Ольга Михайлова - Молох морали
— Это дело не из простых, за час всё равно не управимся. Вы пообедайте и отдохните, а мы с братцем пока помозгуем. Завтра утром заходите — даст Бог, что-то прояснится.
Вельчевский, не спавший ночь и впрямь валившийся с ног от усталости, согласился.
Валериан же вернулся в тёткину летнюю резиденцию, где у рояля в гостиной с погашенными лампами застал братца Юлиана, с кем-то беседовавшим впотьмах. Валериан пригляделся. В тёмном углу на стуле сидел Лаврентий Гейзенберг.
— Не видел, клянусь, знал бы, что и где упадёт — на лету поймал бы, а так… — Лаврентий развёл руками. — Валериан Витольдович велели-с эмансипе в компанию доставить, — ну, я и доставил. А за барышнями приглядывать — с чего бы? Когда же вы, как я понял, что надо получили, — я и вовсе расслабился, на жаркое да винцо налегать начал.
— А в воскресение утром, перед пикником, заметил ли что?
Гейзенберг задумался.
— На завтраке в доме Ванда на убитую смотрела как на змею. Я спросил после, чего, мол, она? Так сказала, что некоторые тут строят из себя приличных особ, а на самом-то деле обыкновенные-де шалавы.
— Так и сказала? — поразился Нальянов, и Валериан понял, что мнение брата об эмансипированной девице значительно поднялось.
— Ну да. И Тузикова, хоть и не говорила ничего, взгляды бросала презрительные. А Лизавета эта, сестрица-то убитой, скандал закатила ей!
— Что?
— Утром, ещё до завтрака дело было. Я по малой нужде встал, возвращаюсь, слышу в комнате у Анастасии голоса. Ну, я, натурально, к себе зашёл, стакан к стенке приставил, ухо приложил. Так Лизавета возмущалась, что та с вами ночь провела, мол, Ванда, полька эта эмансипированная, ночью её выследила: окно-то у неё на чёрный ход вашего дома выходит. Она всё видела, теперь, конечно, всем всё растреплет и разнесёт молва всё по ветру.
— А Анастасия что? — Юлиан улыбался и явно наслаждался беседой.
— Сказала ей, чтобы не лезла в чужие дела. Да только Лизавета не унималась и пуще прежнего бранилась.
— Так, как я понимаю, о визите покойницы в мой дом перед пикником знали уже все?
— Думаю, да. Левашов — точно знал, посмеивался в усы, Деветилевич при мне Осоргину-старшому, Лёньке-то, сказал, что знатный у него свояк будет. Разве что сам Ростоцкий не в курсе дела был.
— А что Анна и Елена Климентьева?
— Мрачные были обе, как в воду опущенные. Они же по вас вздыхают, а тут им так дорогу перебежали…
Юлиан тоже вздохнул, только Бог весть о чём, и насмешливо бросил:
— Ну, что же, держи ушки на макушке, Тюфяк, и сам будь осторожен.
После чего комната мгновенно опустела: несмотря на толщину, Гейзенберг двигался как кошка — бесшумно и молниеносно. После его ухода Валериан, не говоря ни слова, развалился на диване и задумался. Старший Нальянов вскоре сел напротив. Некоторое время оба молчали, потом Юлиан спросил:
— Арефьев арестован?
— Да, и от него узнали своего иуду. Не Каримов это, не Зборовский и не Чаянов. Серафим Нифонтов, представь себе. Дрентельн ему как себе верил. В общем, всё не так плохо, Нифонтов — человек Толмачёва, пусть с него и спрашивают. Но ты умница, конечно, я не ожидал, что так быстро разыщем. А тут-то что случилось? Расскажи толком.
— Переусердствовал я, похоже, только не пойму, где, — скривился Юлиан, правда, физиономия его выражала не столько недовольство собой, сколько, напротив, сияла. — Убитая — Анастасия Шевандина, моя бывшая пассия, связь продолжалась неделю. Минувшую ночь она провела в нашем доме: ей написал записку мой дружок-дипломат Андрей Данилович. Справедливости ради скажу, что он охотился вовсе не за ней, а за племянницей Белецкого, но девицу мне жалко стало, и я записку… переадресовал. То, что ночную гостью выследили — это, конечно, неожиданность. Ванда оказалась умнее, чем я полагал. Однако кому понадобилось душить Анастасию и зачем — убей, не понимаю. Не девицы же ревнивые? К подполью Анастасия отношения не имела, это точно. Впрочем, есть у меня некоторые размышления насчёт этого гадюшника. Тебе пригодятся.
— Почему Вельчевскому не рассказал? Он толковый.
— Ему трудно будет отделить зерна от плевел, кроме того, не должно всплыть, что Тюфяк — наш агент. Надо его прикрыть. В общем, разбираться придётся тебе.
— Хорошо, — благодушно согласился Валериан. — А ты не исключаешь, что наш Тюфяк мог сам девицу придушить?
Юлиан хмыкнул.
