Артур Филлипс - Египтолог
Мы отведали ягненка с кускусом и запили его неплохим кларетом. После десерта (клейкое блюдо местной кухни из меда, кунжута и флердоранжевой воды) Соня передала Лену чистый носовой платок, подождала, пока муж снова звучно прочистит нос, и спросила: «Ну что… позовем нашего нового друга с собой?» Лен сказал: «Обязательно! Думаю, Ральф ухватится за такую возможность. Мне тоже не терпится познакомиться со старым развратником». Соня обернулась ко мне, ласково погладила мою кисть, заглянула с озорной ухмылкой в глаза и ласково спросила, желаю ли я больше узнать об Атум-хаду, о моих шансах его найти и даже о том, где он находится в этот самый момент?
Какая жалость, подумал я, искренне огорчившись, глядя на стариков другими глазами: они же слабоумные. «А у вас есть доступ к сведениям такого рода?» — спросил я, пряча обуявший меня ужас.
«Не исключено, что есть», — сказала Соня, и лицо ее засияло ослепительной улыбкой; Лен с готовностью кивнул и повторил: «Есть, мой дорогой друг, точно есть!» Неужели они еще и ученые? Или один из молодых Нордквистов — египтолог Миннеаполисского сельскохозяйственного университета? «Терпение, Ральфи, терпение!» — говорила Соня лукаво, когда я вослед за ними, слишком уж шустрыми для совокупности их лет, вышел из столовой, спустился в залу, поднялся по главному трапу, прошел по дрожавшему коридору и подошел к двери их каюты.
Они занимали комнату по меньшей мере в шесть раз больше моей — при том, что я жил на широкую ногу (тогда я был уверен в твоем отце и его партнерах; но я и сейчас в них более чем уверен). Рядом с пианино помещался круглый стол, зеленая скатерть на нем бахромой почти касалась пола; на столе стояли серебряные подсвечники с тремя переплетенными рожками, каждый с полосатой на манер зебры тонкой свечой, которые Лен зажег до того, как потушил верхнее электрическое освещение и задернул иллюминатор. «Садитесь, милый юноша», — сказала Соня, придвигая к столу три стула.
Лен сел за стол вместе с нами, мои соседи взяли меня за руки. «Такой приятный вечер, правда, дорогой?» — спросила она, и Лен ответил: «Точно так, дорогая, воздух буквально гудит».
«Пожалуйста, назовите свое имя и скажите, чего вы добиваетесь, душа моя, — сказала она, вцепившись в мои пальцы с удивительной силой. — Чтобы всем было слышно».
«Меня зовут Ральф М. Трилипуш, я — временный младший преподаватель египтологии Гарвардского университета, автор книги „Коварство и любовь в Древнем Египте“, издательство „Любовный роман Коллинза“, 1920 год, переиздание в „Университетском издательстве Гарварда“ ожидается в следующем году. Я — ведущий специалист по египетскому царю Атум-хаду XIII династии. Я приехал…»
И тут свечи сами собой погасли. Ни Лен, ни Соня их не тушили. Нет, Маргарет, свечи потухли не так, как если бы их задули — тогда пламя подалось бы в сторону, противоположную источнику дуновения. Нет, они будто выключились, их накрыла тьма — и не было никакого запаха дыма. Я оцепенел — на моем месте оцепенел бы каждый. Видимо, это какой-то фокус, предположил я; но какой?
«Ах, как замечательно все выходит! — сказала Соня, сжав мои пальцы так, что в них явно прекратилось кровообращение. — Вас услышали очень быстро!»
«Здесь — Его Величество великий царь Ату-ум-Хаду-у-у?..» — нараспев произнес глава отдела продаж крупнейшей в Миннеаполисе продовольственной компании. И тут, Маргарет, стол легонько подпрыгнул. Разумеется, это был фокус, разумеется, Маргарет… но в тот момент я изумился. Ведь подтолкнуть стол снизу коленями старикам явно не по силам.
«У вас есть послание для нашего дорогого друга-профессора?» — спросила Соня, и стол вновь ударил об пол.
«Желаете ли вы, чтобы профессор вас нашел?» Удар.
«Желаете ли вы сообщить ему, где именно следует вас искать?» Удар.
«Преуспеет ли он в своих поисках?» Удар.
«Поможет ли ему кто-нибудь?» Удар.
«Кто-то с этого корабля?» Удар.
«Желаете ли вы говорить через доску?» Удар.
«Ваше пожелание для нас — закон, великий царь», — сказал Лен, точно изысканный царедворец.
«Пожалуйста, подождите секунду», — сказала Соня, попросив таким образом его царское величество Атум-хаду, Налившегося Кровью, не прерывать соединение, пока она ходит за листком бумаги, дабы записать его сообщение. Она высвободила мою руку и, отступив от трясущегося стола, шарила мгновение-другое в темноте комнаты. Потом опять зажгла свечу и положила на стол доску такого престранного вида, что я с трудом могу ее описать. На этой складной деревянной доске были нарисованы витиеватые буквы и цифры. На доску Соня поместила нечто вроде линзы, в центре которой были изображены пересекающиеся под прямым углом линии, достаточно большие, чтобы определенно указывать на одну только букву. Стекляшка вставлена была в диск из слоновой кости на колесиках с еле намеченными, нежнейшими бархатными углублениями для пальцев. Соня поместила мои пальцы на диск; в тусклом свете полосатой черно-белой свечки четыре старческие кисти на необычном приспособлении казались весьма бледными и гладкими, словно также были сделаны из слоновой кости.
