Эллис Питерс - Тень ворона
Ниниан остановился в воротах и стал оттуда смотреть, вытягивая шею, чтобы из-за моря голов впереди себя увидеть, что творится на другом конце кладбища, где находилась могила. Аббат и приор были люди высокого роста, и Ниниан их хорошо видел, до него ясно доносились последние слова, произнесенные над гробом приором Робертом, который старался придать своему голосу самое сладостное звучание. Приор действительно от природы обладал великолепным голосом и очень любил им блеснуть в драматические моменты литургии.
Подвинувшись немного в сторону, Ниниан мельком увидел лицо Диоты, белевшее бледным овалом из-под черного капюшона. Как единственному более или менее близкому человеку, ей по праву досталось это место у гроба Эйлиота. Рядом с Диотой маячило чье-то плечо, чья-то рука, державшая ее под локоть, — это, конечно, могла быть только Санан, однако как ни старался Ниниан вытягивать шею и наклонять голову то вправо, то влево, он так и не смог ее разглядеть: ему все время мешала чья-нибудь голова, заслоняя от него любимое лицо.
По толпе вдруг пробежало волнение — это святые отцы подошли к могиле, и люди повернули голову, провожая взглядом их движение. Гроб опустили. Прозвучали последние слова прощания. Под высокой монастырской стеной послышалось падение первых комьев земли на гроб отца Эйлиота. Все было почти закончено, и ничто не нарушало течения траурной церемонии. Толпа зашевелилась, загудела, похороны завершились. У Ниниана отлегло от сердца, он ощущал уже робкую надежду, как вдруг раздался голос, при звуке которого оно гулко забилось в его груди. Говоривший находился возле могилы и произносил слова громко, чтобы они были слышны всем собравшимся.
Кровь так шумела у юноши в ушах, что он не разобрал остального, но понял, что эти слова были сказаны шерифом, ибо кто же еще мог так властно вести себя в стенах монастыря? Самый конец он расслышал вполне отчетливо: «Я должен арестовать здесь преступника, подозреваемого в убийстве отца Эйлиота».
Итак, совершилось самое худшее, о чем возвещала молва! В первый миг воцарилось молчание — все онемели от неожиданности, затем поднялся смятенный ропот, который, словно порыв ветра, пронесся над толпой. Ниниан слушал затаив дыхание, но, как ни напрягал слух, он не смог расслышать дальнейшего. Народ, стоявший у него за спиной за воротами, стал напирать сзади — всем хотелось получше увидеть, чтобы не пропустить самого важного, — поэтому никто не услышал цокота копыт, не заметил всадника, рысью подъехавшего из-за угла со стороны площади. За стеной кладбища в это время раздался дикий вопль, послышалась разноголосица удивленных и возмущенных выкриков, стоявшие впереди засыпали говорившего градом вопросов, затем громко передавали назад услышанное, которое доходило туда уже в искаженном и перевранном виде. Ниниан скрепя сердце приготовился уже проталкиваться вперед сквозь толпу, чтобы не оставить своих женщин беззащитными перед обрушившейся на них угрозой. Для него все теперь было кончено, он мысленно уже прощался со свободой, а может быть, и с жизнью! Набрав в грудь воздуха, он положил руку на плечо ближайшего перед собой человека, загораживавшего ему дорогу, так как ворота перед ним были забиты плотной стеной людей, которые сперва боязливо держались в стороне, а сейчас ринулись вперед, чтобы не упустить ничего из происходящего.
Зычный рев, в котором звучали ужас и возмущение, раздался из-за стены кладбища и заставил юношу остановиться так резко, что он чуть было не отшатнулся назад за ворота. Чей-то мужской голос, призывая в свидетели небо, кричал, что ни в чем не виновен. Значит, это не Диота! Не она, а какой-то мужчина!
— Милорд! Клянусь вам, я тут ни при чем! Не встречал я его и не видел ни в тот день, ни ночью! Я сидел у себя дома. Спросите мою жену! Я никого не трогал, тем более священника! Кто-то оболгал меня! Милорд аббат, видит бог, я…
От передних рядов, передаваемое из уст в уста, до Ниниана долетело имя: «Джордан Эчард… Джордан Эчард… это был Джордан Эчард… Джордана Эчарда схватили… «
Ниниан как-то сразу весь обмяк. После пережитого напряжения его била дрожь, он забыл о подстерегающей его опасности и даже не заметил, что капюшон сполз у него с головы и теперь складками лежал на плечах. Цоканье копыт у него за спиной смолкло, всадник остановился, и лошадь чмокала копытами, перебирая ногами на раскисшей после оттепели дороге.
— Эй ты, малый!
