Сергей Зацаринный - Пустая клетка
— В смерти Тохты она могла быть замешана?
— Кто ж её знает? Хотя, вряд ли. Смерть тогда была на руку больше улусным эмирам. Они хотели на место сильного хана посадить молодого и зависимого. Вроде Туда-Менгу, чтобы снова вертеть всё по своему. Вот тогда Баялунь и вынула из дальнего сундука молодого внука Менгу-Тимура. Да позолотила ему дорогу деньгами, взятыми у хорезмских и булгарских купцов. Всю грязную и кровавую работу сделал тогдашний беклярибек Кутлуг-Тимур. Как раз Баялунь и провожала меня в последний раз из ханской ставки. Вот как сейчас её вижу. Не сказать, что красавица, но хитра. Глаза лисьи, губы тонкие, змеиные. В ту пору как раз прибыли послы из Египта. А хана нет, в стране смута. Мы ехали убедить послов, что хан болен и пока не может их принять. Врагов вокруг много. Тогда же как раз и с ильханами размирились, а уж с генуэзцами вообще на ножах были. Стоило только слабину дать и другие объявились бы. Нужно было время протянуть.
— Получилось?
— А то! Сначала говорили, что болеет. Потом, когда арабам уже совсем надоело мёрзнуть, сказали, что помер и теперь будет траур, а потом выборы. Задарили, конечно. С тем и уехали. Ты часом, её там в Мохши не видел?
— Нет. Я ещё совсем маленький был, когда она умерла. Мавзолей её видал.
— Нынешнюю главную госпожу Тайдулу ведь тоже Баялунь хану сосватала. Там же у вас, в Мохши. Не зря эн-Номан её не любит. Виду только не подаёт. Знает старый хрыч — ночная кукушка денную перекукует.
— Так разве Баялунь с эн-Номаном были не заодно?
— Пока за власть боролись. А как стали её делить — тут уж, извини-подвинься. Узбек ведь был первым ханом, которому путь к трону проложил не меч, а золото. Раньше всё решали степные эмиры. У них войско. Думали и на этот раз всё по своему повернуть. Только, когда собрались летом в степи на курултай, сели на общий пир… Стал молодой Узбек жаловать и угощать. Сколько халатов парчовых, поясов золотых, оружия дорогого! Коней, чаш, других подарков. Кумыс рекой лился. Жаловал больше тех, кто не чингизова золотого рода. Кому ханский трон по Ясе не светил. Они и встали вокруг него, когда царевичи попытались своё согнуть. Особо ретивые там в степи и остались навсегда со своими сторонниками. Я тогда в Сарае был. Помню много из тех, кто на курултай уехал, больше и не вернулся никогда. На Чёрной улице, где биктачи и ламы жили, почти все дома на продажу выставили. Как вымороченные. Деньги на все эти пиры и подарки дали купцы. А долг, сам понимаешь, платежом красен. Вот и убрался Узбек в мордовские леса, от заимодавцев подальше. Чтобы расплачиваться не спеша. Вот тогда чёрная кошка между Баялунь и эн-Номаном пробежала. Он даже уехать решил из Сарая. Хотел поселиться в Иерусалиме, основать там свою обитель. Ему Узбек и денег дал немалых на дорогу и письмо к султану Египетскому.
— Уехал?
— Уехал. Только там ему по всему видать не понравилось. Своих шейхов да имамов пруд пруди. Того почёта, как здесь, близко нет. Как узнал, что Баялунь умерла, тут же вернулся. Вскоре уговорил и Узбека в Сарай вернуться.
— Почему всё-таки Узбек именно в Мохши стал жить?
— Место уж больно укромное. Вокруг леса непроходимые, все дороги под присмотром. Да и укрыться, если что есть где. Природная крепость. Русь рядом, Булгар рядом, хорошие пути в Крым и Сарай. Быстро и с русской данью порядок навели, стали в год восемь тысяч сумов получать. Генуэзцев вернули — тоже денежки потекли немалые. При хане всё больше стали булгарцы обретаться — в Сарае ведь хорезмийцы верховодили. Когда Узбек в Сарай вернулся, здесь уже несколько кварталов было северных выходцев: булгары, русские, ясы-мусульмане, кипчаки. Булгарская пристань, с её богатствами. А ещё Красная пристань с персами, арабами, черкесские кварталы. Франки. Теперь хорезмийцам хана мошной не задавить — он сам кого хошь задавит. С одного Хаджи-Тарханского торгу собирает налогов больше, чем со всей Руси. Помнишь эн-Номан про венецианцев говорил? Это ведь вообще новая золотая река потечёт. И кто из этой реки пить будет ещё неведомо. Зря что ли свиные ноги уже долетают досюда аж из Арагона? Вот и боится эн-Номан. И правильно делает.
