Елена Топильская - Алая маска
— Соня, — сказал я, поднося к губам ее белую ручку, а она не отняла ее, — ты на полицию, что ли, работаешь? Ты агент полицейский?
И она, посмотрев на меня прямо своими блестящими глазами, смело кивнула.
— Вы, верно, подумали, что я — гулящая особа? — проницательно спросила она. — Нет, я модисткой работаю у мадам Жано. А это — так, когда Сила Емельянович попросит.
Сейчас в ней не было ничего от вчерашней оторвы, пьяно кружившей головы разгульным молодцам, а выглянула та наивная девица, которую давеча по ошибке задержали и доставили в полицейскую часть, и за которую я заступился по душевному побуждению.
Я верил ей, но она сочла нужным пояснить мне, как оказалась полицейским агентом:
— Я давно к мадам Жано взята в мастерскую, модисткой. Живу на Крестовском, сирота, но заработок у меня хороший. А три года назад, аккурат на Спаса, я в долг денег взяла, а заказов, как на грех, не было, летом все на дачах, заказчицы-то… Вот мне и отдавать не с чего было. А тут попутал меня лукавый: муж заказчицы моей предложение сделал… — увидев мое лицо, она замотала головой, — нет, не то вы подумали! Не на содержание он мне предложил, а просто денег заработать. Пятьдесят рублей, говорит, тебе, на осенний сезон. А что делать? А просто познакомиться с одним господином, привести его в номера, да и оставить. Да, и вином его угостить…
Я завороженно слушал Соню, а она все рассказывала, как будто чувствовала, что для полного моего доверия должна мне нарисовать картину своей вербовки полицией. Она и рисовала эту картину бесхитростно, зная, что ничего тут не изменишь, ровным тихим голосом:
— Вот, значит, я и встретилась в гостинице с этим господином. Господин пожилой, лет за пятьдесят ему, с бородой, в очках золотых, благообразный. Сказала ему, как велели, что хочу в гувернантки к нему устроиться. Он меня осмотрел всю, и сказал, что подхожу ему, он вдовый, у него дочка подрастает, а ей гувернантка нужна. Оклад жалованья положил, по правде, больше, чем у модистки заработок, — она несмело улыбнулась, — мы и выпили за то, что дело сделано, из бутылки, что я принесла. А ее мне знакомый мой дал, предупредил только, чтоб я сама не пила. Я глотнула, а потом сплюнула. А он выпил.
— Там опиум был? — спросил я, уже о чем-то догадываясь.
— Точно так, господин следователь, — она посмотрела мне в глаза не то чтобы удивленно, но с интересом.
— А вам откуда известно?…
Теперь я вспомнил. Я читал об этом деле в газетах. Приличная девушка, бедная сирота поступила после окончания Николаевского института гувернанткой к дочери богатого вдовца, который воспользовался бесчестно их проживанием под одной крышей: совершил над ней насилие, и отказал от места. Бедняжка потом вышла по любви за хорошего молодого человека, служащего; молодой супруг предъявлял укоры жене, что та не соблюла себя до свадьбы, и, не вынеся его укоров, она имела неосторожность признаться в том, кто виною ее бесчестья. А, узнавши, муж не мог этого вынести, изводил себя и жену, заставляя бесконечно повторять историю ее падения, и в результате между ними созрела идея убийства вдовца-насильника с целью отмщения за поруганное семейное счастье.
Они наняли Соню, модистку, заманить старика в номера, а потом убили его жестоко. Был суд; романтическая эта история долго будоражила умы общества, присяжные, хоть и плакали, слушая об этой драме в зале суда, но нашли и мужа, и жену виновными, осудили их к каторжным работам. Его на восемнадцать лет, ее — на двенадцать.
— А меня тогда оправдали, — тихо рассказывала мне Соня. — Но когда убийц искали, как-то узнал про меня Сила Емельяныч. Говорил он со мной, пугал меня, так что я ему во всем призналась, а по суду меня оправдали. Была я ему благодарна, ведь без него не обошлось, это он мне советовал, как подать мое участие в этом деле: все ж таки старика я в номера заманила и вином угостила с отравой.
— А после стала исполнять поручения полиции? Соня усмехнулась.
— Мне Сила Емельяныч еще тогда сказал, что у меня талант актерский и сыскной, а в сыскном деле без актерства нельзя. Сперва нечасто меня беспокоил, в первый год вообще не трогал. Потом стал просить по кабакам походить, посмотреть беглых, кого полиция разыскивала. Он шайку душителей искал, вот я и помогла ему. Он очень был доволен, премию мне выдал, две «беленьких» по двадцать пять рублей. А мне и самой стало интересно.
— Гурия Фомина ты сдала? — прямо спросил я. Соня кивнула. Она ничуть не смущалась этой
своей деятельности.