Рукоятка хлыста ткнула Ниниана в спину, и он испуганно обернулся. Он увидел перед собой наклонившееся к нему лицо всадника. Это был крупный, мускулистый и краснолицый пятидесятилетний мужчина в богатом платье, лошадь под ним блистала дорогой сбруей. Властный тон и выражение лица незнакомца говорили о его родовитости. Красивое лицо с бородой, выразительные, немного оплывшие черты, уже начавшие терять былую резкость и четкость линий, производили запоминающееся впечатление. Взаимное пристальное разглядывание, длившееся недолгий миг, было вновь прервано нетерпеливым, но добродушным тычком в плечо Ниниана, одновременно с которым последовал и приказ:
— Да, это я тебе, парень! Возьми-ка и подержи мою лошадь, пока я загляну посмотреть, что там делается! Не бойся, не пожалеешь! А ты не знаешь, что там такое творится? Неспроста, видать, этот крикун разорался!
Не помня себя от счастья после пережитого страха, Ниниан ощутил приступ веселости. Состроив подобострастную физиономию, он послушно взял лошадь под уздцы и мгновенно превратился в бедняка Бенета, простого конюха из деревни.
— Я и сам толком ничего не знаю, хозяин! — сказал он. — Говорят, там схватили какого-то человека за убийство священника.
Ниниан погладил шелковую морду лошади, потрепал ей челку. Лошадь, тряхнув головой, потянулась к нему любопытной мордой и, фыркнув паром из горячих ноздрей, благодарно приняла его ласку.
— Славная лошадка, милорд! Не тревожьтесь, уж я за ней присмотрю!
— Так, говоришь, схватили убийцу? Значит, молва не ошиблась.
Всадник соскочил с седла и ринулся сквозь толпу — словно серп, сметающий перед собой траву, — расталкивая людей плечом и властным окриком прокладывая себе путь. Ниниан остался стоять на дороге, прислонившись щекой к лоснящемуся боку лошади. Целый сонм противоречивых чувств бушевал в его душе: веселье и благодарность и радостное предвкушение дальнего путешествия, которому не мешали больше никакие сомнения и угрызения совести; но в то же время где-то в глубине оставалось горькое чувство от сознания, что один человек погиб, а другой обвинен в убийстве. Ниниан не сразу даже вспомнил, что надо надеть на голову капюшон да поглубже натянуть его на лицо, но, по счастью, все вокруг были поглощены суматохой за стеною кладбища, и никто не обратил внимания на какого-то конюха, державшего под уздцы хозяйскую лошадь. Лошадь служила Ниниану отличным прикрытием, но из-за нее нельзя было подойти поближе к воротам, и как ни напрягал он слух, но так и не сумел ничего разобрать в том гвалте, который доносился из-за стены на улицу. Еще некоторое время он слышал протестующие крики, перекрываемые громкими замечаниями окружающих, сливавшиеся в неразборчивый гомон. Наверное, среди них раздавались и трезвые голоса Хью Берингара и аббата, но они тонули в общем гаме.
Ниниан прислонился лбом к теплой лошади, легонько подрагивавшей от прикосновения, и возблагодарил бога за своевременное спасение.
В центре столпотворения грозно возвысил свой голос аббат Радульфус. Он не часто прибегал к этому средству, но на сей раз почел его необходимым.
— Молчать! — загремел он на расшумевшуюся толпу. — Довольно сраму! Вы оскверняете святое место! Молчать, говорю вам!
И как по мановению руки, вокруг воцарилась глубокая тишина, которая грозила в любой миг вновь разразиться бушующим хаосом, если не обуздать его заранее.
— Вот так! Молчите же все, ибо вам нечего тут утверждать и доказывать. Дайте говорить тем, кому есть что сказать! Итак, милорд шериф, вы обвиняете этого человека, Джордана Эчарда, в убийстве. Какие у вас есть тому доказательства?
— Это доказано свидетельством человека, который заявил и вновь подтвердит свое заявление, что Джордан Эчард солгал, сказав, будто бы провел эту ночь у себя дома. Зачем ему лгать, если ему нечего скрывать? Далее, есть свидетельство другого человека, который видел, как он крадучись вышел с мельничной дороги и направился к своему дому на рассвете в день рождества. Этого достаточно, чтобы задержать его как подозреваемого, — решительно закончил Хью свою речь и подал знак сержантам, которые чуть ли не с нежностью ухватили под руки перепуганного Джордана. — А то, что он затаил обиду на отца Эйлиота, всем известно.
— Милорд аббат! — взмолился трепещущий Джордан. — Клянусь вам, я и пальцем не тронул священника. Я даже не видал его, я там вовсе не был… Это неправда… Они все лгут…
