Лев Портной - Копенгагенский разгром
Экипаж выехал за ворота и остановился. Дорогу преградила черная крытая коляска. Из ее чрева вывалились четверо констеблей. Двое подошли к нам и заглянули внутрь. Прозвучал вопрос:
— Вы — граф Воленский?
Я кивнул, отпираться было бессмысленно — без сомнения, они знали, кто я. Мелькнула мысль, что полицию вызвал кто-то из прислуги леди Мэри-Энн Фицгерберт, пока я препирался со старым хрычем.
— Вы арестованы. Мы доставим вас в Тауэр, — сообщил рыжий полицейский с квадратной челюстью.
— В Тауэр?! — возмутился я. — За то, что приглашение на чай принял с первого раза?!
— Чай? — переспросил рыжий констебль и, почесав квадратными пальцами могучую челюсть, стал размышлять вслух: — За чай отправляют в Нью-Гейт. А раз в Тауэр, значит, дело куда серьезнее.
Противиться я не решился, пересел в казенную коляску на обтянутый истертой кожей диван.
— Хоть солома не колет в зад! И то слава богу!
Глава 21
Путь занял немного времени, а завершился возле внушительного замка из серого камня, где возник спор между констеблями и тюремными охранниками. Последние настаивали на том, что я должен пройти через Ворота Предателя. Конвоиры возражали: дескать, там нового узника отследят газетчики и раздуют шумиху, а приказ был — избежать огласки. Констебли убедили стражу, и карета проехала внутрь через арку в башне, уж не знаю с каким названием.
Конечно же, несостоявшееся чаепитие не могло стать причиной ареста. Скорее, вопрос о необходимости громить Копенгаген решился не в мою пользу. А когда я оказался в узилище, сомнений не осталось: я попал в Тауэр в качестве крупного военного преступника.
Моим пристанищем оказалось просторное шестиугольное помещение, разделенное на две неравные части. Переступив порог, я оказался в кабинете с голыми стенами и забранным решеткой окном; из мебели были столик и стул, расположенные прямо напротив входной двери. Эта приемная отделялась перегородкой от спальни с большой кроватью, комодом и креслом.
Тяжелая дверь закрылась.
Прошло два дня. Меня не тревожили, не вызывали и ни о чем не спрашивали. Кормили сносно; слава богу, сюда рецепты графа Румфорда еще не дошли.
С некоторой отстраненностью я размышлял о мосье Каню. Если каналья арестован, он без сомнения скажет, что я заставил его подделать приказ. Странным типом был этот французишка. Человек один, а сколько ипостасей: проходимец и вор, артиллерийский офицер и храбрый вояка, прекрасный гувернер и подхалим. Вчера спас мою жизнь, рискуя собственной, но сегодня — я был уверен — предаст меня, как только запахнет жареным.
На третий день появилась неожиданная посетительница. Пышные юбки леди Мэри-Энн Фицгерберт заняли почти всю приемную; я перетащил кресло из спальни в кабинет, но дама жестом отказалась от предложения сесть. В глазах ее плясали веселые чертики.
— Граф, вы вновь попались! И опять на нечестном пари!
— О чем вы? — спросил я. — Какое пари?! Если я на чем и попался, так это на нечестном приглашении на чай!
Леди Мэри-Энн немного смутилась.
— Ну, простите, простите, Эндрю! Я не хотела вас обижать!
— Ладно, — я развел руками. — Всему виной мой отвратительный английский язык! Но о каком пари вы толкуете?! Я вообще не любитель споров!
Мои слова обрадовали леди Мэри-Энн Фицгерберт. Секунду назад она стушевалась из-за истории с приглашением на чай, а теперь получила повод взять реванш.
— Вот как?! — Она вскинула брови. — А разве не вас я выручила в таверне «Sweet Nicole»?!
— Это была афера моего слуги. Вы же прекрасно поняли это, — ответил я. — Кстати, я остался должен вам. Деньги у меня есть, вы можете не беспокоиться!
— Еще бы у вас не было денег! Вы облапошили весь королевский флот!
— Господи! Да о чем вы?! Видит бог, я ничего не понимаю!
— Граф Гэллоуэй рассказал, как вы заключили совершенно абсурдное пари о том, что эскадра плывет в Каттегат. А затем подделали приказ адмиралтейства, обманули вице-адмирала, и он развернул флотилию в нужном вам направлении!
Леди Мэри-Энн Фицгерберт мерила меня насмешливым взглядом, а я боялся возразить. Все произошло именно так, как она сказала. Но стоило ли пояснять, что я развернул эскадру не ради денежного приза, а для того, чтобы отвести угрозу от российского флота?!
— Я подделал приказ! Что за ерунда?! Я и английского толком не знаю!
