Валерий Введенский - Приказчик без головы
– Тихо! Тихо! – тщетно кричал председатель. – Приставы, что смотрите? Разнять!
– Я тебе покажу! Я сейчас все суду расскажу!
Двое судебных приставов с трудом пытались удержать разъяренную купчиху, третий заслонил Осетрова, который трусливо пробирался к проходу.
– Ты у меня получишь! – не унималась Аграфена Минична.
– Вывести из зала! – распорядился Якоб.
– Не надо! Я хотел бы допросить Аграфену Осетрову, – попросил Дмитрий Данилович.
– Осетрова! Защита желает допросить вас в качестве свидетеля! Не возражаете?
– С удовольствием!
– Принимайте присягу!
Сашенька видела, как Калина Фомич под шумок покинул зал, но поделать ничего не могла.
– В день, когда обыск случился, примерно за час до него, кхе-кхе, – рассказ Аграфены Миничны часто прерывал кашель, – муж ко мне в спальню зашел. Давай, говорит, я книги конторские в твоей постели спрячу, чует-де мое сердце, полиция скоро нагрянет.
– Вас, конечно, удивило, что муж заранее был осведомлен об обыске? – задал вопрос с подковыркой Тарусов.
– Нет, не удивило. В воскресенье Калина с Сидором поругались. Немудрено, что полиция его подозревала.
– Вы позволили спрятать документы в вашей постели?
– А как я могу не дозволить? Муж он мне!
– Что было дальше?
– А дальше лежу я себе, вспоминаю вдруг, что в зале-то украшения мои припрятаны! В шкапу под постельным бельем. Решила я их на себя надеть, чтоб не сперли при обыске. Встала, кой-как дошла, сами видите, больная я, смертный час близок, открыла шкап, а там мешок холщовый. Откуда, думаю, взялся? Я тесемочки туды-сюды развязала, заглянула и осела на пол. Голова там человечья лежала!
– Эта? – Тарусов указал на стол с вещественными доказательствами.
– Эта! – не глядя, подтвердила Аграфена Минична. – Сидора! Ну, заорала я! Стала мужа звать. Он прибежал. Ты что, говорю, очумел? Тело утопил, а голову домой приволок? Он в мешок заглянул и обмер.
– То есть сомнений в вине мужа у вас не было?
– А какие ж тут сомнения? Я ж сказала: в зале я украшения прячу. Потому туды мы никого без себя не пускаем. Даже Нюрка моет пол там при мне. Никто, кроме Калины, голову положить не мог.
– А причина? За что Калина Фомич убил Сидора?
– Да вы сами, ваша милость, причину называли, когда мужа допрашивали. Сидор про Калину что-то секретное знал, потому и в сотоварищи набивался. Муж поначалу отнекивался, завтраками кормил, но потом ему это надоело. Для отвода глаз он Сидора уволил, а вечером подкараулил и убил. Чтоб мерзавец тайну его не разболтал!
– А вы знаете эту тайну?
– Нет, ваша милость, где уж… Мы не дружно живем. Калина не на мне – на деньгах моих женился, только поздно я это поняла. Больно ухаживал красиво, не по-купечески: серенады под окном пел, цветы дарил, стихи на аглицком декламировал. Вот и поверила, что любит. Дура!
– Вернемся в тот день. Калина Фомич вам в убийстве признался?
– Поначалу отнекивался. Но я ему сказала: «Не боись, не выдам. Хоть и хлебнула я горюшка с тобой, все одно, муж ты мой законный навек!» Он сразу на колени. Прости, мол, что хошь, требуй, все для тебя сделаю. Как было такой радостью не воспользоваться! Повелела я Анютку, что в содержанках у Калины год была, немедля бросить и новых сучек не заводить до моей смерти. Стыдно ж мне перед людями за это! А заведешь, сказала, – пеняй на себя… Ну а он вот как… Икону ж, ирод, целовал. А сам…
Аграфена Минична заплакала. Якоб велел секретарю подать ей воды. Осушив стакан, Осетрова продолжила:
– Калина обещал голову по дороге выкинуть. На помойку или в Карповку…
– А почему не выкинул? – спросил Дмитрий Данилович – Как-то он это объяснил?
– Якобы от самого дома полицейские за ним ехали. Побоялся! Мешок под кафтан спрятал, так к Муравкиным и зашел. И на вешалку повесил. Только сели за стол, полиция нагрянула. Теперь-то я знаю, что соврал. Он на эту Маруську, видать, давно зарился. Иначе зачем к нищете такой в кумовья записался? Хитер мой Калина. Одним махом и муженька в тюрьму отправил, и женушку в такое положение поставил, что хоть в омут головой!
– У меня вопросов больше нет, – сказал князь Тарусов.
Усталый, но безмерно счастливый, он опустился на скамью.
– А у вас, Фердинанд Эдуардович? – с участием спросил Якоб.
Дитцвальд помотал головой. Николай Борисович тут же задал ему другой вопрос:
– Прения открывать будем или вы отказываетесь от обвинения?
