Павел Бергер - Кавалер багряного ордена
— Нет денег — не садись, первое правило преферанса, — парировала Мария Саввишна, умело, как настоящий крупье, сдавая карты. — Второе — проиграл — не отыгрывайся…
Товарищ Грищенко засмеялся:
— И где вы так только научились?
— Математические вероятности везде равноценны, что в Жмеринке, что в Москве, что в Париже, — улыбнулась Мария Саввишна. — Я, когда студенткой была, подрабатывала в казино, банкометом. А как математику мне очень занятно было наблюдать за рулеткой и обобщать данные…
— Надо же, как интересно! В казино работать… — подала голос супруга товарища Грищенко Мира Соломоновна — тучная дама в блузе из очень дорогих кружев, с большущей брошкой из ценных камней; она только что принесла в беседку кувшин с морсом и как раз успела с сожалением проводить взглядом очередную пятерку, перекочевавшую из бумажника супруга в аккуратную стопочку Марии Саввишны. — А ваш сыночек, младшенький, подрался с внуком нашего соседа — профессора Семкина, нос ему в кровь разбил! Такой скандал! Мог быть… если бы не уговорила не жаловаться…
— Не дети — просто коршуны! Стервятники! — вздохнул Корнев и успокоил Миру Соломоновну: — Я ему дома уши надеру, не сомневайтесь! Надолго запомнит, как себя нужно вести в гостях!
— Что за дичь — физически наказывать ребенка! — пожала плечами Мария Саввишна. — Прекрати, Владимир, ты же не на службе! Пусть мальчик свободно развивается, растет в естественной среде!
Надо сказать, все четыре отпрыска Корнева и так росли в рамках «естественной среды», то есть совершенно безнадзорно, были отъявленными хулиганами и наводили суеверный ужас и на сверстников, и на педагогов, и даже на сотрудников милиции. И в конечном счете доставляли своему ответственному папаше массу дополнительных хлопот, в которых Корнев, отчасти справедливо, винил воспитательную доктрину и вечную профессиональную занятость своей супруги — доцента кафедры математики местного пединститута.
Между супругами Корневыми много лет шел нескончаемый диспут о методах наказания и поощрения в воспитательных целях, в рамках которого Владимир Митрофанович не преминул полюбопытствовать:
— Николай Павлович, поведай, а тебя в детстве пороли?
Прошкин кивнул и привел длинный список разнообразных наказаний — от надирания ушей и многочасового стояния на коленях до порки розгами, которым он подвергался в тяжелом детстве. Оно и понятно: при царском режиме ни о каком свободном развитии детишек и слыхом не слыхивали!
— Вот видите, Николай Павлович — можно сказать, жертва народной педагогики и что? А ничего! Даже наоборот, в результате перед нами — коммунист, майор, перспективный работник! В журнал «Безбожник» статьи атеистические пишет — да не в каждом городском Управлении есть такие компетентные сотрудники, не то что в районе! Гладишь, к осени в университет поступит, — Корнев пнул Прошкина под столом ногой, и Николай Павлович, скромно потупившись под изучающим взглядом потенциального тестя, без промедления уточнил:
— На исторический факультет. Я, как практический работник, постоянно сталкиваюсь с плачевными результатами недостаточной идеологической пропаганды… А бороться с такими явлениями можно, только повышая образовательный уровень — в первую очередь свой собственный!
Конструктивная самокритика произвела на товарища Грищенко положительное впечатление, и он одобрительно кивнул. Мира Соломоновна тоже заулыбалась и протянула Прошкину пирожок с повидлом. А Корнев продолжал:
— Ты, Николай Павлович, не красней, как девица на выданье, а лучше задумайся о своем дальнейшем будущем! Семья, между прочим, — ячейка общества…
Мария Саввишна устало заметила:
— Сейчас еще и Энгельса вспомнят… Прекращайте этот выездной партхозактив — я сдаю! Надеюсь, у вас еще остались какие-то деньги?
Товарищ Грищенко шутливо погрозил Корневу пальцем:
— Ты уж как хочешь, Владимир Митрофанович, а я, как только получу добро на то, чтобы исследовательскую часть открыть, сразу же Марию Саввишну на работу приглашу! Иначе просто-напросто бесхозяйственное отношение к кадрам получается. Специалист-математик, теоретик с дипломом Сорбонны в захолустном пединституте преподает…
Мария Саввишна грустно покачала головой:
— У меня диплом питерского университета, хотя и с отличием, разумеется… А в Сорбонне я всего два года проучилась — замуж выскочила…
— Надо же, какая необычная судьба! Всё люди успевают: и диплом, и замуж… — не то удивилась, не то посетовала Мира Соломоновна.