— Чего он боится-то?
— Боится, что то, что случилось один раз, случится и во второй. Двадцать лет назад деньги проложили дорогу к трону Узбеку. Тогда не было здесь никого богаче мусульманских купцов. Узбек теперь султан, защитник веры. А держится всё на чём? Всё на той же Ясе Чингизхана. На высшей власти, которая обеспечивает равенство всем, независимо от веры. А она сама на чём держится? Даже сейчас вокруг хана вьются все, кому не лень и норовят его перегнуть на свою сторону. Стоит покачнуться верховной власти и каждый будет искать сторонников где придётся. За друзей сойдут и друзья друзей и враги врагов. Но, ведь и врагами часто становятся враги друзей и друзья врагов. Стоит только начать делиться на своих и чужих. Брат на брата и то идёт. А здесь люди разных вер, разных языков. Сказано в Писании: «Если царство разделится, оно не устоит». Завтра франки подкупят какого-нибудь эмира из Донских степей, хорезмийцы из Яицких. Глядишь, и уже два хана стало. А не зря в степи говорят: «В одном котле две бараньи головы не уваришь». Два хана — это почитай ни одного. Вот и пошло прахом царство. Кто знает, может ещё и сподобимся увидеть.
Илгизар снова вернулся к делам насущным:
— Одного не пойму. Тот нож, что в ворота над обителью Измаила воткнули, вроде мы на Бонифация записываем. Он его видел двадцать лет назад, он знал, что ты сразу его узнаешь. Но, ведь этот человек в чёрном кафтане появился днём перед убийством в доме сокольничего. И специально обратил на себя внимание. Зачем это Бонифацию? Он ведь ко всем делам со свиной ногой и бегством Райхан ни сном ни духом не причастен.
— Думаю, завтра он это расскажет, — недобро усмехнулся Злат.
XXX. Тамга Урук-Тимура
Во дворец Злат утром пошёл пешком. Самый захудалый оглан посчитал бы для себя величайшим бесчестьем показаться за ворота иначе чем верхом. Или брать для поездки лошадь из ханской конюшни. Даже, те нукеры, что не имели собственных коней и несли службу на хозяйских, забирали их на это время себе. Степная традиция, что конь неразлучен со всадником свято чтилась и в городе. Хоть Злат по своему служебному положению был повыше любого сотника, а по близости к самому эмиру Сарая и иного тысячника, он принадлежал к другому сословию, которое было скорее городским. Писцы, советники, члены городского Дивана, таможенники, весовщики, киличеи были ближе к купцам, старостам, ремесленникам, домовладельцам. Сами купцы были часто связаны с ханской казной различными подрядами, покупали или продавали по доверенности дворцовые товары, а то и вовсе удостаивались звания ханского уртакчи, выполняя значительные финансовые операции где-нибудь в чужих краях.
С юности связавший себя службой в ханском дворце, Злат всё так же жил в русском квартале, оставаясь не только его обитателем, но и частью этого огромного разноплеменного и многоликого города.
В это утро особенно сильно чувствовалось, что Сарай Богохранимый — столица хранителя веры великого султана Мухаммеда. Таково было мусульманское имя и звание хана Узбека. На всех улицах царило радостное оживление. Множество нарядных людей устремилось в мечети на праздничную молитву по случаю окончания священного месяца Рамазан. При одном взгляде на это торжественное многолюдье становилось воочию видно, как крепко уже пустила корни вера арабов на берегах великой северной реки.
Злат с удовольствием смотрел на радостные лица прохожих и вспомнил небольшую миссию франков с невысокой церковкой за глиняным забором. Может зря так боится эн-Номан? Что эта кучка домиков, несколько обителей в округе, контор на большом базаре и складов на Красной пристани против этого огромного города? Великой степи, которой нет конца и края? Не зря, наверное. Много пожил старый эн-Номан, много видел. Далеко заглядывает вперёд.
Площадь перед дворцом была полна народа. Правда, собрался он весь возле главной мечети. Внутри неё места всем не хватало и люди стояли вокруг. Отдельно, как ратники на поле боя выстроились шакирды медресе со своими наставниками.
Злат поправил шапочку на голове и, придерживая под мышкой свёрток с выстиранным парадным халатом, направился ко дворцу. Уже издали он заметил невысокую грузную фигурку, показавшуюся ему знакомой. Это был Маруф, повар Урук-Тимура собственной персоной. По тому, как толстяк метнулся навстречу Злат сразу понял, что тот дожидается именно его. И что случилось что-то важное.
— Приветствую тебя почтенный Маруф! Какое срочное дело заставило тебя пропустить праздничный намаз и отправится туда, куда чаще приходят с бедой, чем с радостью?
По расстроенному виду толстяка было сразу понятно, что принесённая им весть не из числа добрых.
