Наталья Андреева - Мы поем глухим
Глава 11
Как только Арман Рожер отдохнул, он принялся осматривать дом. Приняли их с поистине азиатским великолепием! Крошка Адель была в восторге.
— Какая роскошь! — то и дело ахала она. — Мадам, ваш дом в Париже тоже прекрасен, но даже там нет таких вещей, как здесь, а еще вам все беспрекословно подчиняются! Словно вы не женщина, а богиня!
— У нас в России все еще крепостное право, — улыбнулась Александра.
— Что это значит? — удивилась Адель.
— Это значит, что все эти люди — моя собственность. Такая же, как этот дом, земля, лошади и все предметы быта.
— Но разве такое возможно? — всплеснула руками горничная.
— Таков порядок вещей, — пожала плечами графиня. — Согласна: это варварство. Но ни я, ни кто другой не в силах это отменить. Кроме нашего государя, который, как говорят, относится к отмене крепостного права скептически. Виной всему ваша революция. Бунт рабов совсем не то, что бунт людей свободных. Первый легко подавить, потому что в рабах слишком силен страх перед их господином. Они свято верят в то, что верховная власть — от Бога. Поэтому оружие в их руках слабеет. Свободный же человек не задумываясь отправит под топор своего монарха. Как это случилось во Франции. Вот государь и опасается…
В это время в комнате появилась Мари, которой Александра несказанно обрадовалась:
— Наконец-то!
— Хозяйство большое, за ним нужен глаз да глаз, — сухо сказала сестра. — Это тебя никогда не интересовало управление твоими владениями.
— Хватит намекать мне на то, что я салонная пустышка! — разозлилась она.
— А чем ты в таком случае занимаешься? — ехидно спросила Мария Васильевна. — Развлекаешь своего барона?
— Эрвин очень много работает. Ничуть не меньше тебя, а может, даже и больше. Он засиживается допоздна в своем кабинете. Напрасно ты говоришь о нем так. Ты его совсем не знаешь.
— Допустим… Из Петербурга привезли кое-какие твои вещи, — сказала после паузы сестра. — Графиня Елена Алексеевна так распорядилась. Твоя падчерица.
— Она что, заняла мой дом?!
— Успокойся. Особняк в Петербурге, так же как и все остальное, принадлежит Мишеньке. Я милостиво разрешила Елене Алексеевне пережить эту зиму в доме ее покойного отца.
— Значит, всем теперь распоряжаешься ты! Ты решаешь, кто, где будет жить и с кем будет жить. Распоряжаешься судьбами людей, которые намного знатнее тебя и, уж конечно, выше по положению! Кто бы мог подумать об этом еще каких-нибудь семь лет назад! Когда ты, с французской книжкой в руке, как неприкаянная бродила по нищему отчему дому в Иванцовке! Бесприданница, старая дева…
— Что было, то прошло, — нахмурилась Мари.
— И какие же вещи Елена Алексеевна велела убрать из моегодома?
— Идем, — позвала Мари.
Миша спал, поэтому Александра решила, что настало время для очередного разговора со старшей сестрой. Они прошли в огромную гостиную на первом этаже, открытую в приемные дни для многочисленных визитеров.
Войдя туда, Александра невольно вздрогнула: на одной из стен висел парадный женский портрет. Алексей Николаевич заказал его во время первых громких успехов своей молодой жены в высшем свете, сразу после того, как ее назначили статс-дамой цесаревны. Белокурая красавица на портрете радостно улыбалась, глаза ее победно сияли, а слева, почти у самого сердца, к ее придворному платью был приколот огромный алмаз. Александра едва себя узнала. Какое счастливое, беззаботное выражение лица!
— Это последнее появление в истории алмаза «Сто солнц в капле света», — с грустью сказала она.
— Ты о чем? — удивленно спросила Мари.
— Я велела разбить его на несколько частей. И продала их. Через барона Редлиха, своего жениха.
— Жаль. Алмаз был очень красивый.
— Такова была воля Алексея Николаевича. Он просил избавиться от камня, потому что тот приносит одни только несчастья. Значит, когда Елена Алексеевна не смогла выкинуть из дома меня, она отомстила тем, что выставила вон мой портрет!
— Это по моей просьбе его сюда прислали. Я каждый раз говорю Мише, что это его мать, — тихо сказала Мари. — Ты не можешь упрекнуть меня в том, что я плохая сестра. Несмотря на всю ту боль, что ты мне причинила, я помню о нашем родстве.
— Прости меня, если я была неправа! — Александра повернулась к сестре и горячо пожала ее холодную, сухую руку. — Мари, милая! Мы же сестры! Я тебя умоляю: отдай мне сына!