— Да что ж удивительного? — Мария Саввишна посмотрела на Миру Соломоновну с оттенком снисходительности. — Судьба совершенно типичная для того времени. Все девицы тогда, из юношеского романтизма или следуя какой-то странной моде, стремились за революционеров замуж выйти — как сейчас за летчиков!
— Вот, про моду это вы правильно говорите, — согласилась Мира Соломновна, — действительно, из-за этой моды на революционных ухажеров столько мы в жизни глупостей понаделали! Молодость загубили! Лучшие годы в платках да кожанках проходили… А могли бы и получше жить…
— Ну вот — раскудахтались! Вышли б замуж за офицеров или юнкарей каких-нибудь, где бы вы сейчас были? — довольно ехидно осведомился Корнев, и ответственные работники дружно засмеялись. Прошкин тоже заулыбался — из мужской солидарности.
— В Париже… — грустно и мечтательно пропела Мира Соломоновна.
Хотя на самом деле душа Прошкина во время этого разговора подернулась легкой грустью. Нет, о Париже он никогда не мечтал. Зато его болезненным образом настигла другая, не менее пагубная, мода, упомянутая Марией Саввишной, — повсеместная популярность покорителей небес. Это сейчас Прошкин был человеком достаточно зрелым и рассудительным, но некоторое время назад отношения, вполне тянувшие на определение «гражданский брак», почти два года связывали его с девушкой по имени Лариса. Конечно, Лариса была не настоящей летчицей, а всего лишь инструктором по планерному спорту, но и сам Прошкин в ту пору был самым обыкновенным лейтенантом! Счастливого романа из этой романтической истории не вышло: однажды решительная Лариса безо всяких объяснений собрала вещи и ушла от Прошкина к тенору из филармонии. Будь новый сожитель ветреной планеристки инженером, физкультурником, сельским тружеником или хотя бы рабочим, Прошкин вызвал бы его повесткой в Управление и попросту морду набил! Но марать руки о работника культуры было ниже его достоинства…
Когда деньги у Корнева закончились совершенно, он дипломатично отстранился от игры, сославшись на головную боль. Мира Соломоновна тут же поймала за локоть пробегавшую мимо Риту и радостно уведомила присутствующих, что Рита — большая умница и прекрасная хозяйка, учится на доктора и незамедлительно — для практики — принесет порошок расхворавшемуся Корневу. Действительно, Рита быстренько притащила из дома стакан с водой и большую коробку с порошками и таблетками, в содержимом которой сразу же запуталась, часть порошков от волнения будущая доктор просыпала и перемешала, а несколько таблеток уронила на землю, но тут же подняла и отряхнула… Принять адскую смесь, получившуюся у Риты в результате, Владимир Митрофанович не рискнул и, во избежание дальнейшего домашнего лечения, отрядил Прошкина катать Риту на лодке.
Через полчаса катания голова жутко болела уже у Николая Павловича — от Ритиного звонкого и беспричинного смеха, раздававшегося слишком близко.
Прошкин после происшествия с порошками снова серьезно задумался о своем будущем. Супруга-медичка — это же просто мина замедленного действия! Рано или поздно отравит — не по злобе, так по глупости. Спутает одну пилюлю с другой, — они все похожие! — и нет человека… Умирать во цвете лет, даже будучи зятем такого влиятельного, приятного и разумного человека, как товарищ Грищенко, Николаю Павловичу совершенно не хотелось.
Ох, как всегда, прав товарищ Корнев! В конце концов, Прошкин не глупее остальных, перечитал множество литературы, в университет поступит запросто и выучится. В крайнем случае будет прямо в форме на экзамены ходить… Да и Субботский ему помочь не откажется: все-таки Алексей Михайлович доктор наук без пяти минут! Хотя посмотреть на этого самого Лешу — довольно-таки тщедушный тип, пусть и высокий, рубашка к тонкой шее галстуком привязана, вместо мускулатуры — очки на переносице. А девицы-студентки и даже аспирантки за Субботским бегают табуном, словно за киноактером: с лекций ждут, в библиотеку бутерброды носят, едва не дерутся, кому за сигаретами для него сходить. Прошкин такие сцены собственными глазами неоднократно наблюдал рядом с кафедрой, на которой работал его приятель. А все потому, что знание — сила!