— Ох, Валье. — Он вздохнул и несколько помрачнел. — Не люблю пустых философствований, но чем дальше я наблюдаю всё это, чем отчётливее вижу, что вся история моей страны — бессмысленная грызня воинствующего тупого невежества, сластолюбивого и алчного до власти, с рядящейся в либеральные лохмотья озлобленной тупой несправедливостью, которой не хватает ума и честности даже на то, чтобы быть тиранией.
Валериан удивился настолько, что у него даже чуть отвисла нижняя челюсть.
— С чего это ты, братец?
Старший Нальянов безразлично пожал плечами.
— За несколько часов до убийства я разглядывал гостей Ростоцкого. Подпольщики-бомбисты, сочувствующие им чиновники муниципалитета, глупейшие эмансипе, светские львы, романтичные дурочки и циничные стервы говорили о революции, а внимали им агенты охранного отделения. Они все хотят изменить мир, не понимая, что обязательно станут палачами или жертвами. Но ведь и я не лучше, Валье, я тоже хочу изменить мир, очистив его от подпольщиков-бомбистов, сочувствующих им чиновников муниципалитета, глупейших эмансипе, светских львов, романтичных дурочек и циничных стерв. Просто я немного умнее и сильнее, и понимаю, что я — палач.
Валериан Нальянов смутился.
— Полно тебе, пугаешь ты меня, Жюль. — Он поторопился вернуться к случившемуся. — Ладно, напортачили, давай думать. Тут политику не пришьёшь, ты прав, банальная уголовщина. Если это изнасилование и убийство для сокрытия следов, то подозреваемый — мужчина. Их на месте было девятеро. Старика Ростоцкого отметаем, вы с Дибичем имеете взаимное алиби, остаются шестеро. Почему ты исключаешь Тюфяка?
Юлиан неторопливо перебил брата.
— Нет-нет, Валье, это мнение Вельчевского, но он повторил сказанное врачом, что убитая не девица. Я осмотрел тело. Следов блудной ночки много — но как отличить их от следов насилия?
— А не мог убийца сначала придушить Шевандину, а потом воспользоваться?
— Мог, ведь она не кричала, — кивнул Юлиан. — Если изнасилование было — это, конечно, облегчит наше положение. Но пока будем основываться только на факте удушения. Из трёх подходов к расследованию — орудие убийства, возможности его совершения и мотивы, — выберем то, что быстрее приведёт к убийце. Итак, первое — орудие преступления. Руки. Подозреваемых четырнадцать человек. Удушить женщину могла даже женщина, так что не исключаем никого, но сразу отсекаем троих. Меня, Дибича и Ростоцкого. Дальше. Тюфяк не убивал Шевандину. Чист и Харитонов. Можно пропустить и Анну Шевандину.
— Аргументы? — удивился Валериан. — Гейзенберг убедил тебя в своей невиновности?
— Нет, но на шее убитой чёткие следы ногтей, они довольно длинные и так впечатаны в кожу, что оставили кровавые лунки, а у Тюфяка ногти врастают в пальцы. Он бренчал на гитаре и сегодня четверть часа размахивал руками перед моим носом. А Харитонов, когда нервничает, грызёт ногти, а так как нервничает часто, они очень коротки. Коротко острижены ногти и у Анны Шевандиной. Впрочем, она и так вне подозрений.
Валериан улыбнулся.
— Браво, братец, отец прав, какой бы сыскарь из тебя вышел! Если мы отмели троих по орудию преступления, и стольких же отметём по возможностям и поводам, мы найдём убийцу к утру.
— Не найдём, — покачал головой Юлиан, — хотя ещё кое-кого оправдаем. Итак, у нас остались восемь человек. Осоргин-старший и его невеста Елизавета, она подошла к Ростоцкому позднее, Сергей Осоргин, Деветилевич с Левашовым, Елена Климентьева, Ванда Галчинская и Мария Тузикова. Можно снять подозрение с Павлуши. Он — левша, а на шее Шевандиной отпечатаны пальцы правой руки. Хотя, — он на мгновение задумался, — женская шея тощая, мужчине можно больших усилий и не прилагать, так что он и правой бы справился…
— А племянницу княгини Белецкой ты не исключаешь?
— С чего бы? — удивился Юлиан. — Ногти у неё аршинные. Я скорее усомнился бы в возможностях Ванды Галчинской. Она слишком субтильна, ручонки совсем слабые. Удушить она, впрочем, могла, а вот перекинуть тело через перила моста… — Юлиан с сомнением покачал головой. — Я ведь, признаться, думал, что укокошат именно её…
— Что? — изумился Валериан.
— Имя Арефьева я узнал от Тузиковой, а полька молчала до последнего. Я и обронил при младшем Осоргине, что на месте наших бомбистов я не держал бы в своих рядах баб-с. С потрохами-де продадут первому жиголо. Надеялся, уберут её, одной шалавой меньше станет. В общем-то, шалаву и убили, только почему эту?