— Как совершилось убийство в доме Реденов, так меня Сила Емельянович нашел, велел по кабакам погулять, и искать людей с порезными ранами, которые, может, хвастаться будут лихим делом. Я и пришла сюда, гуляла тут со знакомыми, и Гурий пришел. Он тут часто бывал. Про него шепнули, что он в доме Реденов кухонным мужиком служил. Ну, думаю, что-то знает. Вот я его и закрутила, заворожила, сюда мы пришли, я ему чуть опиуму в вино добавила, — она стрельнула в меня хитрым глазом, — он и свалился. Я его осмотрела незаметно, рубашку-то подняла, а у него на руке порез. И штаны кровью испачканы, высохшей уже.
Я сразу Силу Емельяныча позвала, его и заарестовали, бесчувственного.
— Соня, — с трудом сказал я, — знаешь ли ты, что Гурий Фомин бежал сегодня? Он опасен для тебя…
Соня переменилась в лице, но совладала с собою.
— Бежал? — переспросила она. — Из-под стражи бежал? Из полицейского управления? Нет, — недоверчиво протянула Соня, — от Силы Емельяныча не убежишь…
— Точно тебе говорю.
Соня заметно погрустнела, видно было, что ей не по себе. Конечно, если Гурий Фомин осмелится прийти сюда (что, впрочем, маловероятно, так как он не может не понимать, что искать его будут именно там, где он привык бывать), то ей не поздоровится. Ведь взяли его именно тут, в этой тесной спаленке, вот на этой самой кровати…
— Тебе спрятаться надо, Соня, — продолжал я. — Пока снова не возьмут Фомина.
Неожиданное признание девушки разрушило все мои планы: я-то ожидал, что она, как постоянная участница оргий в «Трех великанах», может знать другие места обитания беглого Фомина и из чувства благодарности за мое участие в ее судьбе подскажет, где можно искать его. Но сотрудничество ее с полицией и то обстоятельство, что именно она сыграла роковую роль в поимке Гурия Фомина, делали невозможным ее участие в моих планах. Нельзя подвергать ее опасности.
Соня меж тем явно нервничала, но прекрасно владела собой, лишь пальцы она сплетала и расплетала, а губы ее улыбались.
— Ай! Не боюсь я! — наконец отчаянно сказала она. — Не буду прятаться.
Мы с ней сидели рядышком на пышной кровати, слишком уж пышной для такой крошечной ком-натеночки, сидели, невольно прижавшись, так как нас толкала друг к другу центростремительная сила от тяжести наших тел на пуховой перине, и шептались, как в далеком детстве шепчутся брат с сестрой, голова к голове. И щеку мне щекотали ее тонкие волосы.
Мельком я удивился, что сюда не пришли еще полицейские, в поисках бежавшего, но потом решил, что они, возможно, были тут раньше и предупредили хозяина, а засаду во все места, где гулял Фомин, не посадишь — агентов не хватит.
— А почему Сила Емельяныч тебя не предупредил, чтобы ты опасалась? — вдруг спросил я. — Вот меня к тебе допустили запросто, а если бы я выполнял интересы Фомина? И пришел с тобой расправиться?
Соня пожала плечами.
— А я ведь подумала, что вы от Силы Емельяны-ча пришли. Тут все половые знают, что ежели клиент елисаветинским рублем расплатится и Соню спросит, его надо ко мне провести. А иначе никак меня не увидеть, только если я сама в залу выйду.
Вот это номер! Оказывается, серебряный рубль прошлого века — это своеобразный пароль для встречи с полицейским агентом. Но откуда же он тогда у Гурия? И, главное, откуда он у таинственной пациентки акушерского кабинета? Эти рубли ныне редкость, понятно, почему выбраны в качестве пароля.
— А на что гулял Фомин? И не говорил ли он что-либо о происшествии в доме Реденов? — уточнил я.
Соня пожала плечами.
— Я и Баркову сказала, Силе Емельянычу: деньги у него при себе были, и немалые, он полтрактира напоил, и мне еще дал, — она смутилась, но быстро выправилась и продолжила рассказ, — откуда взял, не говорил, но хвастался, что теперь всегда при деньгах будет.
— Так он тебе не говорил, что военного ограбил, часы золотые украл у него? — удивился я, припомнив слова Силы Емельяновича Баркова.
Соня покачала головой.
— Нет, ничего про это не говорил.
— И ты Баркову ничего такого не говорила? Соня удивилась:
— Зачем же? Зачем мне говорить, если такого не было?
Я не стал сообщать Соне, что именно Барков мне наговорил про Фомина, но сам не мог отделаться от неприятного чувства, будто Барков умышленно ввел меня в заблуждение. Только вот для каких целей? Почему он меня обманул, рассказывая об обстоятельствах задержания Фомина?
