давало капитану некоторое преимущество — возможность приготовить еще одну ловушку, на сей раз неминуемую.
Он вышел с пограничного поста в Сидирокастро в восемь часов утра и прогулялся в деревню, чтобы купить фету для своей жены. Выбрав большой кусок в бакалее, указанной ему сержантом, он купил также сосисок, свежего творога, хлеба и бутылку бочковой рецины. Примерно в половине девятого он двинулся на машине в направлении автострады, ведущей к Салоникам.
Чего он не мог себе объяснить, так это игры, которую вел Богданос, и рассказ Шилдса о встрече в Котронасе отнюдь не прояснял ситуацию.
У Караманлиса оставалось подозрение или, быть может, всего лишь ощущение, будто Богданос имеет отношение к убийству Карагеоргиса, но тогда почему же он фактически спас жизнь Влассосу и какова истинная причина его встречи с Шилдсом и Шарье?
Совершенно необходимо выяснить, на чьей стороне играет Богданос и каковы ставки. Он выехал на автостраду и двинулся дальше на приличной скорости: если вовремя приехать в Афины, можно попытаться связаться со старым другом из министерства обороны, если тот, конечно, еще служит, и задать ему еще кое-какие вопросы. Он перекусил прямо в машине и дальше ехал без остановок до самого центра Афин. С площади возле министерства он позвонил приятелю, но полученный ответ буквально парализовал его.
— Анастасиос Богданос мертв, друг мой.
— Мертв? Ты шутишь? Я разговаривал с ним несколько дней назад.
— Действительно, он умер совсем недавно. Похороны прошли в Волосе. Он ведь родом оттуда.
— Ты можешь точно сказать мне, когда именно это произошло?
— Погоди минутку, — сказал чиновник, — я должен справиться по документам… Ну вот, похороны состоялись в прошлый вторник.
— В прошлый вторник… А от чего он умер? — поинтересовался Караманлис.
— Насколько мне известно, он уже давно болел… Сердце, кажется. Ничего нельзя было сделать. Что еще ты хотел узнать? — спросил приятель.
— Ничего… пока ничего… Если что, я снова позвоню.
Караманлис проверил в своем еженедельнике: «прошлый вторник»… значит, Богданос умер дней через десять после их последней встречи в Портолагосе… странно… очень странно. Кроме того, от сердца… Ему вспомнилось, как адмирал быстро и легко поднимался в гору в ту ночь в Скардамуле. У человека с больным сердцем не такая походка. Он снова взял трубку и позвонил жене:
— Ирини, это я. Прости, но я сегодня вечером вернусь очень поздно или вообще не вернусь, я не знаю…
— Как же так? Ты ведь обещал приехать рано… Свежий сыр из Сидирокастро испортится…
— Ирини, прошу тебя, ну при чем здесь сыр… Прости, я не хотел тебя обидеть, но ты ведь понимаешь, какая у меня работа. Пока, может быть, вечером увидимся… Кто знает…
Он сел в машину и поехал обратно, включив сирену, чтобы прорваться сквозь городские пробки, добрался до автострады, после чего до упора вжал педаль газа в пол, выжимая из старого мотора всю мощность, на какую он еще был способен. В Волосе он оказался в половине третьего и сразу же отправился разыскивать кладбище.
Разумеется, оно уже закрылось. Ему пришлось звонить в муниципалитет, чтобы узнать имя и адрес сторожа, который мог бы ему открыть. Когда сторож повернул ключ в замке ворот, солнце низко стояло над горизонтом, склоняясь к закату. Кладбище находилось на холме, и с него хорошо просматривался залив Волоса, красный от закатных лучей. На востоке, над вершиной горы Пелий, уже сияла звезда.
— Можете показать мне, где похоронен адмирал Богданос?
Сторож снова закрыл калитку, впустив своего спутника, а потом указал рукой в дальний конец кладбища:
— Вон там, — проговорил он, — в мраморном павильоне — это фамильный склеп.
Караманлис поспешил в указанном направлении и вошел внутрь. Сразу бросалась в глаза погребальная ниша, где недавно прошло захоронение: плита блестела ярче других, на ней лежали свежие цветы. Несомненно, кто-то сменил их в тот же самый день. На плите большими бронзовыми буквами значилась простая надпись: только имя, фамилия и даты рождения и смерти.
Караманлис надел очки и подошел поближе, стремясь рассмотреть фотографию, и смятение охватило его, когда он увидел на ней человека с миниатюрным лицом, тонкими, обвислыми усами, с черными маленькими глазами. Прядь редких волос, зачесанных вперед, едва прикрывала совершенно лысый череп. Караманлис замер в молчании, пораженный, ошеломленный: похороненный человек — не адмирал Богданос! Или, лучше сказать, тот, кого он всегда считал адмиралом Богданосом, оказался обманщиком. Капитан вернулся обратно, к воротам, где его ждал сторож, чтобы закрыть кладбище.
— Вы родственник? — спросил он.
— Родственник? Нет… Мы были товарищами по оружию во время войны.
— Понятно, — сказал сторож, запирая замок.
Караманлис добрался до управления полиции в городе и велел передать фоторобот фальшивого адмирала Богданоса во все остальные полицейские управления по всей стране с предписанием немедленно установить местонахождение данного человека под предлогом того, что он предположительно обладает важной информацией, способной дать новый поворот делу о смерти Руссоса и Карагеоргиса. Он также отправил фоторобот в Скотланд-Ярд, добавив, что изображенный на нем субъект обладает сведениями, полезными для расследования убийства Джеймса Генри Шилдса. Позвонив в свое, афинское управление, он велел немедленно сообщать ему все новые данные и держать его в курсе не только в служебное время, но и вне его.
Он понимал — его надули. Десять лет назад этот человек забрал у него Клаудио Сетти и, конечно же, спас юноше жизнь. Его обвели, как новичка, но по крайней мере теперь он хотя бы сорвал с мнимого Богданоса маску и больше на эту удочку не попадется. Теперь оставалось выяснить, кто десять лет скрывался под именем адмирала Анастасиоса Богданоса. У Караманлиса было только его изображение, но, быть может, этого достаточно. Ведь рано или поздно он получит новости из какого-нибудь уголка Греции или же из Англии. Если потребуется, он прибегнет к помощи Интерпола. Отныне игра будет вестись не на жизнь, а на смерть.
Домой он вернулся незадолго до десяти.
Жена открыла ему дверь и задержалась на минуту, разглядывая его. Он стоял на лестничной площадке со свертком феты в одной руке и бутылью рецины в другой.
— Ты плохо выглядишь, — сказала она. — Что случилось?
Мирей не просила отца о личных одолжениях вот уже по крайней мере пару лет, то есть с тех пор, как начались ее отношения с Мишелем. Придумать вескую и правдоподобную причину, чтобы попросить Ги-Франсуа Сен-Сира открыть ей доступ к «Икарусу», не являлось ни легким, ни приятным предприятием. Но она готова преодолеть все, лишь бы воссоединиться с Мишелем и вернуться в его жизнь, откуда чувствовала себя вот уже какое-то время исключенной. В ней по-прежнему жило воспоминание о той ночи на улице Орфевр в Гренобле. Оно вызывало в ней беспокойство и тревогу, и странные слова, смысл которых ей теперь предстояло расшифровать, еще больше увеличивали их.