«Задавайте вопрос, милый юноша, смелее. Он ждет, когда вы его спросите». Я не понимал, чего от меня хотят.
«Давайте-ка я пущу пробный шар, — сказал Лен, — Великий царь Ату-ум-Хаду-у-у… кто станет самым верным помощником Ральфу на его пути к тебе?..» И стекляшка в костяной оправе принялась скользить по столу под нашими руками, останавливаясь то тут, то там; пересекающиеся линии точно показали на буквы AHAHRTNW.
«М-да, — буркнул Лен. — Его величество, кажется, решило над нами подшутить».
«Величество, мы тут не в бирюльки играем. Наверное, вы не знаете, как обращаются с царями и королями в наши дни. Не прими на свой счет, Ральфи, твоего мы обидеть не хотим… Если не хочешь говорить с нами — так тому и быть, но терпеть всякие… — Тут Соня уверенно выбранила дух последнего царя XIII династии: — детские шалости мы не станем!» На секунду воцарились тишина и спокойствие, а потом диск снова полетел по доске, да так быстро, что мои пальцы чуть не соскользнули: AHAHRTNW.
«Может быть, он хочет отвечать только „да“ и „нет“», — предположил Лен.
«Нет-нет, — я наконец обрел дар речи. — Можно мне попробовать? Владыка Нила, Хозяин Двух Царств, где я найду тебя?»
R X К S Т.
«Это уже слишком! — воскликнула Соня и убрала руку с костяного диска, который под давлением пальцев моих и Лена тут же накренился, — Я должна извиниться перед вами, дорогой Ральф, — сказала она, включая электрический свет; мы сощурились от сияния 1920-х, — Знаете, я так надеялась…»
«Право, все было так захватывающе, — сказал я. — Я смотрю на вещи с научной точки зрения и не могу сказать, что полностью верил в происходившее».
«Конечно, душа моя, конечно», — сказала Соня и улыбнулась мне так, как и должны улыбаться матери, закрывая глаза на детскую ложь.
Провозгласив «спокойной ночи!», я вышел вон. Они, взявшись за руки, стояли в дверях, прощались и обсуждали планы на завтрашнюю утреннюю трапезу. Ныне я лежу в своей трясущейся каюте (раздражающе спартанской; теперь, зная, какие на этом корабле бывают каюты, я не прочь вернуться в Каир и потолковать с тем служащим билетного агентства).
Не хочу поощрять шарлатанов, Маргарет. Должно быть, эти милые, очень милые люди — давно сработавшиеся мошенники, профессионалы своего дела, и заодно — готовые услужить египтологи-любители, желающие успеха моей миссии; как иначе объяснить, что буквы AHAHRTNW, если добавить два пробела, складываются в «аНА Hr Tnw», стандартную транслитерацию латинскими буквами иероглифов, означающих «борец за правду», а «rx-k st» означает буквально весьма ободряющую фразу «сам знаешь где»? И что я могу написать по этому поводу, Маргарет? Я видел то, что видел. Я верю во все это не больше твоего. Это не могло произойти. Это произошло.
Только что проснулся, по моим часам сейчас — 4.15 утра. Во сне гул двигателя, от которого дрожат деревянные стены, стал бормотанием нетерпеливых слушателей в переполненной аудитории, похожей на ту, где мы с тобой встретились, только бесконечно больше. Тысячи людей ожидают моего выступления. Я сижу за столом на сцене, держу перед собой конспект лекции, несколько листков, на которых узнаю свои отроческие попытки изобразить демотическое письмо.[14] Мне немного не по себе из-за шлема на голове, его гребень утяжелен золотыми статуэтками, изображающими грифа, сфинкса, кобру, тебя, твоего отца, Инге и Нордквистов. Рядом со мной на помосте сидит Картер — и болтает без умолку; только вот из-за нарастающего рева, идущего откуда-то издалека, с последних рядов бостонских слушателей, сосредоточиться на его льстивых словах все труднее. «Безусловно, и мы должны повторять это снова и снова, величайшее значение имеет наш путь внутри усыпальницы, из одной камеры в другую, и не только ваши открытия восхищают меня, но также и ваше сердце». Рев нарастает, он несется прямо на меня; ряд за рядом бостонские леди внезапно поднимаются с мест и начинают вопить с искаженными лицами, умоляюще протягивая руки и программки. Картер, явно нервничая, вопрошает меня: «Как вам удается сохранять спокойствие, наблюдая такой ажиотаж?» Теперь ревет уже полтолпы, женщины срывают с себя ожерелья, рвут пояса. Гортанным воплям, звукам древним, как сам Египет, вторят женщины Бостона, декан Уоррен, профессор тер Брюгген, все преступные и раболепные партнеры Финнерана. Инге сорвала платье с пышного тела; даже ты встаешь, пошатываясь, сбрасываешь оцепенение болеутолителей и, уподобясь остальным, начинаешь стенать, и тогда я поднимаюсь из-за стола и делаю шаг вперед, обнаженный, о трех мощных ногах, сжимая конспект в одной руке и бьющееся сердце Картера — в другой.