— Нет, — непреклонно сказала Мари. — Я сделаю для тебя все, что угодно, но только не это. Миша останется здесь.
— Но почему?
— Ты хочешь везти маленького ребенка по ужасной дороге, зимой, останавливаясь на ночь в отвратительных постоялых дворах! Да ты его живым не довезешь! Какая же ты мать после этого?!
— У него будут две няни, одна из них кормилица, я и моя горничная Адель!
— Я этого не допущу, — отрезала Мари.
— Хорошо. А если я останусь до лета?
— А как же твоя свадьба с бароном?
— Свадьба подождет. Если я останусь и дождусь тепла, ты отдашь мне Мишу?
— Нет.
— Выходит, дело не в зиме и не в плохой дороге?
— Дело в тебе. Ты его недостойна.
— Но я его родила! И я его люблю!
— Оставим этот разговор. Он ни к чему не приведет. Миша сейчас проснется. Идем к нему?
Александра вынуждена была согласиться. Мари продолжала упрямиться.
Арман Рожер сразу понял, что между сестрами пробежала черная кошка. Похоже, что они так и не договорились. Вид у обеих был чрезвычайно расстроенный. Иногда они говорили по-французски, и он ловил каждое слово, сожалея, что не понимает по-русски. К Марии Васильевне месье Рожер поначалу отнесся настороженно. Она показалась ему надменной и черствой, лицо, сохранившее остатки былой красоты, но словно окаменевшее, имело желчный цвет, а губы Марии Васильевны всегда были недовольно поджаты. На французского гостя она смотрела, как на пустое место.
Но когда Арман Рожер понял, что она так же не любит свою младшую сестру, как и он сам, он решил искать в Марии Васильевне союзника.
Бродя по дому, он зашел и в парадные комнаты, предназначенные для приема гостей. И вдруг в одном из залов Арман Рожер увидел портрет графини.
Он словно окаменел, потом подошел к портрету поближе и высоко поднял свечу.
— Вы собираетесь ее сжечь, сударь? Эту ведьму, — услышал вдруг он. — А моя младшая сестра — и в самом деле ведьма!
Арман Рожер резко обернулся и увидел Марию Васильевну. Она была в темном домашнем платье, в чепце, волосы причесаны просто, на прямой пробор. Эта прическа шла ей больше всего, взбей она волосы и укрась их по моде лентами, вся ее красота улетучилась бы в один миг. Мария Васильевна стала бы похожа на престарелую кокетку, с желчным лицом, покрытым ранними морщинами, но в легкомысленных кудряшках.
— Или вы тоже в нее влюблены, месье Рожер? — госпожа Иванцова подошла к нему вплотную. Он почувствовал запах лаванды, исходящий от ее платья.
— Вы ошибаетесь, — вдруг улыбнулся он. — Я не питаю к графине никаких чувств.
— В таком случае вы счастливец. У моей младшей сестры есть довольно странное свойство: превращать мужчин в животных.
— Что же здесь странного? — пожал плечами Арман Рожер. — Графиня очень красива.
— А вы знаете историю ее происхождения? Моя мать родила ее от дворового, когда разъехалась на время с моим отцом. От какого-нибудь смазливого лакея.
— что-то подобное я и предполагал, — кивнул он. — В графине мало от благородной дамы, хотя манеры у нее самые аристократические.
— Она приобрела их, вращаясь в высшем свете. Но душа у нее осталась та же. Душа блудницы. Я хочу, чтобы барон Редлих знал, на ком он женится.
— Мне кажется, мадам…
— Мадемуазель!
— Мне кажется, мадемуазель Мари, что вы хотите расстроить эту свадьбу? Или я ошибаюсь?
— А вы разве нет? Графиня сейчас с сыном, поэтому мы можем поговорить без помех. Прошу вас, садитесь. — Мария Васильевна кивнула на диван, обитый мягкой кожей, и подобрала юбки, чтобы усесться самой.
Она говорила на языке, почти уже ею позабытом, причем с французом, поэтому немного волновалась и путалась в словах. когда-то Мария Васильевна получила прекрасное образование, и французский язык был для нее гораздо роднее и ближе русского, как и для всех высокородных дворян. Но вот уже много лет она жила в глуши почти безвылазно. Манеры, привитые ей в высшем свете, стали забываться, равно как и французские слова. Мишенька был еще слишком мал, чтобы подумать о его образовании, он только-только делал первые шаги и еще не говорил. О гувернере для него надо было хорошенько подумать.
Сейчас Мария Васильевна словно вернулась в прошлое. И это ее приятно волновало. Она говорила по-французски с мужчиной, который показался ей приятным. И даже немного кокетничала.