– Я… Я… Мне надо посоветоваться!
Якоб усмехнулся:
– Перерыв полчаса!
И тут раздались аплодисменты.
Глава пятнадцатая
В прежние годы праздная публика по утрам скучала: театры и рестораны еще закрыты, приемы с балами тоже почему-то ближе к ночи начинаются. Приходилось туда-сюда фланировать по Невскому да наносить друг другу визиты. Однако после судебной реформы проблема, куда деть себя утром, счастливо разрешилась. В суде оказалось куда интересней, чем в театре, где всегда знаешь, чем окончится пьеса. На Литейном страсти кипели всамделишные, а финалы были непредсказуемые. Злодей мог за решетку отправиться, а мог и вслед за публикой – в ресторан.
Ходить в суд вошло в моду, а на постоянных участников процессов – адвокатов, прокуроров и судей – обрушилось бремя славы. Им аплодировали и свистели, брали автографы и признавались в тайной любви, с ними искали знакомства!
Дмитрий Данилович Тарусов стал кумиром публики еще до окончания первого своего дела. Сразу после объявления перерыва его плотным кольцом окружила стайка дамочек пестрого возраста. Поздравляли, хвалили, строили глазки, а одна совсем наглая схватила князя за локоток и заверещала:
– Браво! Браво, Тарусов!
«Прямо театр! Разве что на бис не вызывают», – порадовалась за мужа Сашенька и снова поймала взгляд Будницкого. Штабс-капитан пробирался к дверям зала номер один спиной, стараясь не потерять княгиню из виду. Как же хорошо, что Сашенька слушала процесс с хоров! Пока Будницкий поднимется наверх, ее и след простынет. Громадное здание с множеством выходов, внутренним двором, переходами и лесенками позволяло легко затеряться. Прикинув, что штабс-капитан, не перехватив ее на хорах, кинется к центральному входу, Сашенька отправилась искать выход на Шпалерную.
По широким коридорам сновали судейские и чиновники Министерства юстиции, разок-другой пришлось уступить дорогу конвою с подсудимым. А вот и нужная дверь! Несмотря на солнце, палившее который день, дышать на улице было много легче, чем в душном здании. На выходе ее сразу окликнули:
– Сашич!
Голос отца! Тарусова поискала его в разъезжавшейся толпе. А вот и он, возле казенной кареты с гербом, прощается с кем-то очень важным.
– Дочь моя, Александра! – представил ее Стрельцов собеседнику.
– Очень, очень приятно, – граф Павен элегантно склонился к ручке. – А мужа вашего, княгиня, я еще по университету помню.
– Вы однокурсники? – удивилась Сашенька.
– Нет, Дмитрий годом позже учился. Но выделялся! Даже тогда выделялся умом и способностями.
– Согласен, Константин Иванович, зять у меня толковый! – к немалому удивлению Сашеньки, воскликнул Илья Игнатьевич.
– Не то слово! Уел нас с потрохами, и правильно сделал. Сами виноваты! Выставили против светила юридической мысли недоучку, ничтожество, фанфарона. «Как мне поступить, ваше превосходительство?» – словно озорной мальчишка, граф Павен, министр юстиции, передразнил Дитцвальда. – Знаете, что я ответил? «Пойди, любезный, мышьяк скушай!» Тоже мне, товарищ прокурора…
– Надеюсь, огрехи Фердинанда Эдуардовича не умалят заслуг моего мужа? – кокетливо вопросила Сашенька.
– Нисколько. Дмитрий – умница! Искренне жаль, что всяческие обстоятельства не позволили мне призвать его в наши ряды.
– Можно спросить, граф? – насторожился Илья Игнатьевич. – Что за обстоятельства такие?
– Ну вы же знаете нашу бюрократию, – увернулся от ответа Павен.
Не скрывая, что очарован Сашенькой, министр принялся обстоятельно расспрашивать ее про детей, про то, где они с мужем бывают, и прочее…
Княгиня, когда хотела, могла вскружить голову любому, однако, на счастье Дмитрия Даниловича, хотела она этого редко. Но для графа Павена, от которого многое, если не все, зависело в юридических сферах, сделала исключение.
Илья Игнатьевич, торопившийся на важную встречу, несколько раз демонстративно доставал из жилета золотые часы, открывал, смотрел на циферблат, сокрушенно поцокивал, но Павен с Сашенькой столь же демонстративно его переминаний не замечали.
Наконец, по истечении получаса, Павен приложился к ручке княгини и сел в карету, напомнив на прощание Илье Игнатьевичу, что завтра ждет того у себя на Малой Садовой.
– Ну ладно… Внуков целуй, Диди мои поздравления, – скороговоркой попрощался Илья Игнатьевич с дочкой.
Княгиня повернулась чмокнуть его в щечку и – о ужас! – увидела Будницкого, который, отчаявшись подловить ее у центрального входа, бросился на поиски и как раз поворачивал с Литейного на Шпалерную.