— Но сэр Хайд Паркер утверждает, что приказа не было. Да что Паркер?! Первый лорд адмиралтейства подобного приказа не подписывал!
— Ну, да-да. Вы тоже не приглашали меня на чай.
— Я же извинилась!
— Наверняка и ваш первый лорд один раз подписал приказ. А один раз по английской традиции не считается. Паркер же все дни напролет развлекался с молодою женой, он мог что-то и напутать в своих бумагах!
— Кстати! — В глазах леди Мэри-Энн вновь вспыхнули огоньки. — По поводу миссис Хайд Паркер! А вы шалунишка! Приударили за нею, а меня записали в субретки!
— Ну… я боялся, что это последняя женщина на моем веку! — выкрутился я.
— Ладно, — промолвила леди Фицгерберт и перевела разговор на другую тему. — Граф Саймон передает вам поклон. Он делает все, чтобы вызволить вас отсюда. К вам пока никого не пускают… кроме меня.
— Да, мне выделили целую приемную, а она пустует, — развел я руками.
— Скажите, я могу что-нибудь сделать для вас? — спросила она.
— Принесите в следующий раз рашпиль и веревку.
— Может, и принесу, — ответила она и с загадочной улыбкой направилась к выходу.
Она собралась уходить, и я не утерпел, любопытство одержало верх:
— Послушайте, мне кажется, вы приходили не просто так.
Леди Фицгерберт не ответила. Она постучала в дверь, надзиратель открыл, и, переступая порог, она обронила:
— На чай не приглашаю.
Оставшись один, я строил предположения относительно леди Мэри-Энн Фицгерберт, а при случае спросил надзирателя:
— Скажите, кто она такая — леди Фицгерберт?
— Супруга принца Георга, будущего короля, — шепотом ответил надзиратель.
Физиономия моя вытянулась от удивления, а страж приложил палец к губам и добавил:
— Но тайная. Так что — тсс…
В последующие дни мою жизнь разнообразили прогулками по крепостной стене и допросами. Дознание вел сухопарый чиновник с несчастной физиономией. Должно быть, он не получил четких указаний на мой счет и не знал, сколь большое рвение необходимо проявить. И эта неопределенность делала его и без того несчастную жизнь совсем горькой.
Однажды утром вновь появилась леди Мэри-Энн Фицгерберт.
— Как ваши дела, граф? — спросила она, одарив меня широкой улыбкой.
— Судя по вашему хитрому виду, вам лучше знать, — ответил я.
— В проницательности вам не откажешь, — промолвила она. — Я ненадолго…
— Ага! Просто проезжали мимо и заскочили на минутку! Просто на чай пригласить, — усмехнулся я.
— Опять угадали! Именно за этим я и приехала — передать приглашение на чай к графу Саймону! Он ждет вас на Мэнсфилд-стрит в пять часов.
— Да, с удовольствием, — усмехнулся я. — Лет через десять, когда выйду отсюда.
— Вы выйдете отсюда намного раньше, — заявила леди Мэри-Энн Фицгерберт и с нажимом в голосе добавила: — Потому что главный свидетель — мистер Джон Кэну — пропал. Я слышала, он сбежал в Россию. Странным образом моя служанка исчезла одновременно с ним…
— Звучит так, словно вы помогли ему, — прошептал я.
Леди Мэри-Энн Фицгерберт улыбнулась и медленно прикрыла глаза, подтвердив мою догадку.
— Скажите, вы говорили, что у меня есть шанс предотвратить войну Англии с Россией…
— Да, — подтвердила леди Фицгерберт. — И вы сделали это.
— Но я уверен, что вы имели в виду нечто другое, уж точно не разгром Копенгагена.
— Вы должны были передать серебро Мальтийскому ордену.
— Да, это так, — кивнул я.
— И не просто серебро, а особым образом сделанные монеты — ефимки.
Я вытащил из кармана несколько серебряных кругляков и показал леди Фицгерберт. Она взяла одну монету и взвесила на ладошке.
— Ваш покойный император намеревался вновь разрешить торговлю с Англией. Но с одним условием. Таможенную пошлину английские купцы должны были бы уплачивать ефимками. К этому моменту все это серебро находилось бы у иоаннитов. И наши купцы вынуждены были бы покупать ефимки у Мальтийского ордена, — поведала леди Фицгерберт.
— Таким образом возобновились бы отношения России и Англии, а английские купцы вынуждены были бы поддержать католический Мальтийский орден, — докончил я.
— Наверное, так, Эндрю. Но все сложилось иначе.
Она постучала в дверь и, пока гремел замок, смотрела на меня с лукавой улыбочкой, показывая, что более ничего объяснять не собирается. Переступая порог, леди бросила на прощание:
